Русскiй дуэль въ последнiе годы.
І.
Передо мной лежитъ очень интересная книга: "La science du point d'honneur" -- commentaire raisonné sur l'offense, le duel (etc.), par А. Croarbon (avocat). Это целый научный трактатъ, своего рода кодексъ обычнаго права по такъ называемымъ "вопросамъ чести".
Господинъ Кроарбонъ, адвокатъ, разсматриваетъ "оскорбленiе, дуэль, ея обычаи, отношенiе къ ней законодательства разныхъ европейскихъ странъ, ответственность дуэлянтовъ и свидетелей передъ закономъ уголовнымъ, гражданскимъ и передъ церковью", и, наконецъ, въ последней части приводитъ множество конкретныхъ случаевъ дуэлей, подававшихъ поводъ къ темъ или другимъ вопросамъ, возникавшимъ на почве дуэльной "чести" и ея обычнаго права.
Г. Кроарбонъ, адвокатъ, не новаторъ въ литературе этого рода. Францiя, сохранившая обычай дуэли более неприкосновеннымъ, чемъ какая бы то ни было изъ европейскихъ странъ, имеетъ по этому предмету, кроме "преданiй", также и "писанiе". Еще въ 1836 г. графъ де-Шатовилляръ издалъ свой "Опытъ о дуэляхъ" (Chateauvillard, Essai sur le duel), который сделалъ его главнымъ законодателемъ въ вопросахъ чести, при чемъ даже другiя страны заимствовали отъ него свои правила по этому предмету.
въ основе гражданскаго и уголовнаго законодательства. Между ними существуетъ, повидимому, даже прямой антагонизмъ, не допускающiй никакихъ другихъ отношенiй, кроме взаимнаго отрицанiя. Однажды, во время знаменитаго процесса о дуэли, председатель суда воскликнулъ нетерпеливо, при упоминанiи одной изъ сторонъ о кодексе Шатовилляра: "Вотъ книга, которая никогда не станетъ на полке моей библiотеки и которую я вовсе не намеренъ читать". И, однако, съ торжествомъ продолжаетъ г. Кроарбонъ, тотъ же председатель оказался вынужденнымъ въ то же заседанiе пуститься въ подробные разспросы экспертовъ, съ целью выяснить, въ какой мере поступки, которые ставились въ вину подсудимому, соответствовали или расходились съ теми самыми правилами, которыя Шатовилляръ ставилъ вполне определенно въ своемъ кодексе. И въ самомъ деле, тамъ, где судъ считается не съ одними формальными доказательствами и аргументами, вопросы обычнаго права не могутъ быть вполне безразличными. Жизнь всегда оказываетъ известное давленiе на то или иное примененiе писаннаго закона, а жизнь Запада до сихъ поръ еще сохранила дуэль, со всеми тонкостями point d'honneur и подчасъ со всеми его очевидными нелепостями.
Въ пятой части своего любопытнаго труда авторъ разсматриваетъ дуэль въ разныхъ странахъ. Оказывается, во-первыхъ, что повсюду есть свои точныя правила, признаваемыя обычаемъ и более или менее рацiонально применяемыя къ "деламъ чести", независимо отъ взглядовъ законодательства данной страны. Оказывается, во-вторыхъ, что при этомъ во многихъ случаяхъ основанiемъ служитъ кодексъ Шатовилляра, однако, съ теми или другими, порой значительными модификацiями. Такъ напр. въ Италiи кодексъ Шатовилляра вообще принятъ, но все же авторъ считаетъ нужнымъ предупредить своихъ соотечественниковъ, на случай ссоры въ Италiи, что тамъ при выборе оружiя иногда принимается во вниманiе не то, кто является обиженнымъ или обидчикомъ, какъ следуетъ по Шатовилляру, а кто послалъ картель (вызовъ) и кто его получилъ. Можетъ случиться поэтому, что обиженный французъ, всегда предпочитающiй возстановлять свою честь при помощи пистолета или шпаги и имеющiй право разсчитывать на выборъ оружiя по кодексу Шатовилляра,-- окажется вынужденнымъ принять состязанiе на сабляхъ, такъ какъ сабли -- любимое "оружiе чести" въ Италiи.
Въ Германiи и Австрiи Шатовилляръ господствуетъ почти нераздельно, и его "Опытъ" существуетъ въ многочисленныхъ переводахъ.
строкъ по адресу женщины, былъ приговоренъ къ 10 тысячамъ фунтовъ стерлинговъ штрафа. Во многихъ другихъ случаяхъ суды Англiи оцениваютъ оскорбленiе не менее солидно, и это, по мненiю Кроарбона, почти совершенно убило дуэль въ Англiи. Интересно, что самъ авторъ относится къ этой форме борьбы съ дуэлью очень сочувственно. "Бить по кошельку,-- говоритъ онъ,-- значитъ попадать очень метко",-- нужно только, чтобы удары имели характеръ действительныхъ ударовъ, а не символическихъ, ничтожныхъ штрафовъ.
Пылкiе испанцы создали собственный кодексъ, вероятно, очень своеобразный; но о немъ авторъ распространяется мало. Бельгiйцы по нравамъ очень близки къ французамъ и потому дерутся по французскимъ правиламъ, хотя, вообще, дерутся немного. И т. д., и т. д.
Обойдя такимъ образомъ всю Европу (за исключенiемъ Турцiи), не забывъ даже Андорской республики, авторъ переходитъ къ Россiи. Администрацiя императорской публичной библiотеки,-- пишетъ онъ на стр. 404,-- на вопросъ по этому предмету известила, что это учрежденiе располагаетъ лишь тремя произведенiями, имеющими отношенiе къ интересующему насъ вопросу: 1) Г. Л. Е. "Дуэли". Петербургъ 1837. 2) А. Лохвицкаго (извлеченiе изъ статей въ "Отеч. Записк." 1858 г.) и 3) Северскаго "Особенная частъ русскаго уголовнаго права". Но этотъ списокъ, который въ настоящее время пришлось бы несколько дополнить, не даетъ ни одного сочиненiя собственно по вопросу о "правилахъ дуэли" и о такъ называемомъ кодексе чести. Указанныя книги разсматриваютъ вопросъ лишь чисто юридически. Г. Кроарбонъ этому нисколько не удивляется. "Такъ какъ,-- говоритъ онъ,-- дуэль строго запрещена еще Петромъ Великимъ и не терпелась его преемниками, то понятно, что и книги по этому предмету не дозволялись цензурой. Это не значитъ, однако, что дуэль въ Россiи не въ употребленiи. Она практикуется реже, но чаще кончается смертью".
Какiя же, однако, правила употребляются въ этихъ случаяхъ? -- спрашиваетъ авторъ далее и признается, что не можетъ ответить на этотъ вопросъ сколько-нибудь определенно. "Добрейшiй и много оплакиваемый" prince Dolgoroukoff, бывшiй генералъ-губернаторъ города Москвы, съ которымъ авторъ имелъ высокую честь нередко упражняться въ стрельбе въ Виши -- сообщилъ ему немало интересныхъ деталей изъ анекдотической исторiи вопроса, но и онъ не могъ высказаться хоть сколько-нибудь точно по вопросу объ обычномъ "кодексе чести" въ Россiи. Поэтому г. Кроарбону приходилось прибегнуть къ гаданiямъ и более или менее туманнымъ наведенiямъ. Онъ желаетъ думать, что если уже въ Германiи, столь враждебной его отечеству, кодексъ Шатовилляра называютъ "международнымъ руководителемъ въ деле чести",-- то наверное и дружественная Россiя не чужда этому признанiю французскаго авторитета, хотя бы съ более или менее значительными отступленiями.
смертнаго исхода. Очень можетъ быть также, что тутъ сказывалось въ известной мере и влiянiе законодательства: дуэль, при всякомъ исходе, сопряжена была съ большими неудобствами, и русскiй человекъ решался на нее лишь въ случаяхъ, когда,-- правильно или нетъ,-- не виделъ никакого другого выхода. Но и вообще дуэль не особенно сильна въ нашихъ нравахъ. Кодексъ Шативилляра и другихъ знатоковъ point d'honneur'а на Западе сводилъ въ одной книге строго выработанныя, определенныя, органически развивавшiяся правила, теряющiяся въ глубине рыуарскихъ временъ. Въ теченiе столетiй скрещивались клинки, ставились барьеры, раздавались выстрелы, дуэль укоренялась, какъ настоящее бытовое явленiе. У насъ она всегда была слаба, какъ организованное признанное орудiе возстановленiя чести, и Петру Великому не было особенно трудно бороться съ нею: конечно, она прививалась и у насъ, вместе съ голштинскими косицами, вместе съ французской causerie, вместе съ другими западными заимствованiями, вплоть до демонизма; но всегда она оставалась въ пределахъ ограниченныхъ кружковъ, не проникая глубже. Можно сказать безъ преувеличенiя, что до последняго времени даже въ войске она была скорее обычаемъ гвардiи, чуждымъ простому армейскому быту, и трудно лучше охарактеризировать отношенiя этой среды, чемъ это сделалъ Пушкинъ устами почтенной командирши Василисы Егоровны {Въ "Капитанской дочке".}. разсказывавшей Гриневу о Швабрине, переведенномъ въ Белогорскую крепость именно за дуэль. По ея словамъ, онъ переведенъ за смертоубiйство: "Богъ знаетъ, какъ грехъ его попуталъ; онъ, изволишь видеть, поехалъ за городъ съ однимъ поручикомъ, да взяли съ собой шпаги, да и ну другъ друга пырять... Что прикажешь делать? На грехъ мастера нетъ!"
