VIII
Прокламации в 1902 году
Это было ровно через десять лет после астыревских прокламаций и моей дорожной встречи, описанной в первой главе. В нашем тихом землеробном крае тоже появились прокламации. И опять это было весной.
По шляхам, начинавшим просыхать после довольно суровой бесснежной зимы, ранним утром проезжающие на базар мужики увидели разбросанные там и сям листочки. Чтобы их не уносило ветром, кто-то старательно придавливал их камешком или грудкой земли. Бумажки кидались в глаза. Мужики останавливали возы, медлительно сходили с них, подымали листочки, прочитывали, если попадались грамотные, или увозили с собой для прочтения.
Характерно. От Петра Павловича Старицкого, старого земца, председателя уездной земской управы я слышал (со слов исправника), что ни одного экземпляра долгое время не было доставлено в полицию... Пришлось употребить особые меры, чтобы добыть таинственный листок. Как-то в уездную управу пришел довольно богатый казак, землевладелец Полтавского уезда из-под деревни Лисичьей, где, как говорили, появилось особенно много прокламаций. Он рассказал П. П. Старицкому, что исправник по приятельству просил его достать для него хоть одну прокламацию. Казак был человек популярный, "благодетель" деревни, дававший деньги в рост, снабжавший в долг семенами и землей в аренду. Одним словом, человек из того слоя, который в то время был так близок и силен в деревне. Желая услужить начальству, он призвал одного из своих клиентов, у которого, как он знал наверное, был листок. Но тот ответил решительно, что у него "тoi бумаги немае"...
-- Ну, як у вас для мене нема бумажки, то и у мене для вас нема ни земли, ни зерна... ничогисенько...
Под таким ощутительным давлением -- бумажка нашлась. В ней говорилось о земле.
Стали, разумеется, искать корней и нитей. В Лисичьей жил, между прочим, поднадзорный студент Алексенко. Казак, не называя прямо, намекал все-таки, что молва считает его центром этой агитации, как, вероятно, в других местах считались центрами другие поднадзорные. У Алексенка произвели обыск. Но когда захотели произвести обыски и у его знакомых молодых крестьян, то мужики, говорят, заволновались, не дали понятых, не позволили сотским идти с полицией.
Через несколько дней ко мне явился и сам Алексенко.
Это оказался юноша небольшого роста, смирного вида, с нервным лицом и большими печальными и как будто испуганными глазами. Слухи о его важной роли, очевидно, очень его обеспокоили. Зная, что я жил тогда в доме председателя управы Старицкого, он просил узнать у него, что именно говорил ему казак из-под Лисичьей. Я спросил его откровенно и "между нами", было ли что-нибудь в этом роде с его стороны.
Он ответил (и я уверен -- с полной искренностью), что никаких прокламаций не разбрасывал и не передавал, и все его отношения с деревенскими сверстниками, с которыми он рос в деревне, ограничивались дружеским знакомством и чтением легальных книг.
Тем не менее его вскоре арестовали, и его фигура по разным сторонним рассказам вскоре выросла до сказочных размеров могущественного агитатора, державшего в руках всю округу...
Мне, наконец, удалось достать один экземпляр прокламации. Это оказался простой перевод одной из прокламаций к рабочим, не особенно даже приспособленный к деревне. В ней говорилось, что царь окружен господами и что народу необходима свобода собраний и свобода для обсуждения своих нужд. Составители, очевидно, не придавали листку значения прямого призыва, а только, как когда-то и Астырев, пытались возбудить в народе интерес к борьбе за политическую свободу.
Кстати, и годы были тяжелые. Были сильные неурожаи. В моей записной книжке отмечено между прочим: "Продовольствие изъято из ведения земства, а земские начальники ведут его прямо по-лукояновски... Передают в случаях поразительной небрежности... Народ не видит выхода вообще, а тут еще тяжелая и малообещающая весна"...
Трудно определить, какую именно роль играли в дальнейшем прокламации. Характерна во всяком случае необыкновенная восприимчивость к ним. Газеты того времени отмечали появление разных толков и слухов, под влиянием которых в некоторых местах составлялись даже постановления сходов, касавшиеся земли и необходимости наделения ею. С одним таким газетным известием из Воронежской губернии в памяти моей связывается характерный эпизод.
"черносотенец". Дорогой он рассказывал мне о том, как в Харькове "безобразят студенты". Это было вскоре после одной из манифестаций: студенты и, рабочие вышли на улицу, побили (по установленной традиции) окна в редакции газеты Юзефовича, казаки ходили в атаку с нагайками и т. д. Старик негодовал на студентов и рабочих и с большим злорадством передавал отзыв каких-то офицеров, обещавших скорую расправу с "этими сволочами". Мне стало любопытно, что он скажет о требованиях деревни, и я прочел ему краткую выдержку о постановлениях крестьян Воронежской губернии. Действие этого известия оказалось прямо поразительным. Старец повернулся ко мне на своих козлах и, нимало не осуждая деревенской крамолы, спросил только с необыкновенным захватом:
-- А скажи, пожалуйста, может ли это ихое постановление действовать?..
относиться к студенту, но к земле относятся одинаково.