Николай Константинович Михайловский (некролог) - старая орфография

Эту книжку журнала намъ приходится открывать тяжелою, скорбною вестью, которая, впрочемъ, для читателей не будетъ уже новостью... Въ ночь съ 27 на 28 января умеръ Николай Константиновичъ Михайловскiй.

Смерть подкралась къ нему внезапно. Еще въ тотъ-же вечеръ, присутствуя въ заседанiи комитета Литературнаго фонда, Николай Константиновичъ былъ оживленъ и бодръ и принималъ самое деятельное участiе въ обсужденiи текущихъ делъ и повседневныхъ нуждъ пишущей братiи... Между часомъ и двумя его не стало...

Нельзя, однако, сказать, что смерть эта явилась совершенной неожиданностью.

Въ теченiе вотъ уже несколькихъ летъ здоровье Михайловскаго внушало роднымъ и близкимъ къ нему людямъ самыя, серьезныя опасенiя. Тревожные признаки обнаружились впервые въ 1896 году, когда у Николая Константиновича появились припадки внезапной дурноты, головокруженiя и даже временной потери сознанiя. Некоторое время онъ не могъ ходить по улицамъ одинъ, изъ опасенiя этихъ припадковъ.

Это было темъ тревожнее, что появилось почти непосредственно после возвращенiя съ летняго отдыха. Врачи потребовали немедленнаго прекращенiя занятiй и новой поездки куда-нибудь на югъ. Николай Константиновичъ, съ однимъ изъ близкихъ друзей, уехалъ въ Ялту.

Черезъ месяцъ съ небольшимъ онъ вернулся, повидимому, совершенно оправившимся и бодрымъ, и тотчасъ же опять вошелъ въ обычную рабочую колею. На всехъ окружающихъ онъ производилъ впечатленiе здороваго, и недавнiе зловещiе признаки начинали казаться какимъ-то мимолетнымъ кошмаромъ.

Однако,-- эта радостная иллюзiя была непродолжительна: черезъ некоторое время припадки, хотя не съ такою силою, повторились и,-- что особенно угнетало Николая Константиновича,-- къ прежнимъ симптомамъ присоединилась боль въ правой руке, одно время мешавшая ему писать.

Потомъ и это прошло, временами лишь напоминая о себе, то появляясь, то исчезая.

Врачи советовали перемену режима. И очень можетъ быть, что, если бы Николай Константиновичъ исполнилъ все предписанiя и вовремя устранился отъ волнующей заботы, связанной съ неустанною журнальной и редакторской деятельностью, если бы онъ удалился изъ Петербурга, во-первыхъ, и изъ сферы текущей жизни, съ ея печалями и злобами, во-вторыхъ... если бы онъ отдался исключительно отвлеченной мысли, съ ея формулами, достаточно приподнятыми надъ волнующей житейской суетою,-- онъ могъ бы, вероятно, прожить еще долго...

Но это было невозможно, и препятствiе было прежде всего -- въ самомъ Михайловскомъ.

Почти съ техъ самыхъ поръ, какъ онъ выступилъ на литературное поприще (а выступилъ онъ, какъ известно, очень рано), его деятельность шла въ двухъ направленiяхъ: онъ былъ мыслитель, публицистъ, писатель -- съ одной стороны, и съ другой -- редакторъ журнала, т. е. организаторъ общаго литературнаго дела известной, определенной группы писателей.

Вся его жизнь определялась этой двойной работой, сначала -- въ "Отечественныхъ запискахъ", потомъ въ "Северномъ Вестнике" и, наконецъ, въ "Русскомъ Богатстве"...

