VІ.
Трагедiя Ковалева и взгляды военной среды.
I.
Въ истекшемъ мае месяце все газеты облетела краткая телеграмма (отъ 16-го мая): "На станцiи Гулькевичи Владикавказской жел. дороги въ гостинице застрелился генералъ Ковалевъ, обвиняемый по делу объ истязанiи доктора Забусова". Дополнительныя известiя сообщали, что генералъ Ковалевъ, желая уклониться отъ новаго судебнаго разбирательства, предстоявшаго въ iюле или августе,-- отправился въ Читу, откуда послалъ просьбу о зачисленiи его въ действующую армiю. Генералъ Церпицкiй выразилъ готовность принять его въ свой отрядъ; очень вероятно, что и другiе генералы такъ же охотно дали бы гонимому общественнымъ мненiемъ товарищу возможность почетно уклониться отъ суда, что, несомненно, было бы новымъ оскорбленiемъ русскому обществу и самой идее даже и военнаго правосудiя. Нетъ также сомненiя, что еще годъ или два назадъ предпрiятiе это могло блестяще осуществиться. Теперь изъ Петербурга последовалъ отказъ, а Ковалевъ получилъ приказанiе вернуться. Но генералъ Ковалевъ -- натура цельная: онъ "готовъ былъ предстать передъ судомъ равныхъ себе людей", т. е. передъ кастовымъ судомъ военныхъ, разъ уже сделавшимъ въ его пользу ничемъ не объяснимыя правонарушенiя. Общественное мненiе онъ презираетъ, въ своемъ "поступке" не раскаивается. Но мысль, что даже въ кастовомъ суде на этотъ разъ будутъ предоставлены какiя-то права людямъ въ сюртукахъ, а не въ военныхъ мундирахъ, какимъ-то гражданскимъ истцамъ и частнымъ обвинителямъ,-- совершенно не укладывалась въ его голове. Онъ считалъ возможнымъ бить "не военныхъ" людей и сечь ихъ розгами,-- но судиться съ ними, отвечать на ихъ вопросы, выслушивать ихъ мненiя о своемъ поступке... Нетъ,-- лучше смерть! И вотъ, на маленькой станцiи вблизи Армавира посредствомъ короткаго револьвернаго выстрела онъ ликвидируетъ все свои счеты и съ судомъ, и съ общественнымъ мненiемъ, и съ газетами, и съ частными обвинителями...
Но онъ не захотелъ уйти молча; передъ своей вольной смертью онъ излилъ свои чувства въ длинномъ, проникнутомъ горечью письме, которое появилось въ "Новомъ Времени". Самая идея о "нелицепрiятiи суда", повидимому, совершенно чужда автору этого письма: свою печальную судьбу онъ приписываетъ чьей-то несправедливой оценке его личности, сравнительно съ другими. "подачка, жертва, отданная властямъ и судамъ". А между темъ,-- спрашиваетъ онъ съ горечью,-- разве я "государственный преступникъ, анархистъ, неужели мой поступокъ расшаталъ государственные устои и тронъ? Неужели я хуже гласныхъ воровъ и мошенниковъ, спокойно живущихъ и занимающихъ высокiе посты? Неужели хуже техъ жалкихъ трусовъ, техъ бездарностей, которые, сохраняя свою шкуру, ради реляцiй жертвуютъ десятками тысячъ или сдаютъ въ позорный пленъ истинныхъ, верныхъ царскихъ слугъ; техъ, кто позорно и униженно кладетъ ключи вверенной ему крености въ ногамъ врага-язычника, а самъ даже съ гордымъ сознанiемъ свято исполненнаго долга спешитъ къ домашнему очагу, къ спокойствiю и комфорту? Нетъ, это все -- герои, увенчанные и увенчиваемые славой и победными лаврами. Больно, обидно до слезъ!"
