В голодный год
Примечания

ПРИМЕЧАНИЯ

Очерки "В голодный год" находятся в непосредственной связи с работой по оказанию помощи голодающим крестьянам, которую Короленко вел в 1892 году в деревнях Лукояновского уезда Нижегородской губернии. "Наблюдения, размышления и заметки" из записей дневника писателя перешли на столбцы газеты "Русские ведомости" (ряд номеров за 1892 и 1893 гг.), затем на страницы журнала "Русское богатство" (NoNo 2, 3, 5 и 7 за 1893 год) и в конце 1893 года вышли отдельной книгой. Историю написания и появления в печати "Голодного года" писатель рассказывает в соуснике очерков "Земли! земли!" ("Голос минувшего", 1922 г., кн. 1) в главе "К истории одной книги": "... Я решил побывать на местах, присмотреться к бедствию и написать ряд статей о голоде. Приступая к этим очеркам "Голодного года", я имел в виду не только привлекать пожертвования в пользу голодающих, но еще поставить перед обществом, а может быть и перед правительством, потрясающую картину земельной неурядицы и нищеты земледельческого населения на лучших землях. Печать оставалась единственным скромным средством общественного воздействия... Задача при наших порядках была нелегкая.

Мне нужно было провести эти очерки через цензурные затруднения. Сначала они печатались в "Русских ведомостях" с некоторыми невольными выкидками. Потом ежемесячный журнал "Русское богатство" решил перепечатать их из газеты, чтобы дать их в более цельном, менее разбросанном и значительно дополненном виде. Журнал был подцензурный, но цензура мягче относилась к перепечаткам, особенно из московских изданий. Воспользовавшись этим, я стал в первоначальный текст "Русских ведомостей" вставлять дополнения, которые цензор пропускал подряд, не замечая, что это позднейшие вставки. Наконец, то, что окончательно задерживалось петербургской цензурой,-- я проводил в других журналах, некоторые главы прошли в "Русской мысли"...

Вот к каким хитростям приходилось прибегать русскому писателю, который тридцать лет спустя после освобождения крестьян хотел в самой скромной форме говорить в печати о невозможном положении земледельческого народа. В своих очерках я описывал лишь то, что видел... У меня была надежда, что, когда мне удастся огласить все это, когда я громко на всю Россию расскажу об этих дубровцах, пралевцах и петровцах, о том, как они стали "нежителями", как "дурная боль" уничтожает целые деревни, как в самом Лукоянове маленькая девочка просит у матери "зарыть ее живую в земельку", то, быть может, мои статьи смогут оказать хоть некоторое влияние на судьбу этих Дубровок, поставив ребром вопрос о необходимости земельной реформы, хотя бы вначале самой скромной.

Русский писатель -- большой оптимист, а я тоже русский и писатель. Если мне удастся,-- думал я,-- обратить внимание хотя бы на эти пределы народного бедствия, на этих "нежителей", если удастся показать, как они остаются до сих пор в прежней крепостной зависимости и к какому справедливому озлоблению это подает повод, то, быть может, начнется некоторое движение в стоячей воде и наконец приступят хоть к этому маленькому уголку реформы... Об ней заговорит литература, ученые общества... Лиха беда начать. В этом деле все так связано одно с другим, что стоит нарушить этот запрет, эту печать невольного молчания, тяготеющего над вопросами земли,-- и необходимость серьезной земельной реформы выступит сразу во всем объеме...

В июле месяце 1893 года я напечатал в "Русском богатстве" последние заключительные главы "Голодного года", и мы решили издать его отдельной книгой. Книга была набрана. Но вдруг над нею нависла цензурная гроза...

В Воронеже был вице-губернатором некто Позняк. Покойный писатель Эртель писал мне, что этот вице-губернатор, присутствуя на вечере в пользу голодающих, на котором читались выдержки из моего "Голодного года",-- пришел в ужас и с трудом поверил, что все это напечатано в легальной газете. И случилось так, что этот же Позняк был вскоре назначен членом главного управления по делам печати. Одним из первых его дел по вступлении в новую должность была большая докладная записка, составлявшая донос одновременно на меня и на цензурное ведомство, допустившее печатание моих очерков.

"Итак "черный передел",-- говорил он в своей записке, обобщая по-своему мои призывы к пересмотру наших земельных порядков. -- Вот до чего договорился г-н Короленко, откровенно братаясь на страницах подцензурного журнала о единомыслии с органами подпольной прессы..."

Легко представить себе тревогу, какая водворилась в цензурном ведомстве. Ведь это оно, начиная с цензора Елагина и кончая цензурным комитетом и главным управлением,-- допускало в течение многих месяцев проповедь "черного передела", тогда как, по словам Позняка, подобные идеи не могут быть терпимы даже и в бесцензурных органах печати, как "опасные для общественного спокойствия" и "порождающие несбыточные надежды в малограмотных слоях общества"...

Но... давно уже сказано, что Россия только и жива чиновничьей непоследовательностью. Бывают порой счастливые случайности, и одна из них оказалась в пользу моей книги. В то время в недрах самодержавного строя были еще живы деятели первой либеральной половины царствования Александра II. Они уже были не ко двору, но самодержавие благодушно предоставляло им нечто вроде почетной опалы...