После закрытiя "Отечественныхъ Записокъ" для Михайловскаго наступилъ промежутокъ, когда онъ оставался только писателемъ. Онъ работалъ тогда въ изданiяхъ, близкихъ по направленiю ("Русская Мысль" и особенно -- "Русскiя Ведомости"), но это его явно не удовлетворяло. Все, знавшiе его въ то время, помнятъ приступы какой-то особенной, едкой тоски, которые овладевали Михайловскимъ безъ видимой причины. Правда, русская жизнь не скупится на причины этого рода, и отчасти объяснялось это недавнимъ еще крушенiемъ "Отеч. Записокъ". Но и за всемъ темъ,-- былъ, очевидно, еще какой-то особенный мотивъ, ослаблявшiй настроенiе привычнаго ко всякимъ невзгодамъ сильнаго человека. Этотъ мотивъ объяснилъ мне Глебъ Ивановичъ Успенскiй,-- сказавъ какъ-то о Михайловскомъ и объ его растроенiй:

И, действительно, ему былъ необходимъ собственный журналъ, собственный не въ матерiальномъ, а въ духовномъ смысле, какъ знамя, подъ которое, на его зовъ, могли бы собраться все единомышленники и въ которомъ, по возможности цельно и полно, онъ могъ бы проводить всю систему своихъ воззренiй, объединяя и группируя вокругъ нея родственныя силы.

Только при этомъ условiи онъ чувствовалъ себя более или менее нормально. На все угнетающiя явленiя безотрадной действительности ему мало было отвечать непосредственно своими собственными статьями, въ которыхъ соцiологъ-мыслитель чередовался съ публицистомъ. Ему необходимо было отдавать еще избытокъ своихъ силъ и своего настроенiя на стройную организацiю литературнаго дела, которое-бы отзывалось безпрерывно и всесторонне на все запросы и злобы современности. Только въ этой двойной роли онъ чувствовалъ себя въ своей привычной нравственной сфере, и самъ могъ работать во всю. Въ теченiе многихъ годовъ это была его привычная обстановка, и онъ признавался, что ему всего лучше работается "между двухъ корректуръ", въ то время, когда его листковъ ожидаетъ уже посыльный изъ типографiи...

Въ 1889 г., после неудавшейся попытки сгруппировать разсеянныхъ товарищей вокругъ "Севернаго Вестника", наступилъ для Михайловскаго новый промежутокъ редакторской бездеятельности и, наконецъ, онъ принялъ въ свое заведыванiе "Русское Богатство" и сразу же сталъ писать больше... Двойная работа, кипучая, тревожная, разносторонняя, безпрестанно требовавшая настроенiя и нервовъ -- стала уже его родной стихiей. Она постепенно и преждевременно подтачивала его силы, но она же составляла для него неискоренимую органическую потребность...

И вотъ почему было совершенно невозможно исполнить настойчивыя требованiя врачей. О томъ, чтобы совсемъ оставить редактированiе журнала,-- для людей, знавшихъ Михайловскаго,-- не могло быть и речи. Уступая очевидной необходимости, онъ пытался въ последнiе годы хоть несколько ослабить свой трудовой режимъ, уезжая летомъ на более продолжительное время, постепенно уступая те или другiя работы по редакцiи, отдаваясь на досуге разработке темъ, выходящихъ изъ рамокъ текущаго журнальнаго дня.

органически не могъ. Очень скоро, въ прекрасной, спокойной обстановке, окруженный любовью и заботой близкихъ людей,-- онъ начиналъ чувствовать утомленiе... отъ отдыха... Ему опять нужны были корректуры, разговоры о составе ближайшихъ книжекъ, переговоры съ сотрудниками и авторами, "цензорскiе оттиски", наконецъ -- просто петербургская атмосфера, съ ея нервностью, съ ея лихорадочной сменой мыслей, впечатленiй, событiй. Ему нужно было стоять среди всего этого, непосредственно воспринимать все животрепещущiя явленiя общественнаго дня и такъ-же непосредственно откликаться на нихъ, возводя все эти частности къ общимъ формуламъ своихъ воззренiй и освещая ихъ съ своей точки зренiя. Ему необходимо было кипеть и волноваться всеми тревогами русскаго общества и видеть, что на все дается откликъ, ответъ, а где нужно -- отпоръ...

