А. К. Маликов и В. Г. Короленко
Наше поколение в чрезвычайно выгодных мемуарных условиях: не успев состариться, мы прожили века. В жизни каждого из нас есть отдел древней истории, -- и она, действительно, древняя, не только для нас, а вообще. Так, с точки зрения современных русских Прустов (а их молодость также относительна), вряд ли велика разница во времени между Гомером и Боборыкиным1, -- я же с одинаковым аппетитом обедал в Париже с Газдановым2, в Риме с Боборыкиным, а в Москве даже с H. H. Златовратским, который уже, по тому времени, принадлежал если не к древним, то к средним векам русской литературы. Впрочем, он был моложе Боборыкина, дольше цеплявшегося за литературную известность и до конца жизни писавшего романы на темы дня.
Когда-то, тоже в средние века, я завел толстенную тетрадь в переплете, озаглавив ее "Книга встреч"; на первой странице было написано: "Эту тетрадь завещаю "Русским ведомостям". -- Но наследник умер раньше наследодателя: нет ни "Русских ведомостей", ни большинства их последних руководителей: умерли В. Соболевский3, А. Мануйлов4, В. Розенберг5, И. Игнатов6, Н. Сперанский7, Н. Эфрос8. Кому теперь завещать "Книгу встреч"? И вот я вырываю из нее странички.
На днях я читал третий и четвертый тома "Истории моего современника" В. Короленка в новом издании "Академии"9. Там он целую главу посвящает Александру Капитоновичу Маликову10, известному "предшественнику Толстого", революционеру-богоискателю, участнику процессов "каракозовского" и "193". Два старых друга хотели написать по книге об этом замечательном человеке: В. Короленко и Н. Чайковский11; оба не успели. Осталась только плохая и пустая книга Фаресова12 да ряд отрывочных воспоминаний Короленка, Пругавина13, Чайковского и других. Сейчас в России пишется книга о предшественниках Толстого в "теории непротивления", в том числе и о Маликове.
Памятью уходя в прошлое, вижу себя студентом на крошечном хуторе "Маликовка", отделившемся от большого имения А. П. Чарушникова (издателя)14. Этот хутор А. К. Маликов получил в виде гонорара за свою книгу "На задворках фабрики. Край без будущего" от своих издателей (Чарушникова и Дороватовского). При хуторе десятин восемь земли -- поля и лесок. Постоянно здесь живет третья жена А. К., крестьянка, умная и отличная женщина, подарившая его тремя сыновьями. Летом приезжают старшие дочери Малико-ва, -- и все, включая меня -- гостя, работают в поле.
Работаем мы, собственно, для того, чтобы прокормить корову и лошадь. В дни покоса встаем в пять часов, косим вику с тимофеевкой, пока не ушла роса, дважды шевелим и ворошим под солнцем, а вечером конь Васька отвозит душистое сено. Питаемся молоком, гречневой кашей и огурцами с огорода.
Распорядитель работ -- Александр Капитонович. Высокий, плечистый старик с седой бородой, прекрасным умным лицом и неизменной веселостью. Широко образованный, повидавший мир (в Америке с Чайковским он устраивал "Прогрессивную коммуну" в Канзасе), свой человек в кругу мужиков и профессоров, по натуре -- анархист, по религии -- поэт крестьянского православия, изумительный рассказчик, юморист и оратор Божьей милостью, -- таких в России было немного. Когда-то близко дружил с Толстым, во многом на него влиял, но разошелся. За плечами огромная жизнь, возраст за шестьдесят, а в люльке последний ребенок. Личность красоты изумительной и побеждающей.