Один из таких обломков был некто Деспот-Зенович, поляк, бывший сибирский губернатор, известный своей честностью и независимостью. Теперь он состоял "членом совета министра внутренних дел" и живо интересовался литературой и общественными вопросами. Между прочим он следил за моими очерками и ждал выхода книги.

Победоносцева и Плеве. Первому он указал на мой теплый отзыв об одном действительно интересном священнике. Второй,-- тогда еще не министр фактически, но уже министр в возможности,-- слегка либеральничал и был в естественной оппозиции к фактическому министру внутренних дел Дурново...

Я говорю не о знаменитом Петре Николаевиче Дурново, тогда еще директоре департамента полиции, а о другом Дурново, Иване Николаевиче, бывшем черниговском предводителе дворянства и ека-теринославском губернаторе. С миросозерцанием уездного предводителя, некоторым внешним лоском, достаточным для придворного представительства, но необыкновенно невежественный и легкомысленный,-- он едва ли прочел в своей жизни хоть одну русскую книгу. И это-то, быть может, спасло мой "Голодный год"! Когда Деспот-Зенович пристал к нему,-- он обещал прочесть, но исполнить это обещание было выше его сил. Несколько раз он отговаривался недосугом и, наконец, чтобы отделаться, сказал:

-- Да, да, прочел... Совершенно с вами согласен...

-- Значит, книга будет пропущена?

-- Конечно, книгу вашу он не прочел,-- говорил мне впоследствии Деспот-Зенович. -- И бог знает еще, что вышло бы, если бы прочел...

Разумеется, взгляды Позняка были ему гораздо ближе, чем взгляды писателя Короленко, но... Как бы то ни было, книга была спасена, и даже цензурное ведомство вздохнуло с облегчением".

В начале ноября 1893 года книга "В голодный год" вышла в свет. В связи с этим Короленко записал 7 ноября в дневнике: "Я и доволен и не доволен. Доволен потому, что она чуть не погибла, висела на волоске,-- и все-таки вышла и все-таки хоть что-нибудь в ней сказано из того, что у нас погибает в цензуре. Но мне грустно видеть, как она неполна и бледна". Накануне Короленко писал А. И. Иванчину-Писареву, заведывавшему издательством журнала "Русское богатство", о максимальных скидках книгопродавцам, о том, что ни одной своей книжки ему не хотелось распространить быстрее. "Пусть расходится бедное мое детище, унылое, серое и невзрачное, пока его еще не гонят и позволяют показываться в люди".

Книга "В голодный год" выдержала семь отдельных изданий и была напечатана в полном собрании сочинений Короленко, изд. А. Ф. Маркса, 1914 г. Изменение цензурных условий после 1905 года дало писателю возможность в шестое издание книги в 1907 году внести значительные дополнения и изменения. К книге было приложено также "Особое мнение В. Короленко", изложенное им в

"В голодный год" печатается по последней авторской редакции.

Стр. 106. ... в письмах (покойного ныне) Фета.-- Речь идет о поэте Фете (Шеншине) Афанасии Афанасьевиче (1820--1892), бывшем по своим политическим взглядам крайним консерватором.

Стр. 107. -- см. в восьмом томе настоящего собрания сочинений статью Короленко "Третий элемент" и примечания к ней.

Стр. 109. ... известный генерал H. M. "герой Весты".-- Баранов Николай Михайлович (1837--1908) -- генерал-лейтенант, бывший моряк, участник русско-турецкой войны, затем петербургский градоначальник, губернатор виленский, архангельский и с 1883 по 1897 год -- нижегородский (см. в восьмом томе настоящего собрания сочинений статью "Третий элемент"). Относительно "Весты" см. в шестом томе настоящего собрания сочинений примечание к стр. 186.

Стр. 142. Котерия (франц. coterie -- кружок) -- сплоченная группа лиц, преследующих какие-либо узкогрупповые своекорыстные цели.

... яркая фигура Колупаева или Дерунова -- персонажи из "Пошехонских рассказов" Салтыкова-Щедрина.

Стр. 159. Мымрецов "Будка".

Стр. 163. Все это уже известно... из брошюры Л. Н. Толстого. -- Имеется в виду статья Л. Н. Толстого "О средствах помощи населению, пострадавшему от неурожая". Статья была помещена в сборнике "Помощь голодающим", выпущенном 10 декабря 1891 года газетой "Русские ведомости"; через несколько дней она вышла отдельной брошюрой (см. Полное собрание сочинений Л. Н. Толстого, т. 29, Гослитиздат, 1954).

Стр. 164. -- Авсеенко Василий Григорьевич (1842--1913) -- сотрудник "Русского вестника", а затем издатель "С. -Петербургских ведомостей", автор романов преимущественно из жизни великосветского чиновничьего общества.

Стр. 223. ... он слывет настоящим Лекоком.-- Лекок -- сыщик, герой "уголовного" романа "Г-н Лекок" французского писателя Эмиля Габорио (1835--1873).

В докладе благотворительному комитету, в свое время напечатанном в газетах.-- Статья Короленко "Поездка в Лукояновский уезд Нижегородской губернии (Доклад Нижегородскому благотворительному комитету)" была напечатана в газете "Русские ведомости", 1892 г., NoNo 93 и 97 (4 и 10 апреля).

Стр. 286. Мастерская картина, набросанная Л. Н. Толстым в его известной брошюре "Как помочь голодающему населению"