И вотъ почему отдыхъ начиналъ такъ скоро томить его... На письма, успокаивавшiя его тревоги изъ Петербурга, онъ отвечалъ съ возраставшимъ нетерпенiемъ и въ одинъ прекрасный день опять являлся, почти всегда ранее назначеннаго срока, въ редакцiи и сразу окунался въ привычную работу. И это возвращенiе съ любимому делу съ его тревожной обстановкой оказывало всякiй разъ отличное действiе. "Уставшiй отъ отдыха", Михайловскiй оживалъ за работой и опять на некоторое время производилъ впечатленiе человека вполне оправившагося, бодраго и сильнаго... И опять начиналась жизнь съ двойной ношей, съ которой онъ и дошелъ до конца...

Вторая половина 90-хъ годовъ, когда впервые появились признаки роковой болезни Николая Константиновича, была, какъ известно, особенно для него деятельна и особенно тревожна. Я говорю о перiоде такъ называемаго марксизма. Здесь, разумеется, не место возобновлять затихшую полемику, ставшую достоянiемъ исторiи, и если я упоминаю о ней, то лишь потому, что этотъ эпизодъ играетъ выдающуюся роль въ жизни Николая Константиновича за последнiе годы. Теперь это -- уже прошлое, но всякiй, кто оглянется на это время съ безпристрастiемъ историка, если не съ любовью единомышленника и друга,-- долженъ будетъ признать, что Николай Константиновичъ Михайловскiй и въ это, яко-бы отрицавшее его, время стоялъ въ самой середине идейной борьбы, что отъ него исходили и къ нему направлялись все мысли даже самыхъ страстныхъ его противниковъ. И едва-ли большинство читающей публики, следившей за этой полемикой, порой необыкновенно страстной и кипучей, подозревало, что этотъ неутомимый полемистъ, принимавшiй на себя и отражавшiй столько ударовъ,-- уже сильно надломленъ физически. Его умъ былъ все такъ-же свежъ, его настроенiе было такъ же молодо и его отношенiе къ предмету спора было полно все той-же пламенной страстности...

во многихъ существенныхъ пунктахъ, и отсюда ея необыкновенная страстность. И, однако, если этотъ эпизодъ доставилъ много до техъ поръ незнакомаго Михайловскому волненiя,-- то онъ же далъ ему и значительное удовлетворенiе... Не пытаясь делать подсчеты "взаимныхъ потерь", мы укажемъ на то, что очевидно безъ всякихъ подсчетовъ. После временнаго отлива,-- къ вопросамъ "народа" опять приливаютъ новыя волны живого интереса и симпатiи. Начало этого процесса отмечено еще всемъ памятнымъ юбилеемъ Михайловскаго, истиннымъ праздникомъ передовой русской мысли, когда къ нему со всехъ концовъ Россiи стекались выраженiя любви, уваженiя, признанiя. И въ этихъ чувствахъ слились опять старыя поколенiя съ молодыми, люди съ седеющими или поседевшими уже головами и юноши, только еще вступающiе въ сознательную жизнь... Съ чувствомъ некотораго облегченiя въ тяжелой утрате,-- мы можемъ сказать, что этотъ новый приливъ общественнаго вниманiя къ дорогимъ для Михайловскаго стремленiямъ и идеямъ значительно скрасилъ настроенiе последнихъ годовъ его жизни.

Но и это не въ состоянiи было отвратить неотвратимое. Правда, работа Николая Константиновича стала значительно спокойнее, и его полемическiе удары шли опять въ сторону, для него привычную, а удары, которые теперь направлялись въ него -- уже его не задевали въ такой степени и не нарушали его настроенiя... Но годы шли, силы убывали, тяжесть двойной работы сказывалась, а опять ее было невозможно, потому что она срослась съ самой его жизнью.