Стоитъ лишь немного вдуматься въ это письмо, и передъ вами встанетъ мiровоззренiе цельнаго военнаго человека, пропитаннаго насквозь взглядами нашего россiйскаго милитаризма последнихъ десятилетiй. Посмотрите тотъ перечень нреступленiй, которыя генералъ Ковалевъ признаетъ заслуживающими наказанiя,-- и вы увидите, что это -- преступленiя исключительно профессiональныя: военный человекъ не долженъ быть ни политическимъ преступникомъ, ни анархистомъ; онъ не долженъ расшатывать тронъ, не долженъ расхищать предметы довольствiя и снаряженiя вверенныхъ ему командъ, не имеетъ права сдавать крености врагу и жертвовать десятками тысячъ жизней для реляцiи. Если онъ не сделалъ ничего подобнаго,-- онъ правъ, что бы ни натворилъ по отношенiю къ другимъ, не-военнымъ областямъ жизни... Самая мысль, что военный есть также гражданинъ даннаго общества, что для него обязательны законы его страны, что онъ долженъ уважать личность, имущество, честь своихъ соотечественниковъ, хотя бы и не носящихъ военнаго мундира, что гражданское общество въ праве требовать возстановленiя нарушеннаго права,-- все эти соображенiя решительно чужды генералу Ковалеву. Ему, очевидно, не приходитъ даже въ голову, что янычарскiя насилiя военныхъ надъ народомъ могутъ по-своему "расшатывать тронъ" и превосходить даже въ этомъ отношенiи иныя "государственныя преступленiя"... Онъ просто указываетъ на военныхъ людей, совершившихъ, по его мненiю, профессiональные грехи, и спрашиваетъ съ наивнымъ и горькимъ недоуменiемъ: почему онъ "отданъ въ жертву властямъ и судамъ", а они -- увенчаны победными лаврами?
ІІ.
Правда, ослепленный горечью, генералъ Ковалевъ сильно преувеличилъ "победные лавры", якобы выпавшiе на чью-то долю. Лавровъ пока вообще очень мало въ этой безславной войне, и принадлежатъ они по большей части погибшимъ. Что же касается до лицъ, на которыхъ, очевидно, намекаетъ предсмертное письмо генерала Ковалева,-- то пока они пользуются слишкомъ щедро установленнымъ содержанiемъ, но безъ прибавки, въ виде славы или лавровъ. Военачальники, "жертвовавшiе десятками тысячъ жизней для реляцiй", заведомые воры, подъ шумокъ патрiотическихъ возгласовъ торговавшiе "защитой отечества",-- тоже едва ли чувствуютъ себя теперь особенно спокойно, такъ какъ если русской жизни, действительно, предстоитъ очищенiе отъ заполонивнiей ее низости и корыстнаго предательства, то ихъ ждетъ такой общественный судъ, передъ которымъ должно побледнеть самое "дело Ковалева"...
Есть, однако, одинъ аргументъ, который могъ бы привести генералъ Ковалевъ и на который было бы гораздо труднее ответить темъ, кому онъ адресуетъ свои предсмертные укоры. Вместо того, чтобы указывать на лицъ, провинившихся противъ военнаго кодекса, онъ могъ бы поименовать десятки, даже сотни военныхъ, которые делали какъ разъ то же самое, безнаказанными или отделываются пустяками и продолжаютъ мирное теченiе своей карьеры?..
Вотъ на это было бы очень трудно ответить правосудiю нашей страны.
Действительно, то, что сделалъ генер. Ковалевъ надъ Забусовымъ, далеко не представляется небывалымъ. У генер. Ковалева есть предшественники, сотоварищи, последователи. Такъ, еще въ 1896 году газеты глухо сообщали объ исторiи офицеровъ Белгородскаго полка, "дозволившихъ себе, вопреки существующихъ правилъ (sic!), взять команду нижнихъ чиновъ, которыхъ заставили чинить противузаконную расправу надъ некоторыми обывателями местечка Межибожа Подольской губ." {"Русск. Инвал.", цит. изъ "Нов. Вр.", 29-го авг. 1896 г.}. Говорили тогда объ этой исторiй много; но газетамъ было запрещено сообщать возмутительныя подробности многочисленныхъ насилiй, произведенныхъ нижними чинами по команде офицеровъ. Въ томъ же 1896 году въ тифлисскомъ военно-окружномъ суде разбиралось дело ротмистра пограничной стражи Копыткина, который приказалъ подчиненнымъ ему солдатамъ высечь дворянина Сумбатова. 22-го марта 1899 года корнетъ В. (въ Варшаве), пригласивъ къ себе на квартиру надсмотрщика почтово-телеграфной конторы, приказалъ тремъ рядовымъ своего полка снять съ него пальто и тужурку, связать руки назадъ и что и было исполнено {"Сев. Курьеръ", 21-го сент. 1900 г.}. Въ 1901 году заявилъ о себе корнетъ фонъ-Викъ (въ гор. Холме). Онъ не платилъ денегъ портному Гапину и вдобавокъ заподозрелъ последняго въ подаче на него судебнаго иска. По этимъ необыкновенно основательнъмъ и возвышеннымъ причинамъ онъ счелъ свою военную честь оскорбленной и требующей реабилитацiи. Зазвавъ портного въ свою квартиру, онъ высекъ его нагайкой при помощи денщика и рядового Вакарчука {"Южн. Обозр.", 24-го iюня 1901 г. -- Въ первомъ изъ описанныхъ случаевъ несколько офицеровъ Белгородскаго полка были разжалованы въ рядовые, вероятно въ виду небывалыхъ размеровъ скандала, о которомъ писали заграничныя газеты. Последующая исторiя уже не знаетъ столь суровыхъ приговоровъ. Въ случаяхъ Копыткина и корнета В. главному военному суду пришлось несколько увеличить меру наказанiя, назначенную военно-окружными судами съ поразительной снисходительностью. Такъ, корнетъ В. былъ первоначально приговоренъ къ 3 неделямъ гауптвахты, а корнетъ фонъ-Викъ, уже при благосклонномъ участiи самого главнаго военнаго суда, отделался 3-мя месяцами гауптвахты, вероятно потому, что потерпевшiй -- только портной!}.
