Князь Мещерскiй и покойные министры.
Въ книжке г-на Скальковскаго "Русскiе люди о самихъ себе" приводится, между прочимъ, следующiй афоризмъ князя Мещерскаго о "столичномъ консерватизме". "Столичный консерваторъ тоже въ своемъ роде интересный субъектъ. Если онъ въ чаянiи что-нибудь хапнуть (sic) отъ казны, -- онъ консерваторъ; если надежда хапнуть лопнула, если штука сорвалась, если не удался планъ воздушнаго полета, то онъ сразу делается либераломъ и разноситъ правительство на все корки".
Къ сожаленiю г. Скальковскiй не снабдилъ своихъ цитатъ точными ссылками и датами, но справкой въ нашемъ журнальномъ архиве мы имеемъ возможность прiурочить это действительно меткое изреченiе князя Мещерскаго къ 1901 году {Оно приведено, напр., въ "Южномъ Обозренiи" отъ 31 iюня 1901 г.}. Министромъ въ то время былъ Д. С. Сипягинъ, никакой "весны", ни "оттепели" серьезно не предвиделось, и "столичный консерватизмъ" стоялъ довольно прочно.
После этого, какъ известно, погода наступила очень "переменная", а въ последнiе месяцы мы вступили въ полосу "доверiя", въ которой благополучно покоимся и поныне (по крайней мере, когда пишутся эти строки). Не знаемъ, написалъ ли бы князь Мещерскiй свой афоризмъ "въ настоящее время, когда"... Несомненно, однако, что для проверки справедливости этого изреченiя наше время довольно удобно. И вотъ, случилось такъ, что вместе съ колебанiями стрелки всероссiйскаго барометра начались также удивительно бурныя пертурбацiи въ настроенiи "отзывчиваго" князя. Метеорологъ или физикъ сказалъ бы, что амплитуда внезапныхъ переходовъ его отъ консерватизма къ либерализму достигаетъ въ эти неустойчивые дни своего максимума, а одно время могло даже показаться, что князь стремится стать во главе россiйскаго либерализма при нападенiяхъ на "бюрократическiй строй" и "административную опеку"... Будущiй г-нъ Скальковскiй, безъ сомненiя, найдетъ въ описанiяхъ князя Мещерскаго за это время много изреченiй и замечательныхъ и неожиданныхъ; мы же въ настоящей заметке остановимся лишь на одномъ небольшомъ, но, кажется намъ, очень характерномъ эпизоде, который долженъ заинтересовать настоящихъ и будущихъ бiографовъ сiятельнаго публициста.
Вскоре после смерти В. К. фонъ-Плеве, князь Мещерскiй сталъ печатать въ "Гражданине" мемуары о своихъ разговорахъ съ этимъ и съ другими бывшими министрами, при этомъ (конечно, случайно) вышло такъ, что все беседы велись съ сановниками, ныне уже умершими; не смотря на это, обращенiе князя съ высокопоставленными покойниками исполнено истинно гражданской неустрашимости. Всякiй, кто прочтетъ, напримеръ, воспоминанiя о покойномъ фонъ-Плеве, долженъ признать, что въ портрете этого своего "друга" князь Мещерскiй проявилъ гораздо больше "безпристрастiя", чемъ дружбы, которую онъ, очевидно, приноситъ въ жертву долгу гражданина и правдиваго историка.
Главнымъ предметомъ этихъ беседъ были... свобода вообще, а въ особенности свобода печати, которую князю Мещерскому приходилось постоянно защищать и отстаивать отъ (ныне покойныхъ) министровъ {Заимствуемъ сочувственную перепечатку изъ "Одесскаго Листка" отъ 27 сент. 1901 г.}.