Много условiй соединилось въ русской жизни для того, чтобы выработать тотъ типъ журнала, какимъ онъ сложился у насъ, и тотъ типъ журналиста, котораго Николай Константиновичъ Михайловскiй былъ однимъ изъ самыхъ яркихъ и крупныхъ представителей. За отсутствiемъ парламентской и иной трибуны, съ которой русское общество могло-бы принимать участiе "деятельнымъ словомъ" въ судьбахъ нашей родины,-- у насъ естественно, въ силу самой логики вещей, сложился особый характеръ общественно-политической прессы, ярче всего выражаемый журналами. Русскiй ежемесячникъ -- не просто сборникъ статей, не складочное место, иной разъ совершенно противоположныхъ мненiй, не обозренiе во французскомъ смысле. Къ какому бы направленiю онъ ни принадлежалъ,-- онъ стремится дать некоторое идейное целое, отражающее известную систему воззренiй, единую и стройную. Нападки на эту якобы "доктринерскую узость" составляютъ издавна общее место нашей реакцiонной печати. И однако -- такова сила вещей, которую передовая журналистика ставитъ передъ собой совершенно сознательно и которая является несознательнымъ закономъ для печати реакцiонной: мы помнимъ несколько попытокъ основанiя журналовъ "безъ направленiя" или "терпимыхъ ко всемъ направленiямъ". Все оне кончались жалкими неудачами и прежде всего впадали въ противоречiе съ собственными заявленiями: черезъ короткое время отъ серой безличности оне переходили къ самому мрачному и крайнему реакцiонному доктринерству...

Для Николая Константиновича Михайловскаго журналъ всегда являлся своего рода идейнымъ монолитомъ, и никто не умелъ такъ, какъ онъ, спаять все его отделы органическимъ единствомъ известной цельной общественно-литературной системы... Онъ родился мыслителемъ и бойцомъ вместе, и его время потребовало отъ него обоихъ этихъ качествъ. Въ другой стране, при другихъ условiяхъ, Михайловскiй, быть можетъ, сталъ бы только ученымъ, и это былъ бы одинъ изъ самыхъ выдающихся ученыхъ. У насъ и въ наше время это былъ ученый, мыслитель, публицистъ, беллетристъ и редакторъ журнала... Онъ отдалъ всю глубину своей страстной и глубокой аналитической и обобщающей мысли на служенiе насущнымъ злобамъ русской современности. Очень рано выработавъ собственное, въ высшей степени оригинальное и стройное мiровоззренiе, онъ ринулся съ нимъ въ суету перестраивавшейся после реформы русской жизни. По редкому сочетанiю способностей,-- съ силой чисто научной мысли въ немъ соединился крупный публицистическiй талантъ. И эти черты составили вместе ту яркую, своеобразную, сильную и изящную литературную фигуру, которую мы видимъ въ теченiе свыше 40 летъ на вершинахъ русской журналистики. Все, что слагалось въ его оригинальномъ и глубокомъ уме въ общiя формулы, охватывавшiя широчайшiя области жизни и мысли, всю силу своего анализа и своихъ обобщенiй онъ, какъ его соратники по "Отечественнымъ Запискамъ", Щедринъ, Елисеевъ, Успенскiй,-- съ торопливою страстностью отдавалъ тотчасъ же для насущныхъ надобностей текущаго дня. Такъ онъ работалъ десятки летъ и этимъ определился самый характеръ его работы. Широкiя схемы, коренившiяся въ самыхъ начаткахъ первичной жизни и обнимавшiя самыя сложныя и высшiя ея проявленiя,-- принимали формы полу-философскихъ трактатовъ, полу-публицистическихъ, чисто боевыхъ статей, и свежiй, животрепещущiй фактъ текущаго дня становился иллюстрацiей отвлеченной соцiологической или философской схемы...

прiема работы. Въ этихъ строкахъ, торопливо набрасываемыхъ подъ свежимъ еще впечатленiемъ невознаградимой утраты,-- я пытаюсь лишь возстановить наиболее выдающiяся черты этого крупнаго человека, и теперь, надъ его свежей могилой, намъ остается сказать, что все это было именно такъ и, въ связи съ условiями времени и места,-- не могло быть иначе. И такъ, какъ оно было, это было не только необходимо, но и прекрасно.

Да, это была прекрасная жизнь отъ начала и до конца. Жизнь, полная однимъ кипучимъ и неустаннымъ трудомъ, и за нею пришла смерть несомненно слишкомъ ранняя (Михайловскому былъ только 61 годъ), но совершенно соответствовавшая жизни. Онъ умеръ на своемъ посту, и ни болезнь, ни утомленiе не вызвали перерыва въ работе и не успели нарушить прекрасную цельность этой жизни, состоявшей изъ пламенной мысли и горячаго, до конца неостывшаго чувства...

Въ самые последнiе годы физическiя силы Михайловскаго заметно падали. Онъ снялъ съ себя некоторую часть обычной редакторской работы, но только часть и при томъ очень небольшую. Затемъ онъ сталъ несколько избегать шумнаго общества. Въ известные традицiонные дни, когда, по обычаю, тесная квартира Михайловскаго вся наполнялась его друзьями разныхъ возрастовъ,-- въ этотъ последнiй годъ онъ уезжалъ въ Сестрорецкъ. Привычный дружескiй шумъ этихъ праздниковъ уже утомлялъ его слишкомъ сильно. Вообще, когда онъ начиналъ чувствовать нервную усталость,-- тихiй сестрорецкiй курортъ, съ его видомъ на взморье, съ сосновымъ лесомъ и пеленой ровныхъ снеговъ по зимамъ -- сталъ его любимымъ прiютомъ... Все чаще и чаще онъ искалъ тамъ уединенiя и отдыха, и каждый разъ опять возвращался окрепшимъ... Но все-таки прогрессировавшая слабость возбуждала въ его друзьяхъ все большую тревогу. Временами, среди самой оживленной беседы,-- лицо Михайловскаго становилось совершенно белымъ, сливаясь съ его ровной, красивой сединой...

пожалуй, составляли явленiе, нормальное въ его возрасте,-- но его безпокоили и пугали. Впрочемъ, эти признаки исчезали, какъ только онъ становился за рабочей конторкой и начиналъ нервнымъ почеркомъ выводить свои ровныя, крупныя строки. Наметивъ тему и подобравъ матерiалы, онъ писалъ уже безостановочно, твердо, почти безъ помарокъ, и изъ всехъ постоянныхъ сотрудниковъ журнала онъ былъ всегда самымъ аккуратнымъ. Никогда остановка или запозданiе выхода книги не происходили изъ за очередной статьи Николая Константиновича. Память его во время работы прояснялась, загоралось опять воображенiе, цитаты являлись сами собою, безъ справокъ, и листокъ за листкомъ откладывался весь исписанный... Въ эти минуты онъ опять былъ бодръ, красивъ и какъ будто молодъ. Своя работа не мешала ему въ промежуткахъ зорко следить за постепеннымъ возникновенiемъ очередной книги журнала...

Такъ была приготовлена и сдана январьская книга. Въ ней появилась обычная статья Михайловскаго "Литература и жизнь", а въ этой статье, вызванной письмомъ стараго священника изъ Сибири, Николай Константиновичъ защищалъ память Чернышевскаго и Елисеева отъ озлобленной клеветы. Онъ спорилъ съ мертвымъ человекомъ и споръ шелъ о мертвыхъ людяхъ... И читая теперь эти строки, проникнутыя живой любовью къ этому живому прошлому, такъ трудно примириться съ мыслью, что и самъ онъ теперь присоединился къ этимъ памятнымъ тенямъ.

Январьская книга вышла въ Петербурге въ обычный срокъ, и почта развозила ее въ вагонахъ или на тройкахъ въ самые дальнiе углы Россiи. Но въ то время, какъ тысячи читателей-друзей Михайловскаго пробегали страницы его очередной статьи,-- его уже не было въ живыхъ...

Менее всего друзья и родные Михайловскаго ждали катастрофы именно теперь. Въ последнiй месяцъ своей жизни Николай Константиновичъ чувствовалъ себя лучше, чемъ когда бы то ни было въ этотъ годъ, и его оживленный, бодрый видъ и светлое настроенiе совершенно усыпили обычную тревогу. Книга вышла, нужно было готовить другую... Николай Константиновичъ наметилъ уже и очередную тему... Французскiй журналъ "La Revue" предпринялъ, въ конце истекшаго года, анкету по вопросу о "патрiотизме". Известно, до какой степени извращенiя довели это понятiе французскiе нацiоналисты, и понятно, что многiя проявленiя этого монополизированнаго патрiотизма и не въ одной только Францiи легко принять за признаки смерти и разложенiя. И вотъ, французскiй журналъ ставитъ вопросъ: не отжило-ли свой векъ самое чувство, называемое патрiотизмомъ, которое фактически такъ часто становится антагонистомъ общечеловеческой солидарности?.. Или, наоборотъ, ему предстоитъ еще значительная деятельная роль въ дальнейшихъ судьбахъ человечества?..

Изъ русскихъ писателей редакцiя обратилась и къ Михайловскому. Его ответъ, изложенный въ виде коротенькой заметки, появился въ февральской книжке французскаго журнала {Въ следующей книжке мы надеемся напечатать эту заметку въ оригинале. Въ настоящее время рукопись находится въ редакцiи "La Revue".}, которая получена въ Петербурге еще при жизни Михайловскаго. "Патрiотизмъ можетъ состоять въ стремленiи доставить въ своемъ отечестве торжество идеаламъ человечности" -- такова основная мысль Михайловскаго, но "есть люди, которые считаютъ себя патрiотами только потому, что стремятся сохранить все предразсудки своей среды". "Естественному патрiотизму угнетенныхъ нацiональностей, ратующихъ за освобожденiе*, онъ противопоставляетъ "стремленiе некоторыхъ государствъ, мечтающихъ о расширенiи своихъ владенiй изъ то же время угнетающихъ свободу народностей, имъ уже подвластныхъ"... Очевидно, однако, что рамки коротенькой заметки не удовлетворяли Михайловскаго, и онъ задумалъ более широкую работу на эту же тему для "Русскаго Богатства".

На Дальнемъ Востоке, какъ туча, подымались уже первые раскаты неизбежной войны, и въ русской прессе раздавались крикливые, далеко не всегда разумные отголоски... и въ это же время во французскомъ журнале обсуждается вопросъ о "любви къ отечеству и народной гордости" въ его теоретическихъ основанiяхъ... Бреаль, Леруа Бодье, Мезьеръ, Рише, Тардъ, Элизе Рекдю, Анатоль Франсъ и -- Дерулэдъ... Моммзенъ, Максъ Нордау, Вандерведьде, Каутскiй и -- Францъ Кошутъ... Понятно, съ какимъ интересомъ Михайловскiй встретилъ эти "протоколы" литературнаго "парламента мненiй", обсуждавшаго на Западе теорiи, практика которыхъ на Дальнемъ Востоке уже гремела раскатами первыхъ выстреловъ и готова была окраситься потоками крови...

Намъ приходится теперь писать некрологъ для той самой книжки, для которой Михайловскiй задумывалъ свою работу... Какъ мы уже сказали, его умъ до конца сохранилъ свежесть, которую можно бы пожелать многимъ более молодымъ писателамъ. Но физическiй организмъ уже дошелъ до своего предела...

По понедельникамъ, каждыя две недели, происходятъ заседанiя комитета Литературнаго фонда. Николай Константиновичъ съ давнихъ поръ состоялъ членомъ этого комитета, выбывая изъ него лишь на короткое время, по уставу. Въ этотъ роковой понедельникъ онъ присутствовалъ на обычномъ заседанiи и проявлялъ, какъ всегда, живое вниманiе къ текущимъ вопросамъ.

Въ городе или, вернее, въ литературныхъ кружкахъ Петербурга, говорили впоследствiи, будто это наседанiе было почему то особенно бурно, и Михайловскiй сильно волновался... Это не верно. Никакихъ особенно волнующихъ вопросовъ не было, и Михайловскiй казался всемъ совершенно бодрымъ и даже не уставшимъ. Около 12 часовъ онъ отправился домой... Швейцаръ заметилъ, что онъ поднимался на лестницу тише обыкновеннаго и повременамъ останавливался. Затемъ онъ открылъ свою дверь и вошелъ въ кабинетъ... Здесь, съ обычной аккуратностью, отличавшей все его действiя, онъ положилъ на стулъ снятый сюртукъ, приготовилъ порошокъ, который принималъ въ последнее время для успокоенiя нервовъ, и селъ на постель, чтобы совсемъ раздеться...

Когда, черезъ короткое время, въ комнату вошелъ его племянникъ,-- Михайловскiй, бледный и спокойный, полулежалъ на своей постели безъ признаковъ жизни. Тотчасъ же былъ призванъ врачъ, которому оставалось только констатировать смерть отъ паралича сердца.

закончилъ и уже начиналъ другую... Закаленный въ подвиге упорнаго труда, умъ его горелъ сильно и ярко, до самаго момента смерти.

30 января, въ своей маленькой рабочей комнате, на Спасской, онъ лежалъ спокойный и величавый, среди лентъ и цветовъ. Кадильный дымъ застилалъ синими клубами книжныя полки... Съ левой стены съ большого, во весь ростъ, портрета, гляделъ на него своими глубокими скорбными глазами Глебъ Ивановичъ Успенскiй. Бюсты Шелгунова и Елисеева высились надъ рядами книгъ... Михайловскiй лежалъ, такимъ образомъ, среди своихъ старыхъ, ранее умершихъ друзей и соратниковъ...

Комната, узкiе обороты лестницы, улица передъ подъездомъ были покрыты тесной толпой живыхъ друзей, пришедшихъ попрощаться съ любимымъ писателемъ... Въ этой толпе было очень много молодежи...

Похоронная процессiя растянулась очень далеко. Говорятъ, со времени похоронъ Тургенева, Петербургъ не виделъ такой толпы за гробомъ писателя. День былъ чисто петербургскiй, пасмурный, холодный... На кладбище ветеръ срывалъ сухой снегъ съ могильныхъ памятниковъ и несъ его дальше, разсыпая надъ другими могилами. Свистки маневрирующаго за оградой паровоза прерывали прощальныя речи... Похоронили Михайловскаго у "литераторскихъ мостковъ", недалеко отъ Успенскаго.

Когда мы возвращались, среди раннихъ петербургскихъ сумерокъ, съ Волкова кладбища,-- по Лиговке долго еще тянулись группы людей, въ которыхъ можно было узнать провожавшихъ гробъ Михайловскаго.

И мысль съ невольной тревогой обращалась отъ этихъ шумныхъ проявленiй жизни къ спокойному величiю смерти...

Настоящая книга "Русскаго Богатства", которую намъ приходится открывать этими прощальными строками,-- вся составлена еще при непосредственномъ участiи и руководстве Николая Константиновича. Многiя статьи для ближайшихъ книжекъ тоже отправятся въ типографiю съ пометками, сделанными его своеобразнымъ почеркомъ. Дальше -- это непосредственное, хотя и посмертное участiе, по необходимости, будетъ становиться все меньше...

Заменить эту утрату, безъ сомненiя, невозможно. Но наше стремленiе и наша надежда состоятъ въ томъ, чтобы наши читатели чувствовали его влiянiе въ журнале такъ-же долго и такъ-же живо, какъ мы, ученики, товарищи и друзья Михайловскаго чувствуемъ въ своей среде неумирающее веянiе его идей и коей его своеобразной личности, полной какого-то особеннаго, только ему свойственнаго, величаво-суроваго обаянiя.