Гомельская судебная драма (старая орфография)

Недавно въ газете "Новое Время" (No 10830) появилось известiе следующаго содержанiя: "Въ субботу, 20 ноября, во всей Россiи судебное ведомство, да и все русское общество... чествовало 40-летiе судебной реформы. Было по этому случаю отслужено молебствiе въ зале заседанiй разбирающаго гомельское дело особаго присутствiя кiевской палаты. На молебствiе ни одинъ изъ указанной (ранее) группы участвующихъ адвокатовъ не явился. Тотчасъ по окончанiи молебна и открытiи заседанiя они все появились и заняли свои места. Среди участниковъ этой неприличной школьнической демонстрацiи находился и г. Зарудный, сынъ Сергея Ивановича Заруднаго, одного изъ млавнейшихъ деятелей судебной реформы, непосредственнаго участника въ составленiи судебныхъ уставовъ 20 ноября 1864 года"...

Оказалось, что сообщенiе корреспондента "Новаго Времени", какъ это, впрочемъ, обычно для корреспондентовъ этой газеты "Изъ черты оседлости",-- мягко выражаясь,-- страдаетъ неточностью! Александръ Сергеевичъ Зарудный въ это самое время лежалъ тяжко больной въ Полтаве. Значитъ, корреспондентъ юдофобской газеты видеть г. Заруднаго въ суе не могъ, не могъ и констатировать его участiе въ "демонстрацiи". Онъ писалъ это а priori. Иначе сказать: корреспондентъ зналъ впередъ, что, если бы А. С. Зарудный, "сынъ одного изъ славнейшихъ деятелей судебной реформы", былъ въ то время въ Гомеле, то и онъ отделился бы отъ гомельской магистратуры въ празднованiи годовщины.

Недавно г. Тимъ, известный писатель, посетилъ Гомель и далъ въ "Русскихъ Ведомостяхъ" отчетъ о своихъ впечатленiяхъ. "Когда,-- пишетъ онъ,-- съ моего корреспондентскаго стула, съ левой стороны у окна, поближе къ судейской эстраде, я разсматриваю группу подсудимыхъ, расположенную прямо противъ меня, я вижу ее разделенной на две отличныя другъ отъ друга части.

"Части эти -- арифметически равны. Быть можетъ, ближе къ истине будетъ сказать, что оне уравнены для сохраненiя арифмтическаго безпристрастiя.

"Несколько человекъ подсудимыхъ выделены изъ дела и временно отпущены судомъ. Теперь и русскихъ, и евреевъ на окамье подсудимыхъ одинаково по 35 человекъ. Принципъ арифметическаго равенства проводится судомъ и въ другихъ случаяхъ. Напримеръ, въ последнiй денъ заседанiя 11 "наиболее важныхъ" обвиняемыхъ, содержавшихся до того подъ стражей въ теченiе 15-ти месяцевъ, наконецъ, отпущены на временную свободу. Двое русскихъ и въ pendant къ нимъ двое евреевъ освобождены безъ поручительства. Остальные семеро, все евреи, должны были представить по 1,000 рублей залога. Впрочемъ, справедливость требуетъ прибавить, что изъ подсудимыхъ, освобожденныхъ по окончанiи предварительнаго следствiя, русскiе должны были представить имущественное поручительство въ 100, 200 p., а евреи -- наличный залогъ въ 1,000 р. каждый.