В этом "богоискателе" не было ничего от ханжества, да, вероятно, не было и той непрестанной внутренней борьбы, которая отличала Толстого. Маликов никому ничего не навязывал, -- он заражал своим поэтическим даром; я думаю, что религия была для него поэзией. Он крестился широким мужицким крестом, напевал арии из опер, любил начать наш огуречно-молочный обед рюмкой водки, играл в карты, говорил на любую тему, часто и весело смеялся и был полон жизни. В свое время он подсказал Льву Толстому идею непротивления, -- но никогда не было в нем того сладенького смирения, которое так неприятно отличает "толстовцев". К существующему строю, как и к официальной церковности, он относился с осуждением и, конечно, никогда не переставал чувствовать себя революционером. Чудесен рассказ о том, как на суде, вместо всяких оправданий, Маликов произнес блестящую речь, в которой доказывал, что "даже в прокуроре должна быть искра Божия". Любопытно, что Маликов был одно время в оживленной переписке с К. Победоносцевым15, своим бывшим профессором московского университета. Переписка началась письмом Маликова по поводу возмутительных приемов администрации в отношении рабочих. Победоносцев ответил, -- и между ними возникла интересная полемика; в то время Маликов был судебным следователем. Когда позже явились однажды жандармы для ареста Маликова, в связи с каким-то политическим делом, и, произведя обыск, нашли письма Победоносцева, произошла любопытная сцена: жандармы были совершенно огорошены и ушли с извинениями. К сожалению, эти письма, по-видимому, не сохранились. Их разыскивал Короленко, хотевший их опубликовать; ищут их и сейчас, но безрезультатно. У меня сохранилось письмо Короленка, который говорит, что видел и читал эту переписку "неблагонадежного с Победоносцевым" в Перми, когда жил с Малиновым, и что она представляет большой интерес.
Умер Маликов в Вильно в 1904 году, насколько помню, -- в доме своего друга Лопатина, брата Германа Александровича. Из последователей его "религии богочеловечества" два-три человека живы, но уже давно с этой религией расстались.
Всегда было мне жалко, что по тогдашнему моему мальчишеству я не всмотрелся и не вслушался в этого человека достаточно, чтобы теперь рассказать о нем больше; но вижу его и до сих пор ясно: и на покосе, и в конюшне, которую мы вместе чистили, и в лесу, куда ходили по грибы, и на крылечке хутора за вечерним чаем. И много раз мой маленький фотографический аппарат запечатлел его крупную мужицкую фигуру с лопатой, граблями, на огороде, рядом с деспотом хутора -- конем Васькой, крутобоким обжорой, но, впрочем, неплохим работником на себя самого. Эти фотографии должны быть в архиве В. Короленка, которому позже были отправлены.
неполную седину (по-итальянски -- "соль с перцем"!) русского писателя (кажется, на него украинцы прав не предъявляют?). Никогда не видел лица благообразнее и приятнее! Чистота, мягкость и душевность, -- как в каждой написанной им строке. Такому человеку можно доверить все, самое дорогое и интимное, -- и быть спокойным, и знать, что встретишь полное внимание и чуткую серьезность. Я не уверен, что такие люди еще остались в России.
Для наших дней Короленко стал "скучным": его относят к разряду отошедших в небытие и забвение народников. Притом, -- был ли он чистым художником? Он признавался: "Порою во мне борются бытописатель с художником, и мне приходится отдавать предпочтение бытописателю". Он по необходимости был и публицистом, -- оставил книгу "Бытовое явление"16, прямота, честность и сдержанность которой исключительны. Мог ли он думать, что смертная казнь, ставшая "бытовым явлением" в те далекие годы (в "средние века"!), еще позже станет в той же России уже не просто бытом, а узаконенным методом воспитания и ходячей монетой политических расчетов? Но в то время его книга производила громадное впечатление и была настоящим писательским и человеческим подвигом. Короленко сам ее ценил. Когда удалось издать ее на итальянском языке (в 1910 г.), он писал мне в Рим: "Ни одна из моих работ, появляясь в переводе, не доставляет мне этим такого удовлетворения, как именно эта".
Не все знают, что в 1921 году, по просьбе злополучного Общественного комитета помощи голодающим17, В. Г. Короленко принял звание Почетного председателя комитета. На посланную ему комитетом телеграмму он тогда ответил телеграммой же: "Я болен и слаб, силы мои уже не те, какие нужны в настоящее время, но тем не менее глубоко благодарен товарищам, вспомнившим обо мне в годину небывалого еще бедствия, и постараюсь сделать все, что буду в силах". Тогда же приезжие из Полтавы рассказали, что местные профсоюзы решили подчеркнуть оригинальным подношением свое глубокое уважение к старому писателю, который, несмотря на болезни, отдавал все свое время ходатайствам и заступничествам за лиц, преследовавшихся советскими властями. Профсоюзы поднесли ему по три пуда муки и по 80 аршин материи с каждого союза. Все полученное Короленко, сам живший в большой нужде, передал немедленно в фонд помощи голодающим.