"Свобода печати!-- восклицаетъ почтенный князь въ одномъ изъ своихъ дневниковъ: -- Боже мой, сколько разъ я слыхалъ на своемъ веку эти два слова въ людскихъ устахъ, какъ талисманъ, отъ прiобретенiя котораго должно вдругъ получиться счастiе русскаго народа. Я говорю: въ людскихъ устахъ... но сколько разъ приходилось мне слышать эти слова въ устахъ (изъ устъ?) министра внутреннихъ делъ, начиная съ Валуева... Сколько разъ я слышалъ его (Валуева) обсуждающимъ вопросъ о свободе печати". Но разговоры эти дальше перевода на нашу почву наполеоновскихъ avertissements не пошли... После Валуева громко подумывалъ (превосходное выраженiе!) о свободе печати... Л. С. Маковъ, fortissime говорилъ гр. Лорисъ-Меликовъ, forte говорилъ гр. Н. И. Игнатьевъ. Но, -- съ истинно-гражданской горечью прибавляетъ опять князь, -- дальше разговоровъ все-таки эта свобода не шла". За то самъ князь Мещерскiй во всехъ этихъ беседахъ является неизменнымъ паладиномъ несчастной гонимой свободы. Въ одной изъ беседъ съ (покойнымъ) Валуевымъ князь поставилъ, между прочимъ, действительно интересный вопросъ: "почему веденiе печати должно принадлежать какому-нибудь министерству?"
"Ведь какъ ни говори, -- правильно аргументировалъ при этомъ князь, -- а разъ министръ внутреннихъ делъ есть верховный вершитель судебъ каждаго органа печати и имеетъ безапелляцiонное право жизни и смерти надъ каждымъ изданiемъ, то онъ есть въ то же время безапелляцiонный судья въ своемъ собственномъ деле... Валуевъ былъ прекрасный человекъ, -- добрый, справедливый, деликатный, мягкiй, но... и онъ обольстился своею неограниченною властью владыки печати до такой степени, что изменилъ своимъ природнымъ качествамъ изъ политической ненависти къ мыслямъ Каткова... и сталъ душить его предостереженiями"...
Затемъ кн. Мещерскiй вспоминаетъ о министре Тимашеве, дававшемъ волю своимъ предубежденнымъ противъ славянофиловъ (причемъ пострадалъ и самъ издатель "Гражданина"... Прiятное открытiе: въ половине 70-хъ годовъ кн. Мещерскiй былъ славянофиломъ и союзникомъ Аксакова (?!), а закрытiе "Голоса" Д. А. Толстымъ даетъ князю еще одинъ поводъ для проявленiи самыхъ благородныхъ чувствъ по адресу литературнаго противника.
"Я былъ врагомъ "Голоса", -- вспоминаетъ князь съ благородною откровенностью, -- но я почувствовалъ ужасное нарушенiе свободы печати (курсивы всюду принадлежатъ намъ), когда гр. Толстой, сделавшись министромъ вн. делъ, одну только газету закрылъ -- "Голосъ", въ отместку за его долголетнюю войну противъ классицизма".
Наконецъ, въ беседахъ съ В. К. Плеве, князь указываетъ даже, что "онъ подчасъ слышалъ отъ другихъ министровъ сетованiя на то, что у министра внутреннихъ делъ две меры въ оценке свободы печати: одна, широкая, противъ министровъ ему не милыхъ, а другая, узкая -- противъ политики своей и своихъ друзей"...
Такъ разговаривалъ... такъ, можно сказать, мужественно разговаривалъ князь съ покойными министрами, такъ ужасно чувствовалъ онъ нарушенiе свободы печати даже по отношенiю къ своимъ литературнымъ врагамъ! Можно ли после этого сомневаться, что кн. Мещерскiй долженъ быть поставяетъ въ ряды "истинныхъ либераловъ" (куда, по словамъ князя, и зачислилъ его одинъ берлинскiй знакомый)... Можно ли сомневаться, что когда-нибудь освобожденная, наконецъ, "отъ личныхъ усмотренiй" русская пресса вспомнитъ эти заслуги князя, о которыхъ онъ съ такою искренностью сообщилъ намъ теперь, и внесетъ его славное имя на скрижали своего освобожденiя...
Мы бы въ этомъ не сомневались... Къ сожаленiю, однако, цельности этого светлаго образа мешаютъ наши "недобрые литературные нравы", наше стремленiе во что бы то ни стало умалить всякую истинную заслугу. И вотъ, едва появились цитированные выше прекрасные мемуары, какъ уже А. C. Суворинъ, очевидно, снедаемый завистью къ истинному либерализму кн. Мещерскаго, позволилъ себе высказать самыя ядовитыя сомненiя. Неблагородно пользуясь темъ, что все интервью князя Мещерскаго, по странной случайности, относятся къ покойникамъ, -- г. Суворинъ поставилъ коварный вопросъ: действительно ли эти разговоры имели место? И благоразумно ли заносить ихъ на скрижали исторiи безъ достаточной проверки?
