Современные картинки (старая орфография)

Манифестъ 6 августа (или такъ называемая "булыгинская конституцiя") застигъ меня въ одной деревне Полтавской губернiи. Съ ближайшей почты принесли газеты, изъ которыхъ мы узнали, что у насъ будетъ-таки "Государственная Дума", и что "лучшiе люди по избранiю всего населенiя" будутъ призваны къ участiю въ управленiи страной...

Я читалъ въ исторiи, что въ другихъ странахъ при известiяхъ о "конституцiи" люди радостно поздравляли другъ друга, и незнакомцы обнимались на улицахъ... У насъ и въ городахъ, сколько мне известно, после 6-го августа никто никого не поздравлялъ, и никто ни съ кемъ не обнимался, а въ деревняхъ и подавно. Не то мы не такъ порывисты, не то наша конституцiя не похожа на другiя. Какъ бы то ни было, -- и нашъ поселокъ, и окружающiя села и деревни жили обычною жизнью, какъ будто ничего важнаго не произошло въ Россiи.

Протекла неделя, другая... Народъ все такъ же уходилъ на работы и возвращался съ нихъ. Кончали жнитво, возили хлебъ и съ тревогой поглядывали на небо: какъ бы дождь не помешалъ уборке. А по вечерамъ, въ лощине, где засела наша деревенька, тихо разгорались въ окнахъ огоньки и такъ же тихо, одинъ за другимъ, угасали... Очень вероятно, что тамъ, у этихъ огней, подъ этими соломенными крышами шли какiе-нибудь разговоры о "выборахъ", и нетъ также сомненiя, что они тотчасъ же сводились на единый и неизменный вопросъ о "земле", -- настоящiй роковой вопросъ сфинкса, говорящаго нашему времени: "разреши или погибни".

Но снаружи, въ нашей деревеньке все было, повторяю, обычно, буднично и тихо, какъ будто деревенское настроенiе еще не устанавливало никакой связи между россiйскою булыгинской конституцiей и своею деревенскою жизнью...

Прошло еще несколько дней. На небе по вечерамъ скоплялись тучи, начали накрапывать дожди... Уборка кончалась, но еще не кончилась... Подошелъ праздникъ. Я сиделъ на приступочке у дома, разговаривая съ соседями, когда ко мне подошелъ знакомый крестьянинъ, который взялся въ этотъ день сделать для меня небольшую работу. Онъ остановился около насъ, некоторое время послушалъ наши разговоры и потомъ сказалъ полу-вопросительно, полу-утвердительно:

-- Сегодня треба менi у волость иты.

-- Зачемъ?

Онъ не зналъ въ точности, -- зачемъ именно, но земскiй начальникъ приказалъ собраться тому обществу, къ которому онъ принадлежалъ, и хотелъ прiехать самъ.

-- Ото-жъ, должно быть, насчетъ техъ самыхъ выборовъ, -- догадался одинъ изъ собеседниковъ.

-- Такъ и люди балакаютъ, что "нащетъ выборiвъ". Такъ видно идти?-- опять полу-вопросительно сказалъ онъ.

Общее мненiе было за то, что идти необходимо: работа не убежитъ, а выборы -- дело все-таки интересное. Оно какъ будто еще и рано для самыхъ выборовъ, а верно будетъ какое-нибудь разъясненiе, -- что оно такое и къ чему идетъ.

-- Таки и пойду!

Поговорили еще немного о выборахъ, о томъ, кого выбирать мужикамъ малоземельнымъ и кого следовало бы выбрать более зажиточнымъ казакамъ, -- и мой знакомый тихо поплелся по дороге къ волости. Остальные собеседники, жители другого конца поселка, принадлежали къ другому обществу и на этотъ день не вызывались.

На следующiй день я увиделъ того же крестьянина уже за работой во дворе. Поздоровались, поговорили о томъ, о семъ, и я спросилъ:

-- Ну, что же вчера было?

-- Где?

-- Да въ волости.

-- Зачемъ же васъ звали? Разъяснили что-нибудь насчетъ выборовъ?

-- Ничего и не объясняли.

-- А народъ сошелся?

-- Народъ-таки сошелся. Человекъ сотъ, можетъ, пять пришло. Лежали около правленiя, дожидались часовъ пять... Таки немного и помокли, потому что подъ конецъ пошелъ и дождь.