Таковы "прецеденты". Далее, въ то саыое время, когда о деле Ковалева писали въ газетахъ и говорили въ общественныхъ собранiяхъ, въ Костроме разыгрался возмутительный эпизодъ: офицеръ Васичъ сначала а потомъ гнался за ея юнымъ защитникомъ въ фоне и по лестницамъ театра съ обнаженной шашкой. Теперь газеты сообщаютъ, что "подъ влiянiемъ общественнаго мненiя" (!) подпоручикъ Васичъ былъ удаленъ изъ Костромы и дело было передано его начальствомъ военно-окружному суду. Судъ призналъ поступокъ "несоответствующимъ офицерскому званiю" и приговорилъ Васича... къ трехмесячному аресту на гауптвахте съ некоторымъ ограниченiемъ въ правахъ и преимуществахъ по службе {"Русское Слово", цит. изъ "Волыни", 5-го iюя, No 100.}.
И это все! Если и это нужно считать данью "общественному мненiю", то должно признаться, что военный судъ ограничилъ эту дань самыми минимальными размерами... Человекъ, совершившiй поступокъ, "не соответствующiй офицерскому званiю", возвращается къ этому званiю после краткаго отдохновенiя на гауптвахте.
Но наиболее интересной чертой этого дела являются некоторыя предшествовавшiя и сопровождавшiя его обстоятельства: уже ранее одинъ офицеръ напалъ съ обнаженною шашкой на статистика. Безобразiя и насилiя происходили на улицахъ, на бульварахъ, въ общественныхъ местахъ. Въ местной подцензурной печати писали, что въ Костроме опасно выходить изъ дома безъ оружiя. Казалось бы, все это должно обратить вниманiе и вызвать противодействiе въ самой военной среде. Вместо этого, мы узнали, что общество офицеровъ выступило на защиту Васича и потребовало у старика-отца, чтобы онъ выдалъ сына (защитника оскорбленной офицеромъ девушки) для сеченiя въ офицерскомъ собранiи.
Это изумительное сообщенiе газетъ не было никемъ опровергнуто, а ведь это значитъ, что все общество офицеровъ въ Костроме заявило свое право на "ковалевщину"... И это обстоятельство, повидимому, даже не затронуто судомъ. Что же значитъ единичный поступокъ Ковалева передъ такимъ чудовищнымъ извращенiемъ понятiй о законности, о достоинстве и чести, захватывающимъ уже целое собранiе и принимающимъ характеръ бытового явленiя среды...