При разгроме комитета его, к счастью, не тронули. Но были уже сочтены дни Владимира Галактионовича.
Отвлекусь от личных воспоминаний. Выше я предположил, что украинцы, кажется, не очень претендуют на лишение Короленка звания русского писателя. По этому поводу стоит прочесть страничку в его "Истории моего современника" об украинских дебатах в Вышневолоцкой политической тюрьме, где содержался Короленко в 1880 году.
Короленко причислял себя к "общеруссам" -- и за это подвергался нападкам земляков. Когда же ему указывали на "национальное угнетение украинцев русскими", он любил рассказывать, как ему пришлось встретиться с земляком -- жандармским офицером, который изливался по части "ковбасы та варенухи" и общей родины. "Я холодно слушал излияния "земляка", -- пишет В. Г., -- и теперь, в спорах, ссылался на этот пример: вопрос не в "варенухах и ковбасе", а в том, чтобы не было жандармов с Их деятельностью, будь они украинцы или великороссы. А тогда была полоса, когда именно украинцы охотно вербовались в жандармскую службу". Так упрек в "беспочвенности общеруссов" отражался встречным упреком в беспочвенности национализма. Убежденным "общеруссом" Короленко остался до смерти: всякая духовная узость была чужда этому человеку.
Я соединил в кратких воспоминаниях имена Маликова и Короленка потому, что и в жизни их соединяла давняя дружба и взаимное уважение. Но, кроме того, хотелось сказать: вот образчики людей, каких больше не найдешь! И не только потому, что они обладала талантом и даром обаяния: они, действительно, были обаятельны и необыкновенны. Очаровывала широта и независимость их взглядов, их необычайная последовательность (отказ Короленка от присяги, маликовская "искра Божия в прокуроре"), их юмор и жизнерадостность, -- и в то же время всегдашняя готовность к самой настоящей борьбе, а не к пустым словопрениям. Даже мимолетная встреча с ними крепко запечатлевалась, -- и заряжала жизненностью. Счастливы те, кому довелось жить в постоянном и близком с ними общении, особенно в годы их зрелости и силы.
ПРИМЕЧАНИЯ
Из цикла "Встречи" (1933, 5 марта, No 4365)
1 Боборыкин, Петр Дмитриевич (1836--1921) -- русский писатель. См. о нем ниже.
2 Газданов, Гайто Иванович (1903--1971) -- русский писатель. С !920 г. -- за границей. М. А. Осоргин покровительствовал ему как молодому автору.
3 "Русских ведомостей". См. о нем ниже.
4 Мануйлов (Мануйлов), Александр Аполлонович (1861-1929) -- публицист, один из редакторов "Русских ведомостей".
5 Розенберг, Владимир Александрович (1860--1932) -- публицист, один из редакторов "Русских ведомостей".
6 Игнатов, Илья Николаевич (1858--1921) -- публицист, литературный критик, один из редакторов "Русских ведомостей".
7 Сперанский, Николай Васильевич (1861--1921) -- публицист, заведовал иностранным отделом "Русских ведомостей".
8 "Русских ведомостях" московским отделом.
9 Воспоминания В. Г. Короленко "История моего современника" вышли в издательстве "Academia" (M.; Л., 1930--1931), в трех книгах (четырех томах).
10 Маликов, Александр Капитонович (1839--1904) -- русский писатель, народник.
11 Чайковский, Николай Васильевич (1850/51--1926) -- революционер-народник, позднее эсер,
12 Фаресов, Анатолий Иванович (1852--1928) -- писатель, публицист.
13
14 Чарушников, Александр Петрович (1852--1913) -- руководитель прогрессивного издательства "С. Дороватовский и А. Чарушников", участник народнического движения.
15
16 Статья В. Г. Короленко "Бытовое явление" (1910) была направлена против смертной казни и с письмом Л. Н. Толстого в качестве предисловия тогда же появилась в переводах на многие языки. Для итальянского издания (Рим, 1910) М. А. Осоргин написал специальное введение.
17 Позднее члены Общественного комитета помощи голодающим были арестованы. См. об этом ниже.