-- Ну, и что же?

-- Ничего... Земскiй не прiехалъ.

-- Почему?

-- А кто-жъ его знаетъ почему? Говорятъ, въ гостяхъ засиделся, а можетъ просто раздумалъ... Попъ подходилъ; вычитывалъ что-то. Никто и не разслышалъ...

-- Такъ и разошлись?

-- Подождали еще трошки и порасходились... А дождь будетъ и сегодня, -- перебилъ онъ себя, поглядывая на небо, -- а хлеба еще много не убрано...

Дождь пошелъ еще передъ вечеромъ. Стемнело быстро, огоньки въ деревне позажигались раньше, деревенскiя улицы опустели. Знакомецъ мой тоже ушелъ въ свою хату "вечерять".

Я провожалъ глазами его скромную фигуру, расплывавшуюся въ сумеркахъ, и думалъ:

"Пятьсотъ человекъ по пяти часовъ... Положимъ, въ праздникъ... Но все-таки это две тысячи пятьсотъ часовъ! Какая сила времени и какъ это легко делается: "можетъ въ гостяхъ засиделся, а можетъ и такъ"... И две тысячи пятьсотъ часовъ народнаго времени связано и выброшено безъ надобности... И это уже после объявленiя конституцiи, которая должна же, въ конце концовъ, кое-что изменить въ нашемъ отечестве... Что именно? Да немногое, только народъ изъ слуги долженъ стать хозяиномъ въ стране, а всевластные хозяева должны стать его слугами. И между темъ... Издаются широковещательные акты, объявляются "конституцiи", а въ жизни стоитъ все по старому: и старая безпечность однихъ, старое презренiе къ народу и произволъ, -- встречаетъ какъ будто все то же извечное смиренiе... И можетъ быть поэтому тамъ, вверху, такъ легко играютъ словами манифестовъ, не думая о томъ, что слова обязываютъ къ действiямъ..."

Дождь дня на три-четыре пересталъ, а потомъ зарядилъ опять, -- но поля почти всюду уже были убраны. Августовскiе вечера становились темнее и дольше, времени для деревенскихъ разговоровъ довольно... О чемъ шли эти разговоры? Говорили ли люди о томъ, что 2500 часовъ пропали напрасно по небрежности земскаго начальника? Едва ли... Въ этомъ отношенiи начальство можетъ еще не безпокоиться. Но за то много говорили о земле... И тутъ уже, пожалуй, было надъ чемъ задуматься самому безпечному человеку... И именно потому, что народъ нашъ до сихъ поръ былъ слишкомъ покоренъ, государство слишкомъ безпечно, а грозный вопросъ встаётъ сразу во всемъ своемъ страшномъ объеме и надъ покорнымъ народомъ, и надъ безпечнымъ государствомъ...

отстоять свое право... 

Я купилъ въ Полтавской губернiи треть десятины земли, построилъ на ней жилье, и такимъ образомъ сталъ деревенскимъ обывателемъ. Однажды мне понадобилось по разнымъ причинамъ вымерить свой участокъ. То же понадобилось и моему соседу-крестьянину, и онъ предложилъ на общiй счетъ пригласить землемера.

-- А у васъ тутъ есть землемеръ?

-- А какъ же! Тутъ недалечко, на хуторе.

-- Съ усадебнаго участка полтинникъ.

-- Недорого.

Въ одинъ прекрасный день землемеръ появился. Это былъ человекъ небольшого роста, съ русою зарослью на загореломъ лице, съ прiятнымъ и умнымъ выраженiемъ. На голове у него былъ городской картузъ, на спине легкiй, сильно порыжевшiй пиджакъ, очевидно, не первый годъ уже принимающiй участiе въ землемерныхъ трудахъ своего обладателя. Цепь изъ железной проволоки съ метками саженей и футовъ, эккеръ на простой палке съ острымъ наконечникомъ и маленькая книжечка съ изложенiемъ простейшихъ прiемовъ вычисленiя площадей, -- вотъ все его профессiональное вооруженiе. Въ середине крестовины на эккере была тщательно вделана въ дерево маленькая буссоль, вроде брелока, какiя иногда попадаются въ качестве "сюрприза" при некоторыхъ покупкахъ, всего чаще въ коробкахъ съ гильзами. Распоряжался онъ всемъ этимъ уверенно и быстро. Воткнувъ въ землю свою палку съ угольникомъ и поставивъ на нордъ стрелку буссоли, -- онъ взмахами руки указывалъ места для установки шестовъ, перетаскивалъ цепь, мерилъ, записывалъ и шелъ дальше. Черезъ часа два-три оба участка были обойдены по гранямъ, и, усевшись на бревне, землемеръ по своей книжечке определялъ размеры усадебъ. Цифры онъ писалъ, держа карандашъ какъ-то особенно скрюченными мозолистыми пальцами, но вычисленiя подвигались быстро, и результатъ довольно близко соответствовалъ предположенiямъ. За трудъ съ меня онъ взялъ рубль, а мой соседъ съ радушнымъ видомъ позвалъ его къ своей хате, показывая небольшую, прiятную на видъ и хорошо всемъ знакомую посудинку. Я протянулъ землемеру руку на прощанiе.

-- Что же, выгодна ваша работа?-- спросилъ я у него.

И, оглянувшись, онъ махнулъ рукой на соседа, который нетерпеливо звалъ его, помахивая въ воздухе сверкавшей на солнце бутылкой.

-- Заразъ... Шичасъ приду!

-- У меня до васъ есть маленькiй секретъ, -- сказалъ онъ тихо, отходя за уголъ моей хаты. -- Вы того... человекъ, какъ бы ни было, письменный и городской, то и знаете... А мы тутъ не знаемъ.

Я подумалъ, что онъ хочетъ завести речь о предстоящихъ реформахъ и о томъ, чего отъ нихъ ждать народу. А такъ какъ наша "политическая свобода" подкрадывалась къ деревне какъ-то осторожно, бочкомъ и шепоткомъ, какъ нищенка, которую можетъ прогнать первый урядникъ, то я не очень удивился, что онъ отзываетъ меня за уголъ: россiйская конституцiя не любитъ, чтобы ее называли по имени даже после ея обнародованiя, а въ то время заговорить объ ней въ деревне значило почти наверное угодить въ кутузку. Итакъ, мы отошли за уголъ, и я приготовился къ секретному разговору.

-- Насчетъ того, что... какъ же оно теперь будетъ?

-- Съ выборами?

-- Съ выборами само собою, ну, и прочее... У насъ тутъ балакаютъ много разнаго. Такой разговоръ по народу пошелъ, не дай Господи... Вотъ я и думаю: дай, спрошу у человека, чтобы уже знать, где оно... настоящее.

-- Я охотно вамъ скажу, что знаю... Что именно вы хотите?

-- Видите: я человекъ работающiй... Заработалъ-таки немного своимъ землемерствомъ, то хотелъ бы того... однимъ словомъ сказать: хочу купить земли.

-- Такъ что же?

-- Можно это?

-- Почему же нельзя? Вотъ ведь и я купилъ...

-- А вы хотите много?

-- То-то вотъ и оно, что много.

И, опять помолчавъ, онъ сказалъ решительно:

-- Пять десятинъ... Вотъ скольки.

-- Одна усадьба, какъ и у васъ...

Я началъ понимать...

Года два назадъ у насъ въ губернiи были аграрные безпорядки: крестьянство заволновалось, грабили хлебъ въ усадьбахъ, говорили о переделе земли. Пришли войска, казаки... Крестьяне становились на колени, а ихъ кидали на землю и секли до полусмерти. Потомъ еще сажали въ тюрьмы; потомъ сказали, что они должны слушаться своихъ предводителей и никакихъ переменъ не ждать... Все успокоилось, все пошло по старому, ничто не изменилось, нигде не исчезли хищническiя путы безпечнаго землевладенiя... Но народная мысль упрямо шла своимъ путемъ, какъ будто не было ни усмиренiй, ни властныхъ предводителей, ни земскихъ начальниковъ... И въ этой благополучной тишине народъ создавалъ свои собственныя понятiя о земельной реформе.