Начало ХІХ-го столетiя омрачилось двумя трагедiями, поразившими всю интеллигентную Россiю скорбiю и негодованiемъ. Я, разумеется, говорю о смерти величайшихъ изъ нашихъ поэтовъ, Пушкина и Лермонтова, такъ много еще обещавшихъ родной литературе. Эти две дуэли кинули трагическую тень на всю дальнейшую исторiю нашей молодой литературы, и всякiй разъ, когда русскiй человекъ думаетъ и говоритъ о дуэли, въ его памяти невольно и неотразимо встаютъ эти две скорбныя тени. И вотъ почему въ мыслящихъ слояхъ общества дуэль у насъ всегда более или менее решительно осуждалась. Мы не можемъ забыть, что если неустановившiйся, пылкiй и эксцентричный Лермонтовъ самъ въ значительной степени накликалъ на себя роковую развязку, то Пушкинъ несомненно палъ жертвой безчестной и гнусной интриги, сотканной изъ легкомыслiя, зависти и преклоненiя передъ светскими предразсудками. И мы помнимъ, что и генiй, и честь были на одной стороне,-- и эта именно сторона погибла. На другой же только
"Пустое сердце билось ровно,
Въ руке не дрогнулъ пистолетъ".
И пустое сердце вышло победителемъ. Кто же после этого поверитъ въ разумность такого "суда чести"?
любопытно изобразить эту галлерею; тогда читатель увиделъ бы, безъ сомненiя, что иронiя или сознательно резкое осужденiе всегда сопровождаютъ талантливое и правдивое изображенiе дуэли въ нашей среде, где она -- явленiе чуждое, привитое извне и отзывающееся глубокою и даже глубоко-сознаваемою фальшью. Вспомните проникнутую пророческой грустью сцену передъ дуэлью Онегина съ Ленскимъ.
... Въ разборе строгомъ,
На тайный судъ себя призвавъ,
Онъ обвинилъ себя во многомъ...
И далее:
Былъ долженъ оказать себя
Не мячикомъ предразсужденiй
Не пылкимъ юношей-бойцомъ,
А мужемъ съ честью
Но Онегинъ привыкъ отдаваться пассивно игре "предразсужденiй". Къ тому же
... въ это дело
Вмешался старый дуэлистъ,
Онъ золъ, онъ сплетникъ, онъ речистъ...
Ценой его забавныхъ словъ;
Но шопотъ, хохотня глупцовъ...
И вотъ -- общественное мненье!..
Писаревъ, рацiоналистъ по преимуществу, упрощавшiй все самые сложные вопросы общественной и личной психологiи до голаго силлогизма, строго осудилъ Пушкина за всю эту сцену дуэли, считая его, такъ сказать, поэтическимъ сообщникомъ Онегина. По его мненiю, Пушкинъ долженъ былъ употребить всю силу своего таланта на то, "чтобы подметить и разработать въ этой черте Онегина все ея смешныя стороны, онъ долженъ былъ осмеять, опошлить и втоптать въ грязь безъ малейшаго состраданiя ту которая заставляетъ неглупаго человека играть роль вреднаго идiота для того, чтобы не подвергнуться робкимъ и косвеннымъ насмешкамъ настоящихъ идiотовъ, достойныхъ полнаго презренiя". Логически разбирая всю эту сеть ненужныхъ мелкихъ условностей, мешающихъ Онегину быть "мужемъ чести и ума", приводящихъ отъ пустой шутки къ смерти "любимаго юноши" и друга,-- Писаревъ совершенно правъ. Ошибка его здесь, какъ во многихъ другихъ случаяхъ, чисто психологическая. Не одинъ разумъ двигаетъ поступками даже умныхъ людей, и "глупость" обычая владеетъ не одними глупцами. Противъ нея, по меткому выраженiю Гёте, даже боги безсильны. Да, къ сожаленiю, не одни "настоящiе и полные идiоты" отдавали въ свое время дань вредному предразсудку. Отдавалъ ему дань и Пушкинъ. Однако, сила и искренность его таланта таковы, что дуэль Онегина и Ленскаго навсегда останется однимъ изъ самыхъ яркихъ поэтическихъ аргументовъ противъ "вреднаго и безсмысленнаго" кодекса условiй светской чести.
Лермонтовъ, менее установившiйся, угловатый, до известной степени лишенный непосредственности, въ своей погоне за демонизмомъ и въ искусстве, и въ жизни, пожалуй, въ большей степени заслуживаетъ упрекъ въ "идеализацiи дуэли". Самъ онъ слишкомъ часто являлся "пылкимъ мальчикомъ-бойцомъ", игравшимъ изъ простой удали, не лишенной оттенка тщеславiя, и своей, и чужой жизнью. И, однако, дуэль Печорина съ Грушницкимъ, очень эффектная, какъ одна изъ складокъ мрачной мантiи, въ которую задрапированъ демонъ-Печоринъ,-- сама по себе, въ конкретныхъ своихъ чертахъ, опять является лишь злою сатирой на вредный обычай, жертвой котораго суждено было пасть и самому поэту. Для насъ эта картина навсегда подчеркнута сугубой горечью и скорбью, такъ какъ многiя ея черты оказались тоже пророческими. Самъ авторъ, какъ "фаталистъ", играя опасностью,-- подобно Печорину, раздражалъ беднаго Грушницкаго-Мартынова злыми и сознательно разсчитанными уколами. Только въ жизни пуля Грушницкаго оказалась более удачливой, и "окровавленный трупъ, видневшiйся между скалъ", былъ трупъ Печорина-Лермонтова. И вся трагедiя осталась опять горько, почти позорно-безсмысленной и нелепой.
Минуя другiя иллюстрацiи, я упомяну еще тургеневскаго "Бреттера". Здесь уже русскiй писатель новаго перiода рисуетъ не только мастерскую картину дуэли, но выборомъ действующихъ лицъ и освещенiемъ всего эпизода даетъ и нравственный судъ явленiю. Казалось бы, тургеневскимъ "Бреттеромъ" русская художественная литература подводитъ итоги взглядамъ на дуэль, установивщимся, но крайней мере, въ сознанiи читающаго и мыслящаго общества. И действительно, въ середине столетiя дуэли у насъ какъ-то стихаютъ, мы слышимъ о нихъ все меньше и меньше, и самые типы, въ роде стараго дуэлиста у Пушкина или тургенерскаго бреттера, этихъ спецiалистовъ-экспертовъ, всегда готовыхъ стать къ барьеру или поставить подъ пулю другого, стали исчезать и въ действительности, и изъ литературы {Статья была написана до появленiя "Поединка" А. И. Куприна.}. И только уже въ самое последнее время дуэль опять заставляетъ обращатъ на себя вниманiе; на страницахъ газетъ то и дело мелькаютъ порой трагическiе, но по большей части смешные и пошлые случаи, въ которыхъ "обычай" является какъ бы внезапно ожившимъ на пороге XX века. Въ настоящей статье мы пытаемся свести вместе разбросанныя газетныя известiя о дуэляхъ последнихъ годовъ и проанализировать эти проявленiя внезапно какъ бы обострившейся "россiйской чести".
ІІ.
Осенью 1892 года въ газетахъ появились известiя о проекте "законодательнаго упорядоченiя дуэлей въ офицерской среде". "Предполагается,-- писали по этому поводу въ "Новомъ Времени",-- что всякому поединку между офицерами а где такового не имеется,-- командиромъ отдельной части -- поводовъ къ дуэли. Подробное обсужденiе последнихъ съ точки зренiя военной чести должно привести къ признанiю поединка необходимымъ или не вызываннымъ необходимостiю... Признанiе необходимости поединка должно вести къ безнаказанности такой дуали". Однако, "введенiе въ матерiально-уголовное законодательство этого принципа представляется крайне затруднительнымъ, такъ какъ вопросъ о степени необходимости поединка не поддается точному определенiю въ законе. Въ виду этого предполагается установить, что все дела о дуэляхъ, происходящихъ въ военной среде, представляются до судебнаго разсмотренiя военному министру, который испрашиваетъ высочайшее соизволенiе о прекращенiи техъ изъ делъ этого рода, которымъ не будетъ признано возможнымъ дать дальнейшее направленiе въ судебномъ порядке. Действiе приведеннаго правила предполагается распространить и на дела о дуэляхъ, въ поторыхъ вместе съ военнослужащими принимали участiе лица гражданскаго ведомства" {"Нов. Время". Цит. изъ "Волыни", 1 сент. 1894 г., No 154.}.
Приводя это известiе, газета сопровождаетъ его очень характерными комментарiями; Предполагаемая мера вызываетъ ея сочувствiе. "Идея о дуэляхъ,-- говорится въ редакцiонной статье по этому поводу,-- свидетельствуетъ о существованiи въ обществе строгихъ понятiй о чести и ея неприкосновенности". Правда, авторъ тутъ же соглашается, что "быть можетъ, дуэль и является, сама по себе, но,-- продолжаетъ онъ,-- способъ этотъ признается въ современномъ обществе, и редко когда сочувствiе общества бываетъ на стороне того, кто избегаетъ поединка".
Разсужденiе замечательно характерное для даннаго вопроса. "Быть можетъ, дуэль и является уродливымъ способомъ возстановленiя чести". Если такъ, то не ясно ли, что печать, какъ орудiе общественной мысли, можетъ только бороться съ ней всеми ей доступными средствами! "Но способъ этотъ признается въ современномъ обществе",-- темъ, конечно, благороднее задача печати: борьба именно и нужна съ теми уродливыми явденiями жизни, которыя еще сильны и живучи. Пресса обязана идти впереди среднихъ взглядовъ своей страны, и, если даже законодательству приходится порой считаться съ матерiальными факторами, отклоняющими его отъ принципiально правильной линiи, то лучшая изъ задачъ печати -- никогда не терять изъ виду высшей разумности и правды и указывать ее среди запутанныхъ изгибовъ такъ называемаго хода вещей. Но мы переживаемъ въ этомъ отношенiи странное время. Теперь въ большой моде показное презренiе къ мненiю большинства, и ничемь, кажется, не злоупотребляли въ такой стенени, какъ известнымъ афоризмомъ: "где большинство, тамъ наверное глупость" -- афоризмомъ, который такъ называемая консервативная пресса иногда очень неосторожно любитъ обращать противъ всего, въ чемъ есть задатки ,представительства". Между темъ, давно уже мы не преклонялись такъ легко предъ "шопотомъ и хохотней глупцовъ" именно въ техъ случаяхъ и въ техъ вопросахъ принципа, где это всего менее уместно.