Признаемся откровенно: неблагородной статьи г-на Суворина мы не читали, но мы узнали объ ней изъ следующаго, въ высшей степени благороднаго ответа кн. Мещерскаго въ одномъ изъ ноябрьскихъ его дневниковъ: "Приведи г. Суворинъ свой разговоръ съ кемъ-либо изъ покойныхъ людей, -- пишетъ князь съ присущимъ ему спокойнымъ достоинствомъ, -- я бы прочелъ, и мне бы въ голову не пришло не только обвинить, но даже заподозрить во лжи Суворина. Почему? Потому что я относительно печати не допускаю возможности лгать или выдумывать, порядочность состоитъ въ томъ, чтобы не приписывать другому то, чего самъ не сделаешь" {См. "Русь" 24 ноября, No 341, въ отчете о судебномъ заседанiи по делу Мещерскаго и Стаховича.}.
Сказано это, поистине, прекрасно. Действительно, порядочность состоитъ въ этомъ, съ маленькой, конечно, оговоркой: "если нетъ доказательствъ противнаго". Мы не позволимъ себе сомневаться, что въ данномъ случае такихъ доказательствъ нетъ и бытъ не можетъ. И, чтобы убедить въ этомъ читателя, чтобы сохранить для исторiи светлый обликъ внука Карамзина, благородно и правдиво отстаивавшаго въ трудныя времена свободу русскаго слова даже для своихъ противниковъ, мы позволимъ себе принести небольшiя справки изъ журнальнаго архива по отношенiю хотя бы къ одному эпизоду: закрытiю газеты "Голосъ", о которомъ говоритъ и князь въ своихъ "мемуарахъ".
Какъ известно, "Голосъ" закрытъ Д. А. Толстымъ 13 февраля 1883 года. Этому предшествовала многолетняя полемика газеты съ классицизмомъ, при чемъ, конечно, "Голосъ" адресовалъ свои возраженiя "Московскимъ Ведомостямъ" Леонтьева и Каткова. Разумеется, кроме классицизма, газета затрогивала и другiя явленiя русской жизни въ тоне умереннаго либерализма, который для нашего времени долженъ быть признанъ довольно бледнымъ даже по сравненiю съ некоторыми статьями о бюрократiи кн. Мещерскаго. 11 февраля, въ No 42 "Голоса" была помещена передовая статья по поводу двухъ процессовъ полицейскихъ чиновниковъ, обвинявшихся въ истязанiяхъ арестованныхъ, съ целью вымучить у нихъ признанiе въ краже. Авторъ статьи говорилъ о слабомъ развитiи понятiя о законности въ низшихъ "Голоса", такъ какъ Д. А. Толстой "не могъ ему простить долголетней войны противъ классицизма". И вотъ въ этой-то зловещей обстановке кн. Мещерскiй доблестно выступаетъ на защиту свободы для своего противника. Раскрываемъ No 7 "Гражданина" (1883 г.) и читаемъ (въ статье "Несколько словъ милому "Голосу" следующiя истинно великодушныя строчки:
"Бедный, миленькiй "Голосъ", -- сказалъ бы я, читая его ежедневныя бешеныя нападки на правительство, прикрытыя (для дураковъ) полемикой съ "Московскими Ведомостями". ..."Приходится спрашивать себя съ глубокимъ смущенiемъ: когда же этой всехъ русскихъ людей, честныхъ и богобоязненныхъ, дуэли между "Голосомъ" и правительственнымъ авторитетомъ будетъ положенъ конецъ?..." (Просимъ простить некоторую безсвязность этой фразы. Благородное волненiе, очевидно, отражается на складе княжеской речи.) "Образумься, милый органъ тайныхъ советниковъ и Верочекъ Засуличъ... Сегодня, когда я прочиталъ его передовую статью по поводу двухъ судебныхъ эпизодовъ, въ которыхъ полицейскiе чиновники на Руси (sic) подверглись преследованiю... признаюсь откровенно, я почувствовалъ приступъ не только злости, но бешенства противъ публициста "Голоса", написавшаго такую умышленно гнусную статью, опять-таки, подъ предлогомъ нападки на простого полицейскаго, направленной противъ правительства".