Совсемъ также недавно и даже почти въ то самое время, когда генералъ Ковалевъ производилъ свою расправу надъ Забусовымъ, въ Александрополе произошла точно такая же, пожалуй еще более дикая, еще более преступная расправа, о которой сообщаетъ корреспондентъ "Руси". Герой ея -- корнетъ (всего только!) 45-го драгунскаго нолка Посажной; жертва -- помещикъ Драмповъ. Въ начале прошлаго 1904 года {Истязанiе Забусова произошло, какъ известно, 14 марта того же года.} въ крепостномъ александропольскомъ артиллерiйскомъ складе была обнаружена кража патроновъ. Предполагая возможность вывоза последнихъ изъ Александрополя, начальство распорядилось разставить кругомъ города пикеты. Драмповъ съ знакомой дамой выехалъ кататься за городъ и при возвращенiи былъ подвергнутъ обыску (господа военные въ этомъ отношенiи не стесняются лишними формальностями). На ироническое замечанiе Дрампова, что целесообразнее было бы обыскивать не въезжающихъ въ городъ, а выезжающихъ, пикетъ ответилъ задержанiемъ. Впрочемъ, когда г. Драмновъ былъ "представленъ по начальству", то личность его была удостоверена, и онъ былъ отпущенъ. Но въ тотъ же день къ Дрампову въ гостиницу "Италiя" явился корнетъ Посажной, который вызвалъ его и предложилъ ехать къ командиру полка "для допроса по делу о краже патроновъ". Удивленный Драмповъ заявилъ, что ему но этому делу ничего неизвестно, но, какъ русскiй человекъ, привыкшiй повиноваться всякому, хотя бы и самому наглому нроизволу,-- поехалъ. Посажной вместо командира повезъ Дрампова за городъ и здесь, совершенно какъ Ковалевъ, произвелъ надъ беззащитнымъ Драмповымъ возмутительнейшiя истязанiя. "Тутъ было,-- пишетъ корреспондентъ "Руси" {Цитирую изъ "Кiевскихъ Откликовъ", 4-го мая 1905 г.},-- все, начиная съ раздеванiя (въ ту ночь морозъ доходилъ до 20°) и кончая примерною смертною казнью (!). По приказанiю корнета солдаты привязали несчастнаго Дрампова къ дереву, при чемъ туго обвязали все тело и шею, и начали бить его плетьми. Потомъ, приказавъ солдатамъ взять ружья "на изготовку", Посажной заявилъ, что если после двукратной команды Драмповъ не укажетъ места нахожденiя спрятанныхъ патроновъ, то за третьей командой будетъ казнемъ. Не получивъ (весьма естественно) желаемаго ответа, корнетъ развязалъ его, велелъ повалить на землю и бить; при этомъ пришелъ въ такое разъяренное состоянiе, что началъ и самъ бить его ногами и шпорами. Закончивъ эту возмутительную процедуру, онъ приказалъ влить Дрампову въ ротъ водки и потащилъ свою жертву въ трактиръ, где продолжалъ свое глумленiе. Передъ темъ, какъ отправить измученнаго Дрампова домой, онъ взялъ съ него расписку, что никакого насилiя надъ нимъ не производилось".
Съ этихъ поръ прошелъ годъ... Прошелъ тотъ самый годъ, въ теченiе котораго шло дело Ковалева, поглотившее, повидимому, все вниманiе военной юстицiи. Ковалевъ погибъ съ сознанiемъ, что его на этотъ разъ никто не защититъ отъ громкаго требованiя правосудiя, заявленнаго негодующимъ обществомъ... А o корнете Посажномъ мы не слышимъ даже, чтобы онъ предсталъ предъ судомъ. По словамъ корреспондеита, онъ "преблагополучно продолжаетъ службу въ полку" и товарищи вероятно подаютъ ему руку, а начальство... Когда, после долгой предварительной процедуры, дело стало прибдижаться къ судебпой развязке, то командиръ полка благосклонно разрешилъ свирепому корнету отпускъ, и дело опять затянулось. "Чемъ оно кончится, неизвестно. -- заключаетъ корреспондентъ свое повествованiе,-- какъ неизвестно и то, откуда вытекаетъ непонятная благосклонность командира".
къ командиру полка). Какъ и Ковалевъ, корнетъ Посажной употребляетъ для истязанiя подчиненныхъ ему нижнихъ чиновъ, которые безсознательно играютъ роль палачей, только вдобавокъ корнетъ еще и лично становится палачомъ, принимая участiе въ самыхъ изысканныхъ мучительствахъ... Но въ то время, какъ Ковалевъ не предпринимаетъ ничего для скрытiя своей расправы,-- корнетъ Посажной прибегаетъ къ чисто приказной,-- правда, очень наивной -- уловке, рисующей сразу и нравственный, и умственный уровень корнета по сравненiю съ суровымъ изуверствомъ закаспiйскаго генерала: онъ вымогаетъ у своей жертвы оправдательную расписку въ томъ, что его не истязали!..
И однако Ковалева успели судить, и, какъ бы то ни было, даже осудили, не смотря на заступничество генераловъ Куропаткина и Уссаковскаго. Подъ давленiемъ общественнаго мненiя решенъ пересмотръ заново всего процесса, Ковалевъ успеваетъ уехать въ Читу и получаетъ приказъ вернуться, наконецъ онъ трагически кончаетъ все эти счеты выстреломъ и смертью... А корнетъ Посажной "благополучно продолжаетъ службу въ полку"... Какой "несчастной случайностью" можетъ военная Фемида объяснить эту странность, и что она можетъ ответить на горькiе вопросы предсмертной апелляцiи застрелившагося генерала?.. Отвечать передъ закономъ, поставленнымъ такъ высоко, что на его решенiе. не можетъ повлiять никто, ниже генералиссимусы действующихъ армiй,-- это одно. Но генералу являться случайной жертвой якобы правосудiя, которое въ то же время и не въ состоянiи настигнуть александропольскаго корнета,-- это, ведь, действительно "горько, обидно до слезъ", потому что это -- произволъ, усмотренiе, жертва общественному негодованiю, уступка... Все, что угодно, но только не правосудiе, которое равно для всехъ и должно считаться лишь съ закономъ.
ІІІ.
Со времени дела Сташевскаго, убившаго журналиста Сморгунера за исполненiе последнимъ своихъ гражданскихъ обязанностей (и отделавшагося, сказать кстати, совершенными пустяками) -- я привыкъ обращать вниманiе на дела этого рода, далеко не полно оглашаемыя въ газетахъ, и теперь въ моемъ распоряженiи находится ужасающiй мартирологъ, отмеченный все тою же исключительностью военныхъ взглядовъ на значенiе профессiональной чести, темъ же презренiемъ къ личности и жизни русскаго невоеннаго человека и такъ же обагренный кровью... Перечислить полностью весь этотъ длинный рядъ насилiй въ небольшой заметке нетъ никакой возможности, и потому, чтобы не быть голословнымъ, я приведу лишь случаи, относящiеся къ двумъ месяцамъ, располагая ихъ въ простой хронологической последовательности.
Апрель. Изъ Красноярска пишутъ "Праву": "На вокзале, въ комнатахъ І и ІІ класса, публика, являющаяся будто бы "интеллигентной", держитъ себя непозволительно. Преимущественно это железнодорожные саврасы, проезжiе и местные Помимо шума, громкихъ окриковъ, насмешекъ, неприличныхъ выраженiй по адресу дамъ и вообще лицъ, почему-либо не нравящихся этимъ оболтусамъ (я цитирую точно), последнiе злоупотребляютъ еще оружiемъ: вынимаютъ револьверы, делаютъ видъ, что хотятъ стрелять, потрясаютъ саблями. На дняхъ такой еще юный пижонъ, упившись до белыхъ слоновъ, вообразилъ, что находится на передовыхъ позицiяхъ въ Манчжурiи и пустился шашкой рубить цветы и посуду, находившiеся на общемъ столе" {Цит. изъ "Нижегор. Листка", 9 апреля 1905 г., No 94.}.
12 апреля "естьли тутъ студенты, заступитесь!" На помощь избиваемымъ явилась публика, а къ офицерамъ присоединился третiй товарищъ, который, во время составленiя протокола, въ обращенiи избиваемаго къ студентамъ усматривалъ призывъ къ бунту... {"Сибирскiй Вестн." Цит. изъ "Нижегор. Листка", No 115.}.
22 апреля въ Твери былъ произведенъ ускоренный выпускъ юнкеровъ тверского юнкерскаго кавалерiйскаго училища. По обычаю, окончившiе военное воспитанiе молодые люди отправились "вспрыснуть" новые мундиры въ общественный садъ, въ ресторанъ, называемый "Кукушкой". Начались эти "вспрыски" съ того, что изъ верхняго зала этого публичнаго места были изгнаны "штатскiе"... "Ты зачемъ, шпакъ? Убирайся по добру, по здорову!" -- такъ обращались эти "воспитанные" молодые люди къ совершенно имъ незнакомымъ лицамъ гражданскаго состоянiя. Затемъ, съ отвоеваннаго такимъ образомъ верхняго этажа посыпались вызовы, обращенные уже ко всей находившейся внизу публике, при чемъ храбрая молодежь требовала "подать имъ на расправу хоть одного (!) студента". Наконецъ, разгоряченные виномъ, юноши сошли въ садъ и очень скоро, "обнаживъ шанiки, бросились на публику", очевидно, вынеся изъ своего учебнаго заведенiя огульное представленiе обо всемъ невоенномъ обществе и народе, какъ о врагахъ, подлежащихъ искорененiю. "На меня (писалъ корреспонденту "Новостей" одинъ изъ очевидцевъ, присяжный поверенный Ч.) наскочили двое съ обнаженными шашками, но я отбился палкой. Слышалъ 4--5 револьверныхъ выстреловъ". Одинъ изъ "почетныхъ жителей" гор. Твери разсказывалъ тому же корреспонденту: "Около 11 час. вечера я встретилъ близъ почты большую толпу народа, которая бежала отъ офицеровъ... Въ конце Миллiонной улицы вскоре показалась толпа офицеровъ, и вся публика, скрываясь отъ нихъ, бросилась въ почтовую контору, откуда долго никто не решался выходить"... Такимъ образомъ, военныя действiя были перенесены на улицу. Между темъ, "изъ сада двое были отправлены въ больницу (съ разсеченными ранами). Получившiе менее значительныя раны разъехались по домамъ". На другой день въ юнкерскомъ училище выплачивали контрибуцiю пострадавгаимъ за испорченное платье, а инымъ и за раны (такъ, одинъ изъ писцовъ получилъ 62 рубля за разсеченную руку и пальто). "Делу данъ законный ходъ" {"Новости". Цит. по "Кiевскимъ Откл.", 9 мая, No 127.}. Но какое разбирательство (если оно и состоится, что, однако, сомнительно) покроетъ тотъ фактъ, что военная молодежь, только что сошедшая со школьной скамьи, первый пылъ своихъ "юныхъ увлеченiй" направляетъ, безъ всякаго даже разбора, на истребленiе своихъ безоружныхъ согражданъ? И такъ они начинаютъ свою карьеру!.. Каково же будетъ продолженiе?.. При правильномъ взгляде на дела этого рода, у этихъ юношей следовало отнять оружiе немедленно и навсегда, такъ какъ они обнаружили сразу, что изъ своего учебнаго заведенiя не вынесли самыхъ элементарныхъ понятiй о томъ, что такое оружiе, для чего народъ снабжаетъ имъ свою армiю, и въ какихъ случаяхъ обнаженiе сабли должно считаться однимъ изъ тягчайшихъ преступленiй даже съ профессiональной точки зренiя...
24 апреля опять въ Томске офицеръ Червяковскiй, подозвавъ извозчика, сталъ грозить, что "разобьетъ ему морду", если, подъезжая, онъ брызнетъ на него грязью. Испуганный извозчикъ предпочелъ вовсе не подавать лошадей такому грозному седоку. Тогда Червяковскiй кинулся въ пролетку, сталъ бить извозчика по голове и затемъ обнажилъ шашку. Къ счастью, извозчикъ успелъ соскочить съ пролетки. Возмущенная публика обезоружила буяна и потребовала составленiя протокола въ участке. Часа черезъ 2 или 3 тотъ же Червяковскiй появился на Нечаевской улице (у извозчичьей биржи) съ целымъ взводомъ солдатъ. Извозчики въ панике бросились въ разпыя стороны, а Червяковскiй, "давъ команду стрелять" (которую солдаты, очевидно, не исполнили?), послалъ взводъ въ погоню за беглецами. Когда же на шумъ изъ соседняго двора выбежали маленькiе гимназисты, то озверевшiй офицеръ приказалъ: "бей ихъ прикладами!" Къ счастiю, вскоре подоспели другiе военные, и Червяковскiй, который взялъ изъ казармы солдатъ безъ разрешенiя коменданта (и солдаты последовали за безумцемъ!), былъ арестованъ. "Будетъ ли делу данъ законный ходъ" -- корреспонденту неизвестно... {"Сибирскiй Вестн.". Цит. изъ "Нижсгор. Листка", No 115.}
въ другомъ конце Россiи, а именно въ г. Новороссiйске, казачiй хорунжiй Еглевскiй произвелъ целый погромъ, едва не кончившiйся кровавымъ столкновенiемъ толпы съ войсками. Напившись пьянымъ, этотъ вояка вышелъ вооруженный на улицу, съ двумя казаками, и сталъ избивать людей, попадавшихся на-встречу. Сначала онъ ни за что ни про что ударилъ школьнаго сторожа Шпаковскаго, потомъ "съездилъ по уху" проходящаго армянина, затемъ далъ пощечину рабочему Медведеву. Когда товарищи последняго сделали попытку заступиться, то Еглевскiй скомандовалъ сопровождавшимъ его казакамъ: "шашки вонъ!" И те, какъ безсмысленныя машины, безъ проблеска сознанiя, безъ признаковъ пониманiя того, что такое служба, и что преступленiе -- исполнили дикую команду, а самъ Еглевскiй выхватилъ револьверъ и сталъ стрелять, при чемъ ранилъ въ плечо девочку Татьяну Сухорукову. После этого его видели въ другихъ местахъ, и всюду онъ производилъ буйства, и всюду, какъ автоматъ, за нимъ следовалъ казакъ, безсмысленно, по приказу размахивавшiй шашкой (другой, повидимому, скрылся). На шумъ и выстрелы сбежалась толпа, и дело стало принимать серьезный оборотъ. Тогда Еглевскiй скрылся въ постояломъ дворе Шумахера, а толпа, все возроставшая и страшно возбужденная, запрудила всю улицу. Ждали, очевидно, нападенiя на постоялый дворъ и самосуда: была вызвана полицiя, жандармы и, наконецъ, войска. Къ счастiю, до кровавыхъ столкновенiй дело не дошло. Приставу и жандармскому офицеру удалось проникнуть въ постоялый дворъ и увести Еглевскаго заднимъ ходомъ. При этомъ оказалосъ, однако, что, даже находясь въ осаде, хорунжiй Еглевскiй успелъ избить давшаго ему прiютъ Шумахера. Волненiе въ обществе и народе было такъ сильно, что для успокоенiя города начальство сочло нужнымъ расклеить по улицамъ объявленiе: "По делу о произведенныхъ хорунжимъ Еглевскимъ на Цемесской улице выстрелахъ, исправляющiй должность губернатора лично производитъ дознанiе" {"Русское Слово" (цит. изъ "Южнаго Об." 29 апр.), "Черном. Побережье" 29 апр.. No 667, "Нижегор. Лист.", No 115.}.
Вообще 24 апреля (1905 г.) является какимъ-то роковымъ: въ тотъ же день, въ Петербурге штабсъ-капитанъ Сквиро (на этотъ разъ отставной), заметивъ на вокзале Московско-виндаворыбинской железной дороги еврея Винника съ Георгiевскимъ крестомъ, подошелъ къ нему и спросилъ, за что онъ. получилъ этотъ крестъ? Винникъ ответилъ, что получилъ его за отличiе при взятiи крепости Таку. Тогда Сквиро внезапно схватилъ съ груди Винника крестъ и бросилъ его на платформу, а самъ скрылся столь поспешной что возмущенная презренной выходкой публика не успела задержать трусливаго наглеца. На глазахъ у Винника были слезы. Публика наперерывъ выражала ему сочувствiе {"Южн. Обозренiе", 15 мая, No 2833.}.
апреля или въ начале мая компанiя частныхъ лицъ, прохаживаясь въ Николаеве по Соборной улице, вела оживленную беседу, при чемъ одинъ, жестикулируя, нечаянно заделъ одного изъ двухъ проходившихъ мимо офицеровъ. Задевшiй, на замечанiе офицера, снялъ шляпу и извинился. Офицеръ (Яковлевъ) не удовлетворился даже вторичнымъ извиненiемъ и сталъ гаворить грубости по адресу всей компанiи, а затемъ даже наступать съ хлыстомъ, грозя что-то "показать жидамъ", которыхъ, впрочемъ, по словамъ корреспондента, въ собравшейся на шумъ толпе было очень мало. Яковлевъ толкнулъ г-на Р. такъ, что тотъ едва устоялъ на ногахъ, а его товарищъ Потаповъ ударилъ г-на Р. сзади по голове. Затемъ были опять пущены въ ходъ обнаженныя шашки, при чемъ г-нъ P., схватившись за лезвiе, поранилъ себе руки. Офицеры приказывали городовому арестовать г-на P., но толпа свидетелей происшествiя настояла на препровожденiи въ участокъ для составленiя протокола и самихъ развоевавшихся офицеровъ {"Од. Новости". (Цит. изъ "Нижег. Листка", No 118, отъ 6 мая).}.
5 мая съ Грековымъ. Последнiй попросилъ офицера вести себя приличнее, а офицеръ, увидевъ въ этомъ напоминанiи оскорбленiе мундира, ударилъ Грекова и затемъ обнажилъ шашку. Тогда Грековъ выхватилъ револьверъ и... убилъ Петрова почти наповалъ. Суду предстоитъ решить, въ какой степени это вызывалось необходимостью самообороны, но, при описанныхъ обстоятельствахъ, въ решенiи суда сомневаться трудно {"Вестникъ Юга". Цит. изъ "Нижегор. Листка", No 124, 12 мая. }.
15 мая въ селе Лоцманской Каменке (Екатериносл. губ.), офицеръ лейбъ-гвардiи гренадерскаго Екатеринославскаго полка, въ нетрезвомъ виде, ворвался въ неуказанное время въ пивную и потребовалъ пива. Когда хозяинъ, Драганъ, ответилъ, что въ такой раннiй часъ онъ по закону не въ праве отпустить пива, то офицеръ, обнаживъ шашку, приставилъ ее къ носу Драгана, а затемъ нанесъ ударъ по плечу. День былъ базарный, и къ месту происшествiя быстро собралась толпа, состоявшая преимущественно изъ крестьянъ. Одного изъ нихъ (Омельченко) храбрый воинъ укололъ шашкой въ плечо. Тогда, очевидно мало обращая вниманiя на неприкосновенность мундира, въ который былъ облеченъ пьяный буянъ, крестьяне быстро его обезоружили, сделавъ, такимъ образомъ, безопаснымъ {"Нижег. Листокъ", 23 мая 1905, No 135.}.
21 мая, въ 2 часа пополудни, по главной улице города Ченстохова ("Аллеямъ"), служащей местомъ гулянья, проезжалъ офицеръ 42-го. драгунскаго Митавскаго полка, Познякъ. На замечанiе одного изъ публики,-- что эта часть "Аллеи" назначена только для пешеходовъ,-- офицеръ ответилъ ударомъ кулака въ лицо. Полицейскiй побоялся составить протоколъ и сталъ энергично приглашать возмущенную публику расходиться {"Отеч.", 28 мая 1905, No 87.}.
ІV.
Все изложенное представляетъ, безъ сомненiя, лишь слабое отраженiе того, что совершается въ действительности. Я взялъ лишь факты, оглашенные за два последнихъ месяца {Статья писалась въ начале iюня 1905 г. и назначалась для "Русск. Богатства".}, но я, конечно, не исчерпалъ всего, что появилось за это время въ газетахъ, а газеты не печатали всего, что имело место въ жизни. При этомъ я нарочно устранилъ все случаи, где гг. военные выступаютъ въ роли усмирителей всевозможныхъ замешательствъ, такъ какъ въ этихъ случаяхъ явленiе усложняется наличностью страстей и увлеченiй другого порядка. Легко понять, въ какой мере злоупотребленiе оружiемъ въ этихъ случаяхъ превосходитъ обычные прiемы "мирнаго времени". Я вероятно еще вернусь къ этому предмету, а пока въ приведенныхъ примерахъ мы имеемъ дело съ обычными, будничными отношенiями военной среды къ обывателямъ. Военные люди являются здесь въ роли такихъ же обывателей, нанимающихъ извозчиковъ, проходящихъ по улицамъ, заходящихъ на почты, въ увеселительные сады или рестораны. И вотъ какъ легко все эти мирныя действiя заканчиваются обнаженiемъ оружiя и ранами, а иногда и смертью...
огромному общественному движенiю. Два случая такой расправы съ гражданами изъ-за мундирной чести въ Германiи доставили много непрiятныхъ минутъ министрамъ, которымъ пришлось оправдываться и выслушивать очень суровыя речи Бебелей и Рихтеровъ. Если бы хоть что-нибудь подобное произошло въ Англiи,-- это могло бы поколебать министерство, вызвало бы парламентское следствiе и пересмотръ всего военнаго быта. У насъ десять оглашенныхъ случаевъ {А сколько не оглашенныхъ! Ведь дело Посажного оглашено только черезъ годъ!} въ два только месяца не обращаютъ особеннаго вниманiя техъ, на чьей обязанности лежало бы прекращенiе систематическихъ правонарушенiй, и военное правосудiе довольно спокойно взираетъ на подвиги всехъ этихъ Васичей и Посажныхъ, Червяковскихъ, Еглевскихъ, Яковлевыхъ, Потаповыхъ и имъ подобныхъ, прилагая лишь старанiя по возможности оттянуть судъ, ограничить пределы его разсмотренiя и смягчить приговоры {Въ 1896 ГОду на зап. -сибирской ж. д. корнетъ Карповъ выстреломъ изъ револьвера въ спину убилъ наповалъ ннженера Курмана, который шелъ къ начальнику железнодорожной станцiи заявить о скандальномъ поведенiи Карпова въ вагоне (Карповъ оскорблялъ пассажