Поэзiя и проза въ коммиссiи Д. Ф. Кобеко.
Получивъ приглашенiе въ эту коммиссiю, известный поэтъ гр. Арсенiй Аркадъевичъ Голенищевъ-Кутузовъ напечаталъ въ газетахъ письмо, въ которомъ выразилъ свое крайнее удовольствiе по этому поводу...
Дело въ томъ, что "свобода слова" была давней мечтой гр. Голенищева-Кутузова. Онъ мечталъ о ней еще въ юности и мечты эти излилъ въ известномъ красивомъ стихотворенiи, которое напечаталъ въ органе Аксакова. Изъ этого стихотворенiя явствуетъ, что мысль и слово суть "крепкiй стягъ и мечъ святой" и что они "прiемлются изъ божьей длани", а потому:
Господень судъ не упреждая,
Да не коснется власть земная
Того, въ чемъ властенъ Богъ одинъ!
Да, наложить на разумъ цепи
И слово можетъ умертвить
Лишь Тотъ, Кто властенъ вихрю въ степи
И грому въ небе запретить!..
Теперь въ небольшомъ комментарiи къ этому вдохновенному заявленiю авторъ его говоритъ о чувстве народнаго удовлетворенiя, которое охватываетъ его душу при мысли, что, хоть подъ старость, ему суждено, наконецъ, деломъ послужить освобожденiю родного слова...
Съ такимъ девизомъ паладинъ святого меча свободы отправился въ заседанiя коммиссiи... И вотъ, въ газетныхъ отчетахъ, сухихъ и прозаическихъ, мы читаемъ следующее"
"Во второмъ заседанiи особаго совещанiя о нуждахъ печати дебатировался вопросъ, какой порядокъ желательно установить для издателей перiодическихъ органовъ: концессiонный (предварительное разрешенiе по усмотренiю начальства), какъ это практикуется ныне, или явочный, при которомъ всякiй полноправный обыватель имеетъ возможность приступить къ изданiю, только заявивъ объ этомъ въ соответствующее учрежденiе. Въ другомъ заседанiи тотъ же вопросъ обсуждался по отношенiю къ изданiю отдельныхъ сочиненiй... Мненiя разделились, при чемъ на одной стороне совершенно определенно стали князья Мещерскiй и Цертелевъ"...
Мы, конечно, знали впередъ, что князья Мещерскiй и Цертелевъ будутъ противъ всякихъ облегченiй печати, но мы ждали, что гр. Голенищевъ-Кутузовъ непременно выступитъ противъ нихъ и немедленно процитируетъ поэтическiй лозунгъ, заранее объявленный имъ въ газетахъ ("Да не коснется власть земная!.."). Къ нашему удивленiю, этого не случилось: графъ примкнулъ къ двумъ князьямъ и подавалъ голосъ за порядокъ разрешительный, а не явочный, т. е. за стесненiе печати, а не за ея свободу...
Въ старыхъ учебникахъ словесности обстоятельно трактовался вопросъ о различiи поэтической и прозаической формъ изложенiя. Намъ кажется, что этотъ маленькiй эпизодъ изъ бiографiи поэта даетъ образцовую иллюстрацiю этой разницы. Переводъ съ языка боговъ на низменный языкъ прозы на сей разъ сделанъ, вдобавокъ, самимъ авторомъ.
Да, наложить на разумъ цепи
И слово можетъ умертвить
И грому въ небе запретить!..
Это поэзiя, это вдохновенiе, это полетъ, это вихрь и небесные громы... Итакъ, "да не коснется власть земная"...
Но... прозой это выходитъ несколько иначе: "понеже и поелику" мысли бываютъ всякiя, а въ томъ числе и превратныя, то право начальства воспрещать изданiе газетъ, журналовъ и книгъ лицамъ, свободная мысль коихъ не приведена въ надлежащее соответствiе съ предначертанiями начальства, -- надлежитъ оставить въ силе... Итакъ, да прикасается власть земная невозбранно!-- Такова, увы! суровая проза!
Кто же виноватъ въ этомъ неожиданномъ и, надо сказать правду, довольно смешномъ превращенiи, похожемъ на злую пародiю?.. Зачемъ было, въ самомъ деле, огородъ городить, зачемъ было въ рога трубить, для чего было напоминать о своемъ стихотворенiи въ органе Аксакова? Гр. Голенищевъ-Кутузовъ, издавая передъ отправленiемъ въ коммиссiю трубные гласы, разсчитывалъ, вероятно, что дело будетъ поставлено более или менее поэтически. Такъ напримеръ:
Вопросъ первый:
Вопросъ второй: есть ли оно его святой мечъ?
Вопросъ третiй: кто можетъ наложить цепи на разумъ графа поэта?
кто его слово можетъ умертвить?
Вопросъ пятый; надлежитъ ли земной власти приступать къ безнадежнымъ операцiямъ, изложеннымъ въ пунктахъ третьемъ и четвертомъ?
Если бы, говоримъ мы, вопросы были поставлены именно такимъ, единственно правильнымъ образомъ и если бы при этомъ князья Мещерскiй и Цертелевъ въ доступной имъ поэтической форме стали противоречить, выражая непременное намеренiе повелевать громами небесными и умерщвлять слова... о, тогда сiятельный поэтъ, безъ всякаго сомненiя, остался бы на должной высоте и ответилъ бы неуклонно на все вопросы. Да, слово есть мой крепкiй стягъ, о чемъ я безстрашно заявилъ еще въ газете Аксакова (и что, въ свое время, цензурой не опротестовано). На второй: по той же причине оно есть мой На третiй и на четвертый: "Лишь Тотъ, Кто властенъ вихрю въ степи" и т. д.
Но когда, вместо этого, заговорили (Богъ весть зачемъ!) о явочномъ порядке, о концессiяхъ и тому подобныхъ прозаическихъ и къ делу не идущихъ предметахъ, то князья Цертелевъ и Мещерскiй легко разъяснили нашему поэту, что дело принимаетъ оборотъ совсемъ ненадлежащiй: придетъ, представьте себе, какой-нибудь тамъ титулярный советникъ, или неслужащiй дворянинъ Маркъ Волоховъ, или, наконецъ, человекъ безъ всякаго сколько-нибудь заметнаго званiя ("наипаче еще еврей" -- ехидно прибавляетъ г-нъ Суворинъ) и просто-на-просто объявитъ, что слово есть и его его святой мечъ, почему съ такого-то числа и года вознамерился и онъ выпускать въ такомъ-то городе журналъ или газету, коихъ "да не коснется власть земная" (кроме, впрочемъ, судебной, передъ которой онъ изъявляетъ радостную готовностъ ответствовать во всякое время). Что же? Такъ и признать за нимъ это право? Fichtre!.. А что тогда станется съ "добрыми нравами" литературы? -- спрашиваетъ со вздохомъ соседъ гр. Голенищева-Кутузова по коммиссiи, князь Мещерскiй, который, какъ известно, особенно озабочёнъ сохраненiемъ добрыхъ нравовъ... Мудрено ли, что гр. Голенищевъ-Кутузовъ не нашелъ никакихъ аргументовъ, что его пегасъ опустилъ хвостъ и крылья и скромно, отчасти даже стыдливо поплелся въ арьергарде у князей Цертёлева и Мещерскаго. Такова уже судьба поэзiи въ ея столкновенiяхъ съ суровою, холодною и сухою прозой.
И гр. Голенищевъ-Кутузовъ такъ и остался въ арьергарде реакцiоннаго отряда, неизменно голосуя противъ важнейшихъ "освободительныхъ" предложенiй другихъ членовъ коммиссiи. И даже, когда дело дошло до пресловутой 140 статьи устава цензурнаго, которая предоставляетъ "земной власти" министра изъять любой предметъ отъ гласнаго обсужденiя печати,-- то графъ выразилъ сожаленiе, что въ коммиссiи мало представителей разныхъ министерствъ, которые могли бы противостоять опасному либерализму большинства...
Вышло, такимъ образомъ, что, трубя передъ вратами совещанiя въ свой звонкiй поэтическiй рогъ, -- нашъ поэтъ вызывалъ на бой техъ, кто налагаетъ на разумъ цепи, а сразиться ему пришлось какъ разъ съ теми, на коихъ цепи наложены... Будемъ ждать, что графъ по окончанiи великихъ трудовъ на пользу родной печати напишетъ новое стихотворенiе, которое будетъ интересно сравнить съ первымъ по форме и содержанiю... А пока приходится отметить иронiю судьбы: въ числе противниковъ поэта оказалось даже духовное лицо, преосвященный Антонинъ, епископъ нарвскiй, вставшiй на защиту слова противъ... его защитника.
Кони, К. К. Арсеньевъ, М. М. Стасюлевичъ, но намъ всемъ интересно, что те же мысли излагалъ епископъ, бывшiй духовный цензоръ. "Его мненiе о цензуре, -- по сообщенiю газетъ, -- состоитъ въ томъ, что совсемъ не должно быть цензуры". Но еще интереснее мненiе, которое, возражая гр. Голенищеву-Кутузову, высказалъ самъ председатель коммиссiи: "Предыдущiй ораторъ, -- сказалъ Д. Ф. Кобеко, -- напрасно заботится объ интересахъ некоторыхъ министровъ (т. е., если не ошибаемся, "земной власти"?). Ведь сами министры будутъ иметь возможность отстаивать свои интересы въ заседанiяхъ государственнаго совета, на разсмотренiе котораго поступятъ наши заключенiя. Графъ Голенищевъ-Кутузовъ не долженъ забывать, что особому совещанiю не предоставлено права окончательно решать тотъ или иной вопросъ; оно является лишь особой подготовительной коммиссiей государственнаго совета" {"Русь", Цитирую по лНижегор, Листку", No 60.}...
Смыслъ этихъ словъ, сказанныхъ, къ сожаленiю, несколько поздно, лишь передъ голосованiемъ вопроса о привилегiяхъ министровъ по статъе 140-й, -- совершенно ясенъ и необыкновенно убедителенъ. По отношенiю къ занимающему насъ вопросу о "поэзiи и прозе" гр. Голенищева-Кутузова завленiе председателя имеетъ значенiе благодушнаго указанiя на то, что, въ сущности, никакого вреда "для министерствъ" не было бы, если бы эта проза не такъ ужъ далеко отошла отъ поэзiи... Ведь вопросъ все равно будетъ решаться окончательно не "особымъ совещанiемъ", которое большинствомъ 11-ти противъ 9-ти голосовъ высказалось за отмену привилегiи министровъ, а въ государственномъ совете...
одинъ голосъ далъ перевесъ либеральному заключенiю. А. C. Суворинъ, отвечая на обвиненiя, будто онъ, старый журналистъ, стоялъ противъ освобожденiя журналистики отъ административныхъ усмотренiй, заявилъ въ газетахъ, что онъ голосовалъ все-таки за явочный порядокъ и противъ 140 ст. А между темъ, при обсужденiи вопроса онъ, вместе съ кн. Мещерскимъ и Цертелевымъ, указывалъ на предстоящую порчу нравовъ (наипаче "отъ наплыва евреевъ"). Очевидно, хитроумный Улиссъ русской печати проникся вескимъ указанiемъ председателя и сразу отдалъ дань обоимъ противоположнымъ мненiямъ: одному онъ принесъ въ даръ свою аргументацiю, другому -- свое (платоническое) голосованiе.
Какъ жаль, что гр. Голенищевъ-Кутузовъ не проникся этимъ же соображенiемъ съ самаго начала заседанiй... Тогда его прозаическое упражненiе въ россiйской словесности могло бы (при томъ безъ всякихъ "вредныхъ" последствiй) и не отходитъ на столь далекое разстоянiе отъ его же вдохновенныхъ стиховъ... Онъ могъ бы даже привлечь на помощь еще не менее известные стихи К. Аксакова:
Ограды властямъ никогда
Где рабство, тамъ бунтъ и беда,
Защита отъ бунта -- свобода!..
... Лишь духу власть духа дана,
Въ животной же силе нетъ прока:
Спасенье для лжи и порока.
"представителей разныхъ ведомствъ", о которыхъ такъ безпокоился поэтъ, -- не предстояло бы...
Мартъ 1905 г.