Мы позволимъ себе сделать еще несколько выписокъ изъ этой прекрасной статьи, чтобы г. А. C. Суворинъ увиделъ, что значитъ, "писать въ хорошемъ тоне" и великодушно относиться къ противнику, надъ которымъ уже нависла кара. Призывалъ ли князь Мещерскiй эту кару? О, нетъ. Наоборотъ, онъ стоялъ за "свободу чужого мненiя".
"Говорятъ о запрещенiи "Голоса", -- пишетъ онъ въ томъ же номере. -- Я, признаться, не понимаю, зачемъ запрещать "Голосъ", т. е. делать именно то, чего онъ самъ добивается (?!). Зачемъ просто не запретить "Голосу" быть непримиримымъ и крайне пристрастнымъ въ своемъ направленiи". А сделать это, по мненiю князя, очень легко: теперь "Голосъ" слушается однихъ тайныхъ советниковъ и пишетъ по ихъ внушенiю. Нужно ".
Какъ видите, читатель, кн. Мещерскiй въ трудную для противника минуту сделалъ все, что отъ него зависело... Не смотря на эту великодушную защиту (кто посмеетъ сказать, что именно благодаря ей?) -- 42-й No "Голоса", говорившiй о процессахъ двухъ полицейскихъ (и о монастырскихъ тюрьмахъ) -- былъ последнимъ. Противникъ замолкъ навеки... Что же вы думаете: кн. Мещерскiй радуется его гибели? О! нетъ, наоборотъ: онъ ведь "ужасно почувствовалъ нарушенiе свободы печати" и высказалъ это чувство въ следующемъ же 8-ихъ номере "Гражданина".
"Ты меня спрашиваешь, -- говоритъ авторъ "Писемъ консерватора" какому-то своему собеседнику, -- доволенъ ли я? Да "Голосе"... но направленiе "Голоса" -- это многоголовая гидра: раздавишь одну его голову, а она поднимаетъ другую"... "Голоса" нетъ, это правда, но тень его преследуетъ повсюду... Вчера (она) явилась ко мне и изрекла следующее: "Взгляни на газеты и журналы: разве они въ другихъ выраженiяхъ не пускаютъ въ общество те же мысли, какъ и я?.. Разве они не собираютъ такъ же тщательно, какъ и я, только факты и явленiя, которые рисуютъ безпомощность власти и неудовольствiе общества?.."
неоспоримымъ правомъ В. П. Мещерскiй, россiйскiй князь, делающiй честь русской литературе своимъ благосклоннымъ участiемъ, сiятельный публицистъ и внукъ Карамзина, можетъ сказать о себе, что онъ относительно печати не допускаетъ возможности лгать и обманывать...
Въ предыдущей заметке у насъ разсказано о томъ, какъ въ Самарской губернiи урядникъ, вступивъ въ роль цензора, отобралъ у учительницы и посадилъ въ холодную "человеческiй голосъ", заключенный въ граммофонъ, за то, что онъ запелъ некрасовское: "Выдь на Волгу: чей стонъ раздается..." Мы глубоко уверены, что, если бы, волею судебъ, кн. Мещерскiй находился у власти, то онъ непременно вступился бы за права "человечьяго голоса" такъ же искренно, какъ онъ заступался за "Голосъ" газетный. И сказалъ бы онъ, приблизительно, следующее:
-- Вы спрашиваете, г. самарскiй урядникъ, доволенъ ли я, что вы посадили въ холодную "человеческiй голосъ"? Да, если бы вредное действiе на общество было сосредоточено въ одной этой машинке... Но машинокъ много, а учительницъ, пожалуй, еще больше... Стоитъ ли арестовывать граммофонъ, когда учительница осталась на свободе и можетъ тотчасъ же купить другую машинку... Вотъ, если бы у васъ хватило решимости на рядъ действiй, осуществляющихъ программу"...
"я ужасно почувствовалъ тогда нарушенiе свободы "человечьяго голоса"...
1904 г.