Разумеется, правильная постановка вопроса -- какъ разъ обратная: решенiе большинства, напримеръ, земскаго собранiя, если оно организовано разумно и касается той сферы вопросовъ, которая по существу доступна его компетенцiи, имеетъ все шансы быть возможно рацiональнымъ, потому что, въ конце концовъ, это есть лишь подсчетъ представленныхъ въ данномъ собранiи более или менее определенныхъ интересовъ. Но трудно представить себе собранiе, которое могло бы своимъ большинствомъ внушить мне ту или другую отвлеченную истину или моральный принципъ и воспретило бы мне бороться словомъ и убежденiемъ противъ того, что я считаю "уродливымъ" и вреднымъ.
уродливости явленiя, во-первыхъ, и отъ его живучести, во-вторыхъ, не къ необходимости боръбы съ уродливымъ мненiемъ большинства, а къ преклоненiю передъ нимъ и признанiю его законности,-- очень характерно для нашего времени вообще. Въ вопросе о дуэляхъ оно сказалось, пожалуй, особенно сильно. Русскiй человекъ въ конце века разсжкдаетъ въ этомъ вопросе приблизительно такъ, какъ разсуждалъ герой пушкинской поэмы въ начале столетiя: конечно, гораздо лучше оказать себя
Не пылкимъ юношей-бойцом
А мужемъ съ честью и умомъ.
Но "способъ этотъ признается въ современномъ обществе". Иначе сказать: "Но шопотъ, хохотня глупцовъ -- и вотъ общественное мненье!.."
И русскiй человекъ безъ всякой непосредственности, съ созланiемъ фальшивости своего положенiя, порой съ горькимъ стыдомъ -- все-таки идетъ къ барьеру, пожимая плечами, озираясь и все время мучительно чувствуя ненужность всего того, что онъ делаетъ. И увы! -- вместо "дела чести" по большей части у него выходитъ какая-то запутанная пошлость, которая въ конце концовъ только еще более унижаетъ его и въ собственныхъ глазахъ, и въ глазахъ постороннихъ людей. Читателъ, надеюсь, согласится, что именно таковъ (а порой и гораздо хуже) основной тонъ излагаемыхъ ниже случаевъ дуэли, которую мы будемъ разсматривать на протяженiи этого беглаго очерка лишь съ ея бытовой стороны, не касаясъ более ея юридическихъ основанiй.
ІІІ.
по решенiю суда общества офицеровъ, состоявшемуся неделей раньше. Тотъ же судъ, согласно новому закону, определилъ и условiя: дистанцiя 25 шаговъ, обменъ однимъ выстреломъ съ каждой стороны, въ теченiе 5 секундъ, между счетомъ: "разъ! два!"; выстрелившiй после счета два" -- считается простымъ убiйцей. Присутствовали 4 секунданта и 2 врача. Противники оба дали промахъ, и такимъ образомъ,-- пишетъ несколько иронически корреспондентъ "Окраины",-- честь возстановлена, а обида смыта. Достойно вниманiя, что между решенiемъ суда и приведенiемъ его въ исполненiе прошла неделя. "Что должны были перечувствовать оба противника въ это время,-- и представить трудно; темъ более, что оба они люди семейные",-- говоритъ корреспондентъ. "На этотъ разъ, заключаетъ онъ, дело обошлосъ безъ жертвъ понятiю объ офицерской чести". Эта фраза заставляетъ думать, что начало 1895 года застаетъ уже не первую дуэль, и вероятно прежнiя обошлись не такъ благополучно {"Нижегор. Лист.", No 45, 1895.}.
Около этого же времени въ Джаркенте (Семиреч. области) два прiятеля офицера, жившие вместе, заспорили, возвращаясь подъ хмелькомъ домой. Уже въ квартире, повидимому, безъ свидетелей прiятели продолжали ссору, и одинъ хватилъ другого подсвечникомъ. На утро, протрезвившись, оба только посмеялись и совершенно примирились. Но тутъ вмешались товарищи, которые "вспомнили недавнiй циркуляръ" {Приказъ по военному ведомству отъ 20 мая 1894 г., за No 118.} и нашли, повидимому, что случай представляется удобнымъ для примененiя новаго закона (?). Произошла дуэль, такъ сказать, "по обязанности службы"; все ждали,-- пишутъ въ "Степн. Крае",-- что дуэль кончится однимъ лишь гуломъ выстреловъ. Однако, когда дымъ разсеялся, одинъ изъ бывшихъ друзей Г. -- оказался убитымъ наповалъ {"Степи. Kpaй", "Волжск. Вестникъ", 1895, No 55.}. "Прiятели сначала было упирались, находя, что случай не носитъ характера оскорбленiя чести,-- прибавляетъ корреспондентъ,-- и не знаю, въ силу какихъ соображенiй Б., стрелявшiй первымъ, убилъ противника" {"Смол. Вестникъ", No 46.}.
о причине ходитъ множество толковъ. "Приходится, къ сожаленiю, констатировать,-- прибавляетъ корреспондентъ офицiальнаго "Вестника торговли и промышленности",-- что дуэль за последнее время прiобретаетъ права гражданства {"Волжск. В -- къ", 1895, No 62.}.
Въ следующемъ месяце, марте, корреспондентъ "Света" случайно наткнулся на эпилогъ кровавой драмы. На вокзале ст. Ново-Минскъ вниманiе публики было привлечено носилками, на которыхъ несли больного офицера, который страшно стоналъ. Носилки были поставлены въ товарный вагонъ, ихъ сопровождали въ поезде несколько офицровъ и врачъ. Корреспонденту удалось узнать, что офицеръ этотъ раненъ утромъ того же дня на дуэли; пуля попала въ животъ, положенiе больного считалось безнадежнымъ. На этотъ разъ причиной послужило недоразуменiе среди офицеровъ: офицеръ Т. былъ принятъ въ семье командира, а корнетъ Л. сказалъ какъ-то, что черезъ Т. командиръ узнаетъ все, что творится въ полку. Т. потребовалъ доказательствъ, и, когда аргументы Л. были признаны недостаточными,-- Т. назвалъ своего обидчика мерзавцемъ. Последовала дуэль, при чемъ Л. заявилъ заранее, что онъ стрелять въ Т. не будетъ... Раненый Л. черезъ три дня въ страшныхъ мученiяхъ умеръ въ госпитале Краснаго креста въ Варшаве {"Светъ",-- "Смол. Вестн." 1895. No 35.}.
Въ мае того же года вопросу о дуэляхъ посвятилъ заметку "Тифлисскiй Листокъ". "Въ Тифлисе, по словамъ газеты, дуэль стала модной, и местные обыватели то и дело вызываютъ другъ друга. Хорошо еще, что эти вызовы въ большинстве случаевъ (а въ меньшинстве?) кончаются ничемъ". "Почему это мы вдругъ стали такъ щепетильны,-- иронически замечаетъ авторъ,-- сказать не могу, но думаю, что тутъ виновата мода" {"Тифл. Лист." -- "Нижегор. Лист.", 1895. No 142.}.
"Минскаго Листка", и вотъ ея редакторъ, Г. Фотинскiй, а также бобруйскiй корреспондентъ Петроцкiй были привлечены къ суду по знаменитой 1039 статье (о диффамацiи). "Командиръ 158 пехотн. Кутаисскаго полка, какъ сообщаетъ "Вил. В-къ", нашелъ, что корреспонденцiя объ этой дуэли заключаетъ неверныя сведенiя и затрогиваетъ честь и доброе имя офицеровъ полка. Однако виленская судебная палата оправдала и редактора, и корреспондента" {"Биржев. Вед.", No 160, 1895, 13 iюня.}.
. Въ конце iюня или начале iюля происходила дуэль между офицерами 28-й пехотной дивизiи въ Ковно, вследствiе ссоры на балу. Дуэль окончилась благополучно.
Чрезвычайно оригинальные взгляды на требованiя чести сказались въ одной исторiи, имевшей место въ феврале 1896 года въ гор. Задонске. Въ местный клубъ явился делопроизводитель воинскаго начальника, капитанъ N., съ дамой, своей квартирной хозяйкой, вдовой бывшаго содержателя почты. Некiй задонскiй дворянинъ, членъ клуба, вспомнивъ, что дама до своего замужества была горничной, счелъ свою честь задетой ея присутствiемъ въ клубе и распорядился вывести даму (!), у которой, впрочемъ, не разъ бывалъ при жизни мужа въ гостяхъ. Капитанъ N. совершенно справедливо счелъ необходимымъ заступиться за честь оскорбленной женщины и прибегъ къ традицiонному вызову. Такъ какъ это случай, въ которомъ замешано постороннее лицо невоеннаго званiя, то пришлось затеять переписку объ особомъ разрешенiи вызова. И вотъ городъ Задонскъ целый месяцъ разсуждаетъ объ этой исторiи. Господинъ, такъ своеобразно понимающiй "достоинство клуба", опомнился и готовъ дать более мирное удовлетворенiе. Онъ согласенъ принести передъ оскорбленной дамой публичное же извиненiе, но... тутъ капитанъ N. обнаруживаетъ совершенно оригинальное понятiе о способахъ удовлетворенiя. Онъ требуетъ не только извиненiя передъ дамой, но еще чтобы задонскiй дворянинъ согласился смиренно принять отъ него въ клубе пощечину... {"Сынъ Отечества", "Нижегор. Листокъ", No 87, 31 марта No 296.}. Какъ видите, иногда дуэль прикрываетъ понятiя о чести совершенно безпримерныя, прямо невероятныя. Финалъ этой исторiи намъ, къ сожаленiю, неизвестенъ.
"После изданiя новаго закона о дуэляхъ въ офицерской среде;-- писали въ 1896 г. въ "Омской Газете" изъ Владивостока,-- и здесь были случаи прймененiя этого закона. Дуэли происходили какъ между мормкими, такъ и между армейскими офщерами. Къ счастiю, до сихъ поръ оне кончалисъ выстрелами на воздухъ и примиренiемъ противниковъ. Но въ настоящее время по городу ходитъ слухъ о дуэли, состоявшейся между двумя сухопутными офицерамй: поручикоме П. и капитаномъ Р. Поручикъ П. раненъ въ животъ и въ руку" {"Самарская Газ." 1896, No 167 (4 авг.).}.
Разумеется "мода" не ограничивается военной средой: дуэль имеетъ примененiе и въ среде штатской. Такъ, въ "Кiевскомъ Слове" сообщали о столкновенiи ялтинскаго гор. головы г-на Хвощинскаго съ г. Фирлеевичемъ, котораго г. Хвощинскiй публично оскорбилъ словами и на предложенiе извиниться ответилъ отказомъ. Спустя три недели т. Фирлеевичъ нанесъ обидчику оскорбленiе действiемъ. Состоялась дуэль въ Исарскомъ лесу, окончившаяся, впрочемъ, благополучно. Хвощинскiй подалъ въ отставку {"Ниж. Листокъ", 1896, No 39.}.
"Варшавскомъ Дневнике", въ октябре 1896 года {Цит. изъ "Смоленск. Вестника", 1896, No 211.},-- на ипподроме Мокотовскаго поля между графомъ Замойскимъ и землевладельцемъ Карломъ Выдрою происходила дуэль на пистолетахъ, окончившаяся благополучно. Такой же благополучный исходъ имела и дуэль въ станице Каменской, Донецкаго округа, между врачомъ Поповымъ и военнымъ приставомъ Семеновымъ. Оба противника промахнулись {"Нижегор. Листокъ", No 173, 1896.}.
Уже совсемъ недавно мы узнали изъ газетъ, что въ силу манифеста 14 мая въ Варшаве прекращено дело о дуэли, состоявшейся 13 мая въ деревне Яблонной между графомъ Г. Велепольскимъ и гр. С. Ржевускимъ. Поводомъ къ дуэли послужили личныя недоразуменiя, разрешенiе коихъ было предоставлено суду чести, напрасно старавшемуся склонить стороны къ миру. Выстрелы последовали одновременно, при чемъ гр. Ржевускiй раненъ въ бедро правой ноги {"Новое Время", 1896, 19 iюля, No 7234.}.
ІV.
Имеетъ свою дуэльную хронику и наша литературная среда. Какъ известно, въ другихъ странахъ (особенно во Францiи и Италiи) дуэль является очень обыкновеннымъ способомъ сведенiя къ концу литературной, а иногда и политической полемики. Дерутся авторы пьесь съ рецензентами, дерутся журналисты другъ съ другомъ, дерутся депутаты съ журналистами и депутаты разныхъ партiй между собою. Можно сказать съ уверенностью, что во Францiи нетъ выдающагося политическаго и литературнаго деятеля, у котораго не было бы несколькихъ дуэлей. Кто не помнитъ еще и теперь дуэли Флоке съ ген. Буланже, когда штатская шпага депутата нанесла первый ударъ военной репутацiи блестящаго генерала. И еще недавно газеты сообщали въ отделе курьезовъ остроумный ответъ Пастера на вызовъ задорнаго Кассаньяка. Какъ вызванный и, значитъ, имеющiй право выбора оружiя, Пастеръ предложилъ Кассаньяку американскую дуэль при посредстве двухъ кусковъ колбасы. Изъ нихъ одинъ былъ съ трихинами. Храбрый Кассаньякъ отказался.
У насъ дуэль въ литературной среде, къ счастiю, большая редкость. Заплативъ свою дань предразсудку "дуэльной чести" двумя генiальными жизнями въ первой половине столетiя,-- наша среда относится къ этому обычаю съ разумнымъ пренебреженiемъ. И замечательно, что тамъ, где мы, писатели, являемся уступчивыми въ этомъ отношенiи, у насъ особенно часто является матерiалъ для водевиля, а не для драмы. Я помню случай, еще въ конце 70-тыхъ годовъ, когда московскiй журналистъ вызывалъ петербургскаго, г. Полетику, но для этого звалъ своего противника непременно въ Москву. Последнiй, не отказываясь отъ дуэли, ответилъ, что не видитъ причины для поездки, но что онъ готовъ служить своему противнику въ Петербурге. Ответъ, повидимому, довольно резонный, хотя еще резоннее было бы, конечно, съ перваго же шага ответить смехомъ на грозный вызовъ. Но московскiй журналистъ воспользовался ответомъ г. Полетики для того, чтобы, сидя въ Москве, обвинять г. Полетику въ трусости. Такимъ образомъ, "московское сиденiе" должно было символизировать высокое понятiе о чести, сиденiе петербургское -- обращалось въ символъ малодушiя. Это, разумеется, было уже совсемъ водевильно. Но тутъ въ душе г-на Полетики проснулся "бывшiй военный". Выведенный изъ терпенiя джигитовкой своего противника на страницахъ московской газеты, онъ решился выйти изъ "петербургскаго сиденiя" и написалъ, а затемъ напечаталъ въ своей петербургской газете "Молве", что готовъ на среднюто меру: ни въ Петербурге, ни въ Москве, а въ Бологомъ, на середине пути между двумя столицами. Это, плвидимому, было опять очень резонно, но противникъ нашелъ, вероятно, что разстоянiе между московской храбростью и петербургской трусостью сократилось слишкомъ сильно, и дальнейшаго теченiя это дело не имело.
Тогда же въ Петербурге имела место трагическая дуэль Жохова съ Утинымъ. Несмотря на то, что оба ея участника -- и убитый наповалъ Жоховъ, и недавно умершiй Утинъ -- уже сошли со сцены, мы все-таки не имеемъ еще возможности говорить о подкладке этой ужасной трагедiи, где смерть Жохова явилась случайной развязкой запутаннейшихъ отношенiй (Утинъ стрелялъ, не целясь)... Когда-нибудь еще живые участники этой исторiи, вероятно, разскажутъ намъ въ мемуарахъ ея подкладку, и это будетъ исторiя, необыкновенно характерная для того времени и для техъ теченiй, которыя тогда подымалисъ и бродили въ обществе. Здесь же мы упоминаемъ объ этомъ эпизоде наряду съ литературными дуэлями лишь потому, что вся исторiя разыгрывалась въ литературно-адвокатской среде, и на суде по поводу дуэли прошелъ целый рядъ известныхъ журналистовъ и писателей... Во всякомъ случае и здесь, какъ въ другихъ случаяхъ, выстрелъ, даже удачный, ничего не разъяснилъ и никого не очистилъ. За смертiю Жохова последовало самоубiйство г-жи Гончаровой, покушенiе на Утина со стороны ея сестры и, наконецъ, самоубiйство последней. Говорили въ Петербурге, будто отецъ двухъ последнихъ жертвъ этой трагедiи поставилъ надъ ихъ могилой памятникъ съ надписью, гласившей, что оне явилисъ жертвами "новыхъ веянiй" русской жизни. Мне кажется, однако, что, пользуясь удачнымъ выраженiемъ г-на Михайловскаго по другому поводу,-- было бы справедливее назвать ихъ жертвами "старыхъ веянiй" и между прочимъ, стараго предразсудка, будто вопросы чести решаются удачнымъ прицеломъ.
захотелъ прицелиться... въ воздухъ. Во всякомъ случае,-- это исключенiе отнюдъ не нарушаетъ правила и только еще ярче подтверждаетъ непригодность этого простого средства для решенiя запутанныхъ вопросовъ.
Совсемъ уже недавно мы имели несколько случаевъ, где слово дуэль упоминалось въ журнальной среде. Братья Половцевы, возстановлявшiе честь при помощи "жестовъ съ палкой", утверждали, будто кто-то вызывалъ князя Мещерскаго, и тотъ отказался. Князь Мещерскiй, наоборотъ, утверждаетъ, что онъ не отказывался и признаетъ дуэль "между порядочными людьми". Наконецъ, настоящiй уже водевиль съ дуэлью разыгрался въ Саратове между журналистомъ и обличеннымъ имъ адвокатомъ. Некто г. Богуславскiй когда-то (оказывается, еще въ 1891 году) побилъ женщину. Фельетонистъ "Саратовскаго Дневника" г. Марковичъ сделалъ въ газете резкую оценку этого поступка, но при этомъ ошибся въ хронологiи: вместо 1891 года перенесъ это событiе на 1895. Г. Богуславскiй оскорбился и предпринялъ целый рядъ действiй, вызывающихъ положительное изумленiе полной своей нецелесообразностью. Прежде всего, онъ опровергаетъ неточность даты и даетъ какiя-то объясненiя въ частномъ совещанiи своихъ товарищей-адвокатовъ; сущность его объясненiй и решенiе его товарищей остаются неизвестными. После этого одинъ изъ товарищей г-на Богуславскаго, прис. поверенный г. Вучетичъ,-- "нервный, пылкiй, съ черногорскою впечатлительною натурою", какъ самъ онъ характеризовалъ себя на суде, подаетъ г-ну Богуславскому мысль о дуэли. И вотъ г. Богуславскiй вызываетъ г-на Марковича. Г. Марковичъ огказывается. Это, конечно, очень хорошо, если бы г. Марковичъ отказался просто, такъ какъ, несомненно, выстрелъ, хотя бы самый удачный, не опровергаетъ факта. Но г. Марковичъ не просто отрицаетъ дуэль, а сначала принимаетъ вызовъ, потомъ отказывается и апеллируетъ къ тончайшимъ соображенiямъ "дуэльнаго кодекса". Но его мненiю, г. Б-скiй -- человекъ опозоренный, и онъ, г. Марковичъ, не будетъ съ нимъ драться не потому, что это вообще безсмысленно, а потому, что г. Б-скiй недостоинъ стать съ нимъ, г. Марковичемъ, къ барьеру.
Пусть такъ. Г. Марковичъ отказался. Г. Кроарбонъ приводитъ много случаевъ, когда одна изъ сторонъ въ подобномъ положенiи кидаетъ перчатку со словами: "примите, m-sieur, это мое действiе за пощечину". Но у насъ такими тонкими символами довольствоваться не желаютъ. У насъ необходимо во имя чести свернуть кому-нибудь скулу не въ переносномъ, а въ самомъ прямомъ смысле. И действительно, г. Богуславскiй запасается содействiемъ некоего здоровеннаго верзилы и подъ его прикрытiемъ наноситъ г. Марковичу на улице чувствительное оскорбленiе действiемъ.
Общее негодованiе, послуживпiее ответомъ на эту безобразную расправу человека, побившаго женщину въ 1891 году и возстановляющаго свою честь побитiемъ журналиста въ 1895,-- повидимому, могло доставить последнему полное удовлетворенiе. Къ сожаленiю, "шопотъ, хохотня глупцовъ" очевидно имеютъ огромное значенiе и въ глазахъ журналистовъ. Теперь г. Марковичъ вызываетъ, въ свою очередь, г-на Богуславскаго. Для последняго, разумеется, наступаетъ моментъ нравственнаго торжества. Еще такъ недавно г. Марковичъ считалъ его недостойнымъ "стать у барьера", такъ какъ онъ побилъ женщину. Теперь онъ прибавилъ къ этому побитiе журналиста и -- сталъ совершенно достойнымъ высокой чести!
"Скучная и неумная исторiя!" -- совершенно сдраведливо восклицалъ по этому поводу фельетонистъ "Нижегородскаго листка" {"Ниж. Листокъ", No 106, 1896 года.}, у котораго я заимствую эти факты. Действительно, исторiя неумная, лишевная всякой последовательности и твердаго сознанiя истиннаго достоинства.
"Нервный, впечатлительный, съ черногорской натурой" г. Вучетичъ требуетъ (для другихъ!) дуэли прямо черезъ платокъ. Условiя установлены менее кровожадныя. Оставалось целить и стрелять. Но тутъ уже г. Богуславскiй самъ является помехой близкой развязке. Въ последнiя минуты, онъ ставитъ еще одно условiе: съ последнимъ звукомъ выстрела -- должны стихнуть и все отголоски его некрасивой исторiи. Г. Марковичъ обязывается не писать объ ней ни слова, обязывается склонитъ къ тому же своихъ товарищей по газете, чуть не всю россiйскую прессу. Совершенно понятно, что г. Марковичъ не могъ дать подобнаго обещанiя, и противники опять расходятся, опять начинается скучная и неумная канитель. "Прошу не щадить моей жизни!" -- пишетъ своему секунданту г. Богуславскiй. Г. Марковичъ, "стоя у барьера", зоветъ на смертмый бой не только уже г. Богуславскаго, но и его секундантовъ (въ томъ числе пылкаго, съ черногорской натурой г. Вучетича?),-- но водевильная струя оказывается явно более сильной, чемъ струя трагическая,-- и вотъ все дело, со всей воинственной компанiей, самымъ прозаическимъ образомъ плыветъ къ мировому такого-то участка гор. Саратова.
Въ этомъ своемъ фазисе оно сначала заинтересовало всю поволжскую прессу. Защищать прис. повереннаго Богуславскаго явился г. Плевако, и дело принимало характеръ борьбы "на почве чести" местной адвокатуры съ местною прессой. Къ чести саратовской адвокатуры, она поторопилась устранить этотъ элементъ въ курьезномъ деле. Въ письме на имя г. Плевако, напечатанномъ въ газетахъ, местные присяжные поверенные просили его разсматривать вопросъ, какъ чисто личное столкновенiе, такъ какъ, очевидно, поступки г-на Б., побившаго женщину въ 1891 году и журналиста въ 1895 -- отнюдь не могли касаться его товарищей, никого, ни въ какомъ году не бившихъ. Подписавшiеся подъ письмомъ категорически заявляли, что они "во всякомъ случае категорически отрицаютъ свою солидарность съ тою формой, которую обвиняемый избралъ для сведенiя своихъ счетовъ съ лицомъ, которое теперъ является его обвинителемъ".
Такимъ образомъ, все эффекты понемногу облетали съ этого дела. Къ сожаленiю, г. Марковичъ въ своемъ последнемъ слове зачемъ-то самъ заявлялъ о томъ, какъ, "стоя у барьера", онъ вызывалъ на бой секундантовъ. Очевидно, эта чисто юнкерская бутада журналиста ничего не добавила къ его "достоинству" въ этомъ деле: Правдивость и мужество своего мненiя -- лучшая форма мужества, которой общество въ праве требовать отъ представителя печати. Между имъ, на пути отъ своей заметки до камеры мирового судьи саратовскiй журналистъ, къ сожаленiю, проявилъ только колебанiя и непоследовательность, которыя отнюдь не способствуютъ поддержанiю достоинства въ этомъ единственно-важномъ отношенiи.
Все это, наконецъ, приняло форму окончательнаго водевиля: судъ, выйдя для объявленiя приговора, засталъ противниковъ помирившимися. Г. Плевако заявилъ суду, что его доверитель г. Б. -- "въ выраженiяхъ, которыя г. Марковичъ призналъ достаточными, созналъ тотъ грехъ, который онъ въ 1891 г. позволилъ себе по отношенiю къ г-же Г-нъ и который былъ единственной причиной и поводомъ для г. Марковича въ 1895 г. такъ отнестисъ къ г-ну Богуславскому. Тогда и г. Марковичъ заявилъ, что онъ ничего не имеетъ противъ прекращенiя этого дела въ суде".
Г. Богуславскому, очевидно, следовало начатъ съ того, чемъ онъ кончилъ. Увы! и г. Марковичу тоже следовало кончить, какъ онъ начиналъ, т. -е. отказаться отъ дуэли мужественно и прямо, не прикрываясъ никакими измышленiями изъ дуэльнаго кодекса. Къ счастiю, у насъ есть примеръ такого именно мужества въ той же области и изъ той же журнальной среды. Это примеръ г-на Меньшикова, который подъ направленнымъ на него дуломъ револьвера съ достоинствомъ отвергъ всякую мысль о дуэли. Онъ проявилъ именно то мужество, котораго следуетъ ожидать отъ всякаго убежденнаго человека: мужество физическое въ виду возможнаго выстрела и мужество своего мненiя. Къ сожаленiю, далеко не вся пресса оценила ту услугу, которую г-мъ Меньшиковъ оказалъ ея достоинству своимъ поведенiемъ въ этомъ случае.
V.
вовсе ея не желаютъ; въ одномъ случае оскорбленный, по выраженiю корреспондента, "долго упирался" и пошелъ къ барьеру, какъ человекъ, неохотно исполняющiй распоряженiе начальства. Въ другомь два участника пассивно ждутъ решенiя въ теченiе недели, въ третьемъ одинъ изъ участниковъ впередъ заявляетъ, что стрелять не будетъ, и гибнетъ въ качестве простой мишени для чужого выстрела... Читателъ, вероятно, согласится, что все это -- довольно неожиданные результаты попытки "регулировать дуэли".
Особенно яркiй и поучительный примеръ этого рода имелъ место въ конце 1895 года въ Оренбурге. "Въ среду, 13 декабря,-- писали изъ этого города въ "Новое Время",-- здесь состоялась дуэль на пистолетахъ между сотникомъ оренбургскаго казачьяго войска г. И. и подпоручикомъ запаса армiи г. В. Дуэль вызвала большiе толки, въ особенности потому, что дравшiеся состояли въ самыхъ дружескихъ отношенiяхъ. Но вотъ, вечеромъ, еще 27 iюля 1891 года подпоручикъ В. пришелъ въ нетрезвомъ виде въ помещающiйся на берегу реки Урала вокзалъ Белона, где присоединился къ компанiи своихъ молодыхъ товарищей-офицеровъ. Уже поздно вечеромъ у подвыпившаго В. завязался крупный разговоръ съ кемъ-то изъ штатскихъ посетителей ресторана... Это, конечно, не понравилось хозяину, у котораго по этому поводу возникло съ подпоручикомъ В. довольно раздраженное объясненiе. Тогда подпоручикъ, взбешенный до последней степени, отправился въ казармы, привелъ оттуда взводъ солдатъ и кинулся на содержателя ресторана {Въ этомъ месте цензура выкинула подробности эпизода съ приводомъ солдатъ, и я возстановляю его въ самомъ общемъ виде.}. Видя, что готово случиться страшное несчастiе, сотникъ И. кинулся въ свою очередь къ своему обезумевшему товарищу со словами: "Сережа, ради Бога, оставь!" Тогда В., повидимому, взбешенный до потери разсудка и уже не отдававшiй себе полнаго отчета въ своихъ поступкахъ... ударилъ сотника И. "Все точно замерли,-- продолжаетъ корреспондентъ,-- а черезъ несколько секундъ В. разрыдался и кинулся къ И. съ мольбой о прощенiи. Вскоре после этого онъ поступилъ въ лазаретъ, где доктора почти единогласно признали, что онъ въ последнее время былъ въ ненормальномъ состоянiи".
Надо думать, что это было именно такъ; состоялся военный судъ,-- и последствiя этой исторiи для г-на В. сказались лишь въ томъ, что онъ "добровольно подалъ въ отставку". Сколько намъ известно, военные законы знаютъ мало преступленiй, равныхъ вооруженному нападенiю защитниковъ отечества на своихъ мирныхъ согражданъ, и, значитъ, мягкiй приговоръ суда, очевидно, объясняется признанiемъ "невменяемости". А если такъ, то, очевидно, и ударъ, нанесенный товарищу,-- нанесенъ въ такомъ же состоянiи. Сотникъ И., защищая безоружнаго человека отъ вооруженнаго нападенiя безумца, исполнялъ лишь долгъ присяги, совести и чести, и, очевидно, его поступкомъ можетъ лишь гордиться среда, къ которой онъ принадлежитъ.
"По городу и въ офицерской среде,-- продолжаетъ корреспондентъ,-- начали носиться слухи, будто для сотника И. (какъ обезчещеннаго ударомъ невменяемаго человека!) единственнымъ приличнымъ выходомъ является дуэль, въ противномъ случае должно последовать отчисленiе его по войску" {"Ниж. Вр.",-- цит. изъ "Нижгор. Листка", 1895, No 352.}. Корреспондентъ другой газеты говоритъ прямо, что г. И. "было сказано ясно и категорично, что его нравствепная обязанность -- потребовать удовлетворенiя" {"Ст. Газета", No 274.}. И вотъ, хотя многiе благоразумные люди не хотели и верить въ возможность дуэли, такъ какъ В. извинился, такъ какъ, наконецъ, В. признанъ невменяемымъ, а поступки сумасшедшихъ и изступленныхъ не могутъ быть оскорбительными,-- темъ не менее исторiя тянулась, В. и И. продолжали оставаться друзьями, а вопросъ решался за нихъ. Черезъ 1/2 года, наконецъ, И., такъ сказать, по обязанности службы, вынужденъ былъ подать рапортъ и "просить позволенiя" драться съ В. Дуэль состоялась за городомъ; со старинными пистолетами (лучшихъ не достали) противники стали въ 20 шагахъ. Когда разсеялся дымъ выстрела, подпоручикъ В. лежалъ на снегу, съ ногой, пробитой выше колена. Сотникъ И. стрелялъ, не целясь.
VІ.
Все это невольно наводитъ на очень серьезныя размышленiя. Чувстно чести, заставляющее всякаго оберегать свое личное достойнство, какъ онъ его понимаетъ, есть несомненно чувство почтенное и совершенно необходимое въ личномъ и общественномъ обиходе. Нужно только, чтобы это было здоровое чувство.
Здоровый человекъ не сознаетъ въ каждую данную минуту, что онъ именно здоровъ, и не станетъ выставлять этого на видъ каждому встречному и поперечному. Онъ просто здоровъ, и это отражается во всехъ его движенiяхъ, взглядахъ, поступкахъ, направленныхъ на обычныя житейскiя дела, къ его здоровью никакого отношенiя не имеющiя. Совершенно наоборотъ: если вы видите, что человекъ ко всемъ своимъ предпрiятiямъ примешиваетъ вопросъ о своемъ здоровьи, то вы съ полнымъ основанiемъ тотчасъ же усомнитесь въ томъ самомъ, въ чемъ онъ старается васъ уверить. А если, при этомъ, онъ еще непрестанно станетъ принимать экстренные меры, направленныя къ поддержанiю здоровья, то ваше сомненiе перейдетъ въ полную уверенность въ противномъ.
То же нужно сказать и о здоровой чести. Она, прежде всего, сдержанна. Она просто проникаетъ известнымъ оттенкомъ все действiя и поступки даннаго человека, какъ особый душевный тонъ, котораго нетъ надобности выделять въ каждую данную минуту изъ общаго душевнаго строя. Въ техъ случаяхъ, когда этого потребуютъ серьезныя обстоятельства, она проявится сама собою и темъ сильнее, чемъ чувство глубже, разумнее и сдержаннее.
Но такъ же, какъ есть субъекты, иллюстрирующiе свое здоровье предохранительными пластырями на самыхъ видныхъ местахъ,-- такъ есть и люди, носящiе свою честь, такъ сказать, обнаженною и у всехъ на виду. Они проносятъ ее черезъ толпу, какъ некiй драгоценный ковчегъ, зорко и ежеминутно оглядываясь, не заделъ ли кто, хотя бы нечаянно, ихъ хрупкаго сокровища. Это люди, по большей части, чрезвычайно непрiятные, а иногда и очень опасные. Если такой субъектъ входитъ въ собранiе, онъ прежде всего пронизываетъ васъ надменно-подозрительнымъ взглядомъ: не намерены ли вы посягнуть на его достоинство. Если вы ответили взглядомъ невольнаго удивленiя, человекъ съ больною честью уже вспыхнулъ. Если вы отвернулись равнодушно,-- ему это покажется пренебреженiемъ, если вы продолжаете прерванный разговоръ съ соседомъ,-- онъ заподозритъ, что речь идетъ о немъ. Если, наконецъ, придраться будетъ не къ чему,-- то нестерпимый зудъ больной чести заставитъ его перейти въ наступленiе. Какъ некогда рыцари ставили вензель своей возлюбленной среди другихъ и провозглашали, что никто другой не любитъ столъ превосходной красавицы и что возлюбленныя остальныхъ рыцарей, которыхъ онъ даже не знаетъ, не стоятъ и ея ногтя,-- такъ человекъ съ больной честью сунетъ вамъ подъ носъ свой ковчежецъ и потребуетъ преклоненiя: это значитъ, что его честь много превосходнее вашей. Если при этомъ носитель этого ковчега обладаетъ здоровыми кулаками, умеетъ фехтовать и попадаетъ изъ пистолета въ туза,-- то типъ бреттера совершенно готовъ. Гордый своими физическими аттрибутами, съ выпяченной и болезненно-гипертрофированной "честью", онъ ходитъ по свету, готовый во всякое время къ нападенiю и защите, съ девизомъ Тита Титыча Брускова: кто меня можетъ оскорбить? Я самъ оскорблю всякаго!
на одной стороне -- россiйская честь выпячивалась на обороте медали. Во второй половине столетiя этотъ несносный и въ сущности презренный тинъ какъ-то стушевался. Въ последнее время онъ выступаетъ опять выпукло и ярко. Чемъ объяснить это странное обстоятельство? Значитъ ли это, что общiй уровень русской личности опять понижается? Хочется думать, что нетъ. Очень можетъ быть, что бреттеровъ въ последнее время стало несколько больше, подъ влiянiемъ некоторыхъ теченiй нашей жизни последняго перiода. Но, кроме того, и мы стали чутче къ такого рода явленiямъ. Такъ это или иначе,-- результатъ одинъ: больная честь доставляетъ серьезное безпокойство и вызываетъ справедливое волненiе.
Къ сожаленiю, вследствiе неясности и непродуманности нашихъ собственныхъ взглядовъ, это раздраженiе остается тоже нездоровымъ и безплоднымъ, и порой наше общество, даже читающее, даже мыслящее, даже культурное, действительно уподобляется какому-то глухому лесу, въ которомъ разыгрываются самыя удивительныя происшествiя.
Такую именно изумительную картину развертываетъ передъ нами дело, которое m-sieur Croarbon-avocat могъ бы озаглавить: affaire Schischkine-Pavlovsky, но передъ которымъ, безъ всякаго сомнеыiя, стали бы въ тупикъ все авторы всехъ кодексовъ чести, собранные воедино.
Начинается это дело еще съ 1894 года; а въ мае 1895 г. "корнетъ запаса армiи" г-нъ Накловскiй уже предложилъ его на судъ общественнаго мненiя, напечатавъ въ "Одесскомъ Листке" письмо подъ заглавiемъ: "Исторiя одной несостоявшейся дуэли". Въ этомъ письме онъ сообщалъ, съ какой-то подозрительной осторожностью избегая подробностей, что въ мае 1894 года землевладелецъ Елисаветградскаго уезда А. K. Шишкинъ нанесъ ему грубое оскорбленiе, которое, по элементарнымъ правиламъ чести, остаться безнаказаннымъ не можетъ. Между темъ, г. Шишкинъ отказывается дать ему удовлетворенiе и всеми мерами избегаетъ дуэли. Правда, въ письме упоминалось глухо, что самъ г. Павловскiй, "защищаясь отъ (какой-то) остервенелой толпы, произвелъ выстрелъ", проглядывало еще что-то странное и непонятное,-- темъ не менее газета напечатала письмо, другiя газеты его перепечатали... И вотъ имя г. Павловскаго всплываетъ на поверхность некоторой всероссiйской известности, въ качестве рыцаря чести, апеллирующаго къ общественному мненiю.
Г. Шишкинъ ответилъ на это письмо, и въ этомъ ответе, нужно сказать, впоследствiи не только вполне подтвержденномъ данными суда и следствiя, но еще значительно усиленномъ не въ пользу г. Павловскаго, передъ нами встала следующая поистине изумительная и сложная картина нравовъ, которую мы и изображаемъ здесь на основанiи совокупности оглашенныхъ обстоятельствъ.
"Марiани" (где они остановилисъ, на время прiехавъ изъ деревни), намеревались поужинать въ общей комнате, пока имъ подадутъ лошадей. Въ этой компанiи находился и землевладелецъ А. К Шишкинъ съ женой. Пришедшiе скромно заняли отдельный столикъ, не ожидая, разумеется, никакихъ непрiятностей.
На несчастiе, оказалось, что за другимъ столомъ сидела компанiя офицеровъ, и въ томъ числе г. Павловскiй (ныне, кажется, именно вследствiе этого дела,-- только "корнетъ запаса армiи"). Такимъ образомъ, судьба сводитъ въ одной зале двухъ героевъ будущей громкой драмы, г-на Шишкина и г-на Павловскаго. Необходимая ремарка,-- сделанная судебнымъ репортеромъ "Одесскаго Листка" и свидетелями: г. Шишкинъ -- молодой худощавый брюнетъ, держится скромно, выдающимися физическими достоинствами не обладаетъ, занимается сельскимъ хозяйствомъ, женатъ, имеетъ трехъ детеи. Г. Павловскiй -- невысокiй коренастый мужчина, съ признаками огромной мускульной силы. "Говоритъ онъ съ усилiемъ, какъ бы выдавливая изъ себя фразы и делая большiя паузы",-- зато "удароме кулака сшибаетъ двери съ петель, отлично фехтуетъ и стреляетъ безъ промаха".. Въ Елисаветграде известенъ многими похожденiями самаго опаснаго для мирныхъ обывателей свойства и вечно готовъ превознести честь свою и "чести своего мундира" насчетъ всякой другой чести любого изъ мирныхъ обывателей.
Въ данную минуту, кроме всего прочаго, г. Павдовскiй сильно пьянъ. И вотъ, едва мирная компанiя штатскихъ людей съ дамами заняла свои места, какъ изъ-за стола, занятаго офицерами, послышаласъ Это ругался г. Павловскiй, будущiй апелляторъ къ общественному мненiю по вопросамъ чести.
Что оставалось делать мирной компанiи? Разумеется, господа встали изъ-за стола, подали руки дамамъ и ушли къ себе въ номеръ. По некоторымъ "правиламъ чести", они могли себя считать глубоко оскорбленными и потребовать удовлетворенiя у грубiяна. Есть даже и такiя правила, согласно которымъ товарищи г-на Павловскаго, въ компанiи которыхъ онъ позволилъ себе такое поведенiе въ присутствiи дамъ, должны бы счесть себя оскорбленными прежде всего и всего больше. Наконецъ, такое поведенiе г-на Павловскаго, по некоторымъ понятiямъ о чести, могло бы оскорбить все "общество гг. офицеровъ" даннаго полка. Но... мы не станемъ входить въ эти тонкости. По здравому смыслу следовало поступить именно такъ, какъ поступила комнанiя: предоставить г-ну Павловскому свободное поле для его понятiй о порядочности и чести.
Однако, и это оказывается нелегко. "Что, испугались?" -- иронически провожаетъ г. Павловскiй уходящихъ, но затемъ находитъ, что, въ сущности, его оскорбили. Ему слишкомъ резко дали понять, что онъ не достоинъ находиться въ обществе порядочныхъ женщинъ. Очевидно, специфическiя понятiя о чести требуютъ, чтобы дамы смиренно выслушивали "те спецiально русскiя слова", которыя, по словамъ г-на Куперника (поверенный со стороны Павловскаго), составляютъ у насъ такое обыкновенное явленiе и которыя "русскiй человекъ такъ легко произноситъ въ пъяномъ виде". И вотъ г. Павловскiй чувствуетъ себя оскорбленнымъ и немедленно открываетъ военныя действiя, при чемъ его компанiя считаетъ возможнымъ удалиться.
Мы понимаемъ этихъ молодыхъ людей. Правда, въ обыкновенныхъ условiяхъ они и обязаны были бы, и, пожалуй, могли бы сдержать своего расходившагося товарища, но г. Павловскiй силачъ, но г. Павловскiй "защищаетъ честь", но г. Павловскiй вооруженъ револьверомъ; наконецъ, мы видели въ деле сотника И. и подпоручика Б. -- къ чему порой ведетъ такое заступничество: къ необходимости дуэли, а дуэль съ г. Павловскимъ, заведомымъ бреттеромъ, никозму нравиться не можетъ. И вотъ товарищи г-на Павловскаго удаляются "съ поля чести" по добру, по здорову.
этой стороны всему городу и что необходимо тотчасъ же запереть двери номера, такъ какъ онъ несомненно атакуетъ компанiю, не стесняясь присутствiемъ дамъ. Всего же лучше дамъ удалить поскорее.
Дамь удаляютъ въ окно!
Между темъ, Павловскому въ руки попался уже гр. Стенбокъ-Ферморъ, котораго онъ избиваетъ, вырываетъ клокъ бороды и, по некоторымъ показанiямъ, наноситъ ударъ шашкой. Еще минута, и г. Павловскiй начинаетъ громить запертую дверь.
Что оставалось делать? Г. Шишкинъ призываетъ своихъ конюховъ и, когда г. Павловскiй кидается на него съ револьверомъ,-- велитъ связать его. Г. Павловскiй производитъ выстрелъ, пуля пролетаетъ мимо, а затемъ наступаетъ свалка. Конюхи остаются победителями. Разумеется, г. Павловскiй пускаетъ въ ходъ свои дюжiе кулаки, разумеется также, и конюхи не соображаютъ своихъ движенiй ни съ какими кодексами чести. Свалка выходитъ довольно безобразная. Является полицiя, составляется протоколъ, дело поступаетъ къ следователю.
Г-ну Павловскому грозитъ не шуточное дело. Онъ не въ состоянiи отрицать всего, описаннаго выше, наоборотъ, самъ вынужденъ признать (письменно), что былъ сильно пьянъ, что совершалъ поступки, которыхъ следуетъ стыдиться {}Показанiя г-на Павловскаго, читанныя по требованiю защиты г-на Шишкина, на суде: "Я былъ такъ пьянъ, въ такомъ отуманенномъ состоянiи, что ничего почти не помню". Далее: "Я не помню, чтобы они -- Шишкинъ и Ферморъ -- меня чемъ-либо оскорбяли, что бы вызвало съ моей стороны покушенiе на убiйство". И еще: "Я самъ душевно страдаю за все происшедшее и сожалею о немъ" (Листъ 18 прекращеннаго дела, "Одесскiй Дистокъ", No 308).; выстрелъ тоже установленъ. Но... тутъ начинаются обычныя старанiя "замять дело". Къ г-ну Шишкину и Стенбокъ-Фермору является опять тотъ же г. Вальчевскiй, родственникъ г-на Павловскаго, и проситъ изменитъ показанiя въ пользу раскаявшагося молодого человека, которому грозитъ судъ. Тотъ, въ свою очередь, даетъ не безпокоить более ни г-на Шишкина, ни его прiятелей и впоследствiи неоднократно подтверждаетъ это честное (!) слово письменно. Гг. Шишкинъ, и гр. Стенбокъ-Ферморъ соглашаются и изменяютъ свои показанiя. Власти тоже соглашаются -- и громкое, всему городу известное дело замято!
Эта ложь, Шишкина и Стенбокъ-Фермора, какъ для истинно-русскихъ людей, свое "спокойствiе" дороже достоинства и безопасности своей лично, своихъ женъ или сестеръ, наконецъ, своихъ согражданъ, на которыхъ завтра же "прощенный молодой человекъ" можетъ произвести такое же нападенiе. Эта ложь показываетъ, что мы слишкомъ мало возмущаемся самыми безобразными посягательствами на такiя вещи, какъ наша честь и достоинство, что наше "благодушiе" порой грашiчитъ съ истинной распущенностью и совершеннымъ малодѵшiемъ.
Какъ бы то ни было,-- "дело замято", и г. Павловскiй тотчасъ же принимается за старое. Его зудящая честь опять не даетъ ему нокоя. Г. Кунерникъ, адвокатъ г-на Павловскаго, такъ комментируетъ тотъ своеобразный процессъ, который происходитъ въ душе оскорбленнаго корнета. Дело бы кончилосъ этимъ,-- говоритъ адвокатъ,-- если бы г. Шишкинъ лично подрался съ г-мъ Павловскимъ въ гостинице Марiани (иначе сказать, далъ бы себя избить, какъ гр. Стенбокъ-Ферморъ, человеку, съ трудомъ выдавливающему слова, но вышибающему кулакомъ дверь съ петель). Но, вспоминая впоследствiи эту исторiю, г-нъ Павловскiй не могъ переварить, что его ударилъ не такой же дворянинъ (это право замечательно!), а конюхи, которые его вязали и били {"Одесскiй Листокъ", No 308.}. "Такое состоянiе" кажется г-ну Купернику совершенно понятнымъ, и въ такомъ-то состоянiи г-нъ Павловскiй обращается за советомъ къ товарищу, тоже корнету, Белехову.
Последнiй, въ качестве эксперта по этому тонкому вопросу, даетъ г-ну Павловскому компетентные советы. Да, честь г-на Павловскаго требуетъ вызова во что бы то ни стало. Но онъ далъ "не безпокоить" более г-на Шишкина! -- О, это совершенные пустяки въ делахъ чести! Вместо г. Павловскаго, вызовъ сделаетъ добрый товарищъ. И вотъ, передъ мирнымъ г-мъ Шишкинымъ, солгавшимъ, чтобы выгородить г-на Павловскаго отъ ответственности, а себе обезпечить спокойствiе, стоитъ новый воинъ: незнакомый ему корнетъ, обманнымъ образомъ попросившiй свиданiя, требуетъ дуэли съ нимъ лично! Тогда мирный г. Шишкинъ предпочитаетъ вернуть Павловскому его "честное слово", которое онъ все равно нарушилъ самымъ казуистическимъ образомъ.
Съ этихъ поръ начинается настоящая травля. Г. Павловскiй печатаетъ письмо въ одесскихъ газетахъ {См. "Одесскiй Листокъ", "Нов. Вр." 1895 г., No 6905, и др.} ("Исторiя несостоявшейся дуэли"), г. Шишкинъ ему отвечаетъ, разъясняя всю безобразную подкладку этого "дела чести". Газеты перепечатываютъ и то, и другое письмо, и съ этихъ поръ травля принимаетъ характеръ некоего всероссiйскаго зрелища. "Узнавъ,-- пишетъ г. Павловскiй,-- что онъ (Шишкинъ) находится въ Одессе,-- я отправляюсь туда, но онъ уехалъ въ Москву. Я за нимъ въ Москву,-- онъ накануне выбылъ въ именiе... Десять месяцевъ (!) я по пятамъ следую за моимъ обидчикомъ (?!), но онъ ускользаетъ".
Итакъ, целыхъ десять месяцевъ и на виду всей Россiи длится эта изумительная исторiя. Теперь, перечитывая эти письма въ столичныхъ газетахъ, я съ трудомъ верю своимъ глазамъ: никакихъ комментарiевъ, точно эхо повторяетъ два голоса въ дремучемъ лесу! Г-нъ Шишкинъ, измученный и уставшiй, идетъ на всевозможныя уступки, готовъ принести даже извиненiе (въ томъ, что не далъ себя избить сильнейшему и вооруженному скандалисту!), но г. Павловскiй неумолимъ; онъ соглашаотся "простить" своего оскорбителя только подъ условiемъ, что тотъ дастъ 25 тысячъ рублей въ его распоряженiе или "подвергдется 25 ударамъ въ присутствiи корреспондентовъ"! На предложенiе третейскаго суда онъ согласенъ, но съ темъ, что самъ назначитъ судей!
Г-ну Шишкину остается только вооружиться револьверомъ и разсчитывать на свою бдительность: все общественныя собранiя теперь для него -- опасный лесъ, въ роде американскихъ льяносовъ, где изъ-за каждаго ствола ему грозитъ нападенiе. Въ Елисаветграде все знаютъ, что Павловскiй гоняется за Шишкинымъ, какъ охотникъ за дичью, и ждутъ, что будетъ.
"благородное собранiе". За нимъ, по пятамъ следуетъ Павловскiй. Въ передней последнiй натыкается на г. Воллета; на вопросъ, "здесь ли Шишкинъ",-- тотъ отвечаетъ, что здесь и, быть можетъ, самъ отправляется смотреть интересное представленiе. Г. Шишкинъ стоялъ въ зале, у колонны, въ полъ оборота и смотрелъ на танцующихъ. Павловскiй подошелъ къ нему, такъ что его не было видно, и внезапно нанесъ своимъ могучимъ кулакомъ ударъ но лицу, отъ котораго Шишкинъ свалился. После этого самъ храбрецъ началъ поспешное отступленiе, закрываясъ руками, споткнулся на стулъ и упалъ очень кстати, такъ какъ Шишкинъ выхватилъ револьверъ и выстрелилъ ему въ догонку два раза. Пуля миновала корнета Павловскаго и попала въ посторонняго человека; г-на Дунина-Жуховскаго, который оказался легко раненымъ, и слегка задела m-lle N. {"Одесскiй Листокь", "Сам. Вестн." No 32, 1896, "Бириж. Вед." No 43. Судебный отчетъ въ "Одесскомъ Листке" и "Од. Новостяхъ".}.
разбиралось въ конце ноября истекшаго года въ Елисаветграде. "Уже съ утра 20 ноября,-- писали въ "Одесскомъ Листке" (No 307),-- въ зданiе суда стала набираться многочисленная публика, привлеченная громкимъ проуессомъ. Въ 9 часовъ двери открылись, и залъ суда наполнился публикой, "преимущественно элегантной", допускавшейся по билетамъ внизъ и безъ билетовъ, въ ограниченномъ числе, на хоры; впрочемъ, и внизу было много сверхкомплектныхъ слушателей, протиснувшихся въ залъ подъ чьимъ-нибудь покровительствомъ". Очевидно, дело вызывало глубокiй интересъ въ местномъ обществе. Г. Павловскiй явился въ качестве потерпевшаго и гражданскаго истца! Мы видели, что онъ ранее требоваiъ 25 тысячъ въ свое распоряженiе, но для благотворительнътхъ учрежденiй. Теперъ онъ требуетъ ихъ уже прямо на свой профитъ, утверждая, что своимъ выстреломъ г. Шишкинъ на эту сумму "разстроилъ ему нервы". Держитъ онъ себя по военному, часто апеллируетъ къ офицерскому суду чести и даже предъявляетъ письмо, апробующее, такъ сказать, его притязанiя къ злополучному противнику.
Письмо это чрезвычайно любопытно и съ необыкновенной яркостью характеризуетъ понятiя о чести, водворяющiяся порой даже въ военныхъ коллективахъ. "Г. Серпецъ, Плоцкой губ., декабря 26 дня 1894 года. М. Г. Николай Абрамовичъ! Получивъ Ваше письмо отъ 24 декабря сего года, съ приложенiемъ документовъ о Вашемъ деле съ Шишкинымъ, я въ столь важномъ деле не взялъ на себя безусловной иницiативы въ решенiи и предложилъ гг. офицерамъ это дело на обсуждонiе, которое и состоялось сегодня въ составе посредниковъ суда чести и пришло къ следующему заключенiю:
Вашъ вызовъ признали совершенно правильнымъ и на почве чести законнымъ (!!). Дать же Вамъ разрешенiе на дуэль мы не имеемъ права: это право предоставлено вашему воинскому начальнику на основанiи приказа по военному ведомству 1894 г., No 118, § 5. Но, входя вполне въ Ваше положенiе и понимая Ваше затрудненiе въ выборе секундантовъ, предоставляемъ Вамъ право на выборъ таковыхъ изъ нашей среды. Примите уверенiе въ (!) и преданности. Е. Корбуть".
Какъ видно, ни уваженiю, ни преданности гг. офицеровъ по отношенiю къ человеку, обнаруживающему такiя черты поведенiя даже въ присутствiи дамъ,-- это поведенiе нимало не мешаетъ. Весь вопросъ сводится просто къ физическимъ прiемамъ возстановленiя "чести"... А въ этомъ отношенiи, нужно сказать, "достоинства" г-на Павловскаго очень внушительны!
Газеты передаютъ небольшой инцидентъ во время самаго заседанiя. Когда г. Павловскiй, разсказывая объ ударе, подвинулся, для большей наглядности, къ судебному приставу,-- тотъ попятился въ испуге... Передъ судебными пренiями г. Павловскiй оставилъ залъ заседанiя.
H. П. Kaрабчевскаго, покрытую въ суде громкими рукоплесканiями. "Право, господа,-- сказалъ онъ между прочимъ,-- чемъ-то невыразимо дикимъ веетъ отъ всей исторiи, къ которой такъ нелепо пристегнуты все разговоры о чувстве чести, которое, однако, въ своемъ чистомъ виде всегда и прежде всего является лишь спутникомъ сознанiя и въ себе, и въ другихъ истиннаго человеческаго достоинства". Г. Карабчевскiй ставилъ защиту на основанiи необходимой самообороны. "Но,-- предвидитъ онъ возраженiе,-- мне скажутъ, законъ допускаетъ необходимую самооборону при условiи, когда нельзя ожидать затциты, когда человекъ застигнутъ въ уединенномъ месте, напримеръ, въ лесу. Но разве, спрашиваетъ г. Карабчевскiй, здесь былъ не живой лесъ безучастныхъ и равнодушныхъ людей, для которыхъ интересы и опасенiя ближняго совершенно чужды? Разве не около 2-хъ летъ на глазахъ всего города г. Павловскiй безнаказанно занимался выслеживанiемъ и травлей скромнаго и душевно измученнаго Шишкина? Разве последнiй не обращался и къ "ближайшему", и къ более высокому начальству съ просьбами обуздать г-на Павловскаго, защитить его отъ посягательствъ? Разве не всему городу были ведомы безнаказанныя и буйныя выходки г-на Павловскаго? Разве терпимо въ сколько-нибудь культурной стране, чтобы нравственная распущенность своеобразнаго трактирнаго бреттера держала въ осаде целый городъ, целый елисаветградскiй уездъ? Въ клубъ проникаетъ господинъ, не снабженный даже входнымъ билетомъ, онъ врывается почти насильно. Въ толпе все знаютъ, что онъ пробирается съ явно-враждебными намеренiями по отношенiю къ Шишкину, и никому до этого нетъ дела, никто не отрезвляетъ, не останавливаетъ, не выпроваживаетъ его. Какого дремучаго леса еще нужно!"... Это громкое дело, длившееся въ своихъ характерныхъ перипетiяхъ более 2-хъ летъ и, къ сожаленiю, обратившее слишкомъ мало вниманiя въ столичной прессе,-- освобождаетъ насъ отъ подробмыхъ комментарiевъ. Оно, какъ нельзя лучше, само подводитъ окончательные итоги всему, разсказанному въ настоящей, быть можетъ, слишкомъ беглой заметке. Да, вопросъ о "дуэляхъ и чести" требуетъ, повидимому, самаго основательнаго пересмотра и регламентацiи. Но въ томъ виде, въ какомъ она проявляется въ последнiе годы,-- на внезапно обострившаяся чуткость "россiйской чести" даетъ по большей части самыя некрасивыя оказательства: никакая литературная сатира не скажетъ уже ничего более красноречиваго, чемъ этотъ, оглашенный безхитростными хроникерами, рядъ случаевъ, въ которыхъ, съ одной стороны, люди приводятся къ барьеру "мерами понужденiя", а съ другой, разыгрывается на свободе самое безшабашное бреттерство, не видящее въ чести ничего, кроме повода для обмена кулачныхъ ударовъ и выстреловъ.