"Евреи-подсудимые сидятъ на левой стороне. Они меньше ростомъ и худощавее, "умереннаго телосложенiя и умереннаго питанiя", какъ сказано въ протоколахъ медицинскаго осмотра. Среди нихъ много черноволосыхъ, хотя попадаются также русыя и совсемъ белокурыя головы. Значительное большинство совсемъ молодые юноши, почти подростки, 22-хъ, 18-ти, даже 16-ти летъ. У нихъ безбородыя лица, бледныя, истощенныя наследственнымъ недоеданiемъ и заключенiенъ въ тюрьме, но глаза ихъ глядятъ открыто и какъ-то особенно независимо. Все это -- подмастерья ремесленныхъ мастерскихъ города Госеля, столяры, кожевники, портные, несколько приказчиковъ, два-три учащихся. Они обвиняются въ томъ, что, выражаясь словами обвинительнаго акта, "приняли участiе въ публичномъ скопище, соединенными силами учинившемъ насилiя надъ разными лицами христiанскаго населенiя", прибавлю, въ то время, когда лица христiанскаго населенiя занимались разгромомъ еврейскихъ жилищъ и избiенiемъ ихъ обитателей. Эти тщедушные подростки представляютъ предъ лицомъ суда ту самую "Гомельскую самооборону", которой приписано столько смелыхъ, почти сверхъестественныхъ действiй. Въ ночь съ 1-го на 2-е сентября, непосредственно вследъ за погромомъ, русское населенiе предместiй Гомеля, выделившее большинство громилъ, именно отъ нея ожидало ночнаго нападенiя и мести. Железнодорожными жандармами былъ принесенъ слухъ, будто въ Лубенскомъ лесу, въ 8 верстахъ отъ города, скрыто 7 тысячъ евреевъ демократовъ. Послана была полурота солдатъ, которая сначала встретила толпу громилъ, направлявшихся въ городу, и пропустила ихъ съ миромъ, а потомъ нашла 3--4-хъ евреевъ, скрывавшихся въ болоте изъ боязни погрома"...

Такимъ образомъ, въ Гомеле создалось странное положенiе: евреи трепетали передъ христiанами, христiане боялись евреевъ. Изъ города были разосланы гонцы въ ближайшiя деревни съ известiями о томъ, что евреи собираются бить христiанъ, и деревни двинулись на городъ, въ то самое время, когда евреи на чердакахъ и подвалахъ дрожали за свою жизнь...

Теперь и те, и другiе сидятъ на скамьяхъ въ одной и той же зале суда.

"Русскiе подсудимые сидятъ на правой стороне. Они крепче теломъ, выше ростомъ, светлее волосомъ. Большей частью это -- тоже молодежь, спокойнаго и безобиднаго вида, хотя два-три лица выделяются низкимъ лбомъ и непрiятнымъ выраженiемъ. Все это -- огородники, каменщики, железнодорожные рабочiе. Есть несколько лохматыхъ, растерзанныхъ фигуръ, два золотаря, одинъ босякъ. Это -- грабители и мародеры, которые пришли на погромъ, привлеченные легкой неожиданной наживой. Отношенiя между обеими группами подсудимыхъ вполне дружелюбныя. Въ первые месяцы предварительнаго следствiя, когда большивство было заключено въ тюрьме, они были помещены въ отдельныя камеры, но въ конце концовъ соединились и перемешались. Я виделъ на суде во время перерывовъ, какъ подсудимые, Іосель Хайкинъ и Андрей Яцкевичъ, стояли, обнявшись, въ углу залы и о чемъ то горячо беседовали. У дешеваго буфета въ передней комнате русскiй и еврей торопливо пили чай изъ одного стакана, передавая его другъ другу. Необходимость проводить въ суде целые недели и месяцы лишала ихъ возможности заработать себе пропитанiе, и они должны были составлять въ складчину пятачекъ, чтобы заплатить за стаканъ чая. Общая нужда объединила ихъ и, кроме того, въ тюрьме и во время суда они имели возможность ближе узнать другъ друга"...

Суду предстояла благородная и высокая роль довершить это объединенiе, распространить его далеко за пределы судебной залы.... Этого можно было достигнуть, во-первыхъ -- выполенiемъ, широкимъ и безпристрастнымъ, техъ предшествовавшихъ условiй, которыя поставили въ Гомеле одну часть населенiя противъ другой и заставили техъ самыхъ людей, которые теперь мирно уживаются въ тюремныхъ камерахъ,-- кинуться другъ на друга, какъ звери... Судьба подсудимыхъ евреевъ и русскихъ одинаково требовала выясненiя этихъ условiй и роли техъ "истинныхъ виновниковъ, которые по словамъ и техъ и другихъ,-- отсутствуютъ на скамье подсудимыхъ, и только некоторые изъ нихъ являются въ судебную залу въ качестве свидетелей и потомъ онова уходятъ на свободу"... {Тамъ. Р. Вед.} Этого именно добивалась "группа защитниковъ" и въ томъ числе А. С. Зарудный, сынъ одного изъ славнейшихъ деятелей судебной реформы. Этого, безъ сомненiя, добивались бы теперь и сами "славнейшiе деятели", имена которыхъ всуе поминаются юдофобской печатью и юдофобствующими деятелями суда 40 летъ спустя.

Но гомельскiй судъ, со своимъ председателемъ, г-мъ Котляревскимъ, посмотрелъ на дело иначе. Вместо того, чтобы безпристрастно добиваться истины, показывая, что для правосудiя "несть еллинъ ни iудей", г-нъ председатель, гласно, публично, при открытыхъ дверяхъ, употребляетъ все усилiя для того, чтобы "не допустить" освещенiя дела со всехъ сторонъ и чтобы "некоторыя лица", которыхъ не угодно было затронуть составителю обвинительнаго акта,-- остались вне пределовъ судебнаго освещенiя. Намъ еще придется, вероятно, вернуться къ этому знаменитому отныне процессу, и мы не будемъ предвосхищать наиболее яркiя черты этой "деятельности" г-на председателя. Здесь мы отметимъ только одинъ эпизодъ, закончившiйся уходомъ группы защитниковъ.

Давалъ показанiя свидетель Аидрей Шустовъ. Это русскiй, политическiй заключенный; онъ не громила и не потерпевшiй отъ погрома, значитъ, "настоящiй" свидетель. Какъ известно, и по судебнымъ обычаямъ, и даже по закону первая часть судебнаго допроса формулируется въ общей форме: что вамъ известно по настоящему делу? Свидетель говоритъ, что знаетъ, и только когда онъ кончитъ или явно не умеетъ разсказать связно,-- начинается допросъ судомъ и сторонами. На этотъ разъ, однако, едва г. Шустовъ началъ разсказъ съ 29 августа, какъ г-нъ председатель потребовалъ, чтобы свидетель перешелъ прямо къ 1 октября. Повидимому, связный разсказъ о томъ, что происходило 29 августа, совсемъ не входилъ въ разсчеты гомельскаго суда и могъ повредить той "истине", которую судъ решилъ во что бы то ни стало вынести изъ дела. И вотъ г-нъ председатель не только запретилъ (въ прямое нарушенiе ст. 718 уст. уг. судопр.) свидетелю говорить, что ему известно по делу "съ 29 августа", но... это почти невероятно, но это такъ -- выслалъ свидетеля изъ залы заседанiй, какъ будто зала этихъ заседанiй была не судь, а какая-то казарма, въ которой, какъ главная цель, преследовалась стилистическая стройность изложенiя и дисциплина свидетелей... Но я этого еще оказалось мало. Когда защитникъ Соколовъ сталъ возражать противъ этого распоряженiя, при чемъ, какъ показалось г-ну председателю, сделалъ это слишкомъ повышеннымъ голосомъ, то г. Котляревскiй... выслалъ также и защитника...

После этого товарищи оскорбленнаго Соколова попросили перерыва, я затемъ между ними и г-мъ председателемъ произошелъ следующiй дiалогъ:

Защ. Винаверъ. -- Господинъ председатель. Я хочу сделать заявленiе отъ имени защиты и гражданскихъ истцовъ. Два слишкомъ месяца мы сидимъ здесь, стремясь всеми силами пролить светъ на сложное и тяжелое дело,-- отыскать правду.

Председатель. -- Виноватъ, г. поверенный. Прошу васъ изложить сущность вашего заявленiя, вашу петицiю.

Винаверъ. -- мы стараемся исполнить нашу обязанность -- осветить дело... На нашихъ подзащитныхъ заведено чудовищное обвиненiе, и мы хотели доказать, что обвинительный актъ...

Председатель. -- Виноватъ, я не могу допустить критики обвиннтельнаго акта до пренiй.

Винаверъ. -- Мы встречали массу стесненiй, мы пережили незаконныя стесненiя нашихъ правъ, памятуя, что не въ однехъ стенахъ этого зала заключено правосудiе Россiи, что существуетъ еще судъ, которому принадлежитъ последнее слово въ этомъ деле. Но мы натолкнулись на такiя стесненiя, которыя посягаютъ на нашу честь и достоинство. Въ лице присяжнаго повереннаго Соколова вамъ нанесено оскорбленiе...

Господинъ поверенный, я прошу васъ не критиковать состоявшееся постановленiе, такъ какъ, въ противномъ случае, мне придется напомнить вамъ о мерахъ, которыя я вынужденъ буду принять.

Винаверъ. -- Вамъ не придется принимать противъ меня меры, такъ какъ мы покинемъ залъ. Я утверждаю, что распоряженiемъ вашимъ оскорблено наше человеческое достоинство, такъ какъ каждый изъ насъ въ положенiи Соколова поступилъ бы такимъ же образомъ. Мы считаемъ невозможнымъ при такихъ условiяхъ продолжать защиту, мы испытываемъ огромную тяжесть отъ необходимости после двухъ месяцевъ труда покинуть дело, мы сознаемъ ответственность предъ вашими подзащитными, которыхъ оставляемъ теперь безпомощными. Но есть моменты, когда чувство оскорбленнаго человеческаго достоинства оказывается сильнее даже сознанiя ответственности. Мы не можемъ продолжать,-- уходимъ. Мы уверены, что никто насъ не осудитъ и прежде всего не осудитъ насъ наша совесть,-- мы уходимъ съ чистой совестью изъ той залы, въ которой столько настрадались.

Винаверъ

За Виваверомъ делаетъ заявленiе Слiозбергъ (представитель гражданскаго пока).

"Мы несли все мучительныя трудности, сопряженныя съ участiемъ въ настоящемъ деле, не для взысканiя денегъ, не для отягченiя участи подсудимыхъ христiанъ -- мы ихъ считаемъ несчастными,-- а для раскрытiя истины, въ этомъ мы усматривали священную нашу задачу. Въ томъ же заключается не менее святая задача защитниковъ подсудимыхъ евреевъ. Удаленiе товарища Соколова, съ полнымъ достоинствомъ выполнявшаго эту задачу, мы позволяемъ себе считать незаслуженною карою, а опасенiе возможнаго примененiя ея къ намъ, при такихъ же условiяхъ, лишаетъ насъ уверенности въ дальнейшемъ. Уходя, позволяемъ себе высказать уверенность, что никто, не исключая особаго присутствiя, не скажетъ, что мы не стремились раскрыть всю истину, пролить полный светъ на дело.

Красильщиковъ и Марголинъ. Куперникъ, со слезами въ голосе, говоритъ:

-- Съ грустью и огорченiемъ присоединяюсь я въ сделаннымъ заявленiямъ, но прежде, чемъ вместе со своими товарищами оставить дело, надъ которымъ все мы такъ много трудились и страдали, оставить подсудимыхъ безъ защиты, лично отъ себя, какъ старшiй среди моихъ товарищей, пережившiй все перипетiи въ исторiи суда, я сделаю последнюю попытку спасти дорогое намъ дело. Я прошу палату подвергнуть пересмотру меру, принятую противъ товарища Соколова. Тогда и защита найдетъ возможнымъ довести до конца свою работу: быть можетъ, мои младшiе товарищи со мной не согласятся, но я считаю долгомъ стараго человека и адвоката сделать все, что въ моихъ силахъ, чтобы самому пополнить долгъ и дать возможность другимъ его исполнить. Безъ Соколова мы продолжать дела не можемъ. Соколовъ поступилъ совершенно корректно. Тутъ простое недоразуменiе. Верните Соколова, и тогда все мы будемъ продолжать наше дело.

Ратнеръ,-- доколе было возможно, но сегодня мы столкнулись съ обстоятельствомъ, изъ котораго не видимъ обычнаго законнаго выхода. Въ лице товарища Соколова мы все чувствуемъ себя, какъ люди и адвокаты, тяжко оскорбленными и вынуждены оставить залъ васеданiя...

-- Съ точки зренiя профессiональной этики,-- прибавляетъ Ганерманъ,-- нашъ товарищъ подвергся оскорбительному взысканiю... Каждый изъ насъ столь же незаслуженно можетъ оказаться въ томъ же положенiи.

"Палата удаляется на совещанiе, и черезъ часъ выноситъ определенiе, коимъ оставляетъ въ силе удаленiе Соколова.

"Защитники евреевъ уходятъ. Публика поднимается и, апплодируя, уходитъ вследъ за защитой. Среди подсудимыхъ движенiе. Председатель делаетъ распоряженiе удалить всю публику"...

"Новаго Времени" могъ бы съ полнымъ основанiемъ и а priori присоединить къ удалившимся его имя, такъ же, какъ и имя его славнаго отца.. Полагаемъ, что величавыя тени творцовъ судебной реформы, если бы они присутствовали въ этой зале, удалились бы изъ нея вместе съ "группой адвокатовъ", такъ какъ, несомненно, что въ ней веялъ не духъ судебныхъ уставовъ, а разве духъ инквизицiоннаго пристрастiя и чуждой правосудiю исключительности.