Передо мной стоялъ теперь не заурядный крестьянинъ, неграмотный и темный, а въ некоторомъ роде деревенскiй учоный спецiалистъ. И я понималъ его настроенiе: онъ боялся, что вотъ онъ купитъ на свои кровныя деньги, заработанныя въ теченiи многихъ летъ при помощи эккера, цепи и буссоли, -- пятъ десятинъ земли, а тутъ идутъ какiя-то реформы... А какiя же реформы безъ земли? А земельная реформа, -- это "уравненiе". Вотъ тутъ и покупай... Выйдетъ, напримеръ, на человека по 4 ¹/₂ ¹/₂, то ему прибавятъ сверхъ купленной только полъ-десятины... Какую же роль при этомъ будутъ играть его трудовыя деньги, добытыя потомъ и кровью?..

Онъ стоялъ передо мною и пытливо вглядывался въ мое лицо, а я тоже стоялъ и думалъ. Я -- не экономистъ и не землевладелецъ, и эти вопросы интересовали меня, какъ всякаго образованнаго человека, такъ сказать, въ некоторомъ отвлеченiи, на известномъ разстоянiи. Тридцать летъ мы обсуждаемъ земельную реформу, и тридцат летъ вопросъ остается въ области теорiи. Но вотъ теперь онъ стоялъ совсемъ рядомъ, въ лице этого деревенскаго "землемера", и пытливо гляделъ на меня серыми внимательными глазами изъ-подъ козырька порыжелой шапки. Я напрягъ свое воображенiе, чтобы представитъ себе все действительныя соотношенiя, и затемъ съ полной искренностью сказалъ, что думаю. Я не знаю, что будетъ, но полагаю, что земельный вопросъ непременно будетъ поставленъ и при томъ широко {Каюсь въ своей наивности.}. Безъ этого всякая реформа не будетъ иметь значенiя (онъ утвердительно махнулъ рукой). Наделы, наверно, увеличатъ за счетъ государственныхъ и удельныхъ земель.

-- А панская земля какъ?-- спросилъ онъ живо.

Въ газетахъ и журналахъ тогда уже писали о необходимости принудительнаго частичнаго отчужденiя и частновладельческихъ земель. Кое-где резолюцiи въ этомъ смысле принимались и въ собранiяхъ, но мысль казалась еще въ то время "смелой". Я разсказалъ объ этомъ моему собеседнику и прибавилъ, что "когда-нибудь" земля вся будетъ составлять собственность государства. Но мне казалось, что я вхожу въ область "теорiй".

Мы продолжали обсуждать вопросъ вместе на основанiи житейскихъ вероятностей. Деньги и после реформы не потеряютъ своего значенiя во всехъ областяхъ жизни... Конечно нетъ... Потеряютъ ли его деньги затраченныя въ землю?.. Они одна будетъ изъята изъ денежнаго обращенiя?..

-- Выходитъ такъ, что можно куплять... -- закончилъ онъ весело. Все время онъ и слушалъ, и разсуждалъ, какъ человекъ, уже заранее склонявшiйся къ тому же выводу, и теперь принялъ его даже съ большей уверенностью, чемъ я...

-- Мы съ братомъ и сами такъ думали, что не можетъ быть... ну все-жъ оно того... еще лучше спытать у городского человека... Прощайте пока что.

И онъ ушелъ къ соседу, который опять выглянулъ изъ-за своей хаты въ нетерпеливомъ ожиданiи. Черезъ полчаса землемеръ веселый прошелъ черезъ мой дворикъ и, приветливо поклонившись мне, сказалъ:

Это было въ августе. Не знаю, купилъ ли онъ облюбованную землю или нетъ, а если купилъ, то не жалелъ ли... Въ ноябре люди знающiе говорили, что владельцы, требовавшiе еще недавно по 260 рублей за десятину, готовы отдать ту же землю по полтораста... Долго и искусственно поддерживаемыя цены на землю и безобразныя аренды, казалось, сразу рухнули... И это потому, что те самыя идеи, которыя въ теченiи десятилетiй витали надъ жизнью въ области теорiй, -- теперь стали быстро опускаться на "землю"...

1905 г.

P. S. Мне теперь часто вспоминается, какъ мы съ землемеромъ разрешили въ деревне аграрный вопросъ... И кажется мне, что въ немъ былъ рычагъ всего тогдашняго деревенскаго движенiя. Деревня сама испугалась того объема, въ которомъ она, -- одинаково богатые и бедные, -- ставила этотъ коренной вопросъ своей жизни, и отступила передъ нимъ... И это оказалось сильнее, чемъ все карательныя экспедицiи и выстрелы...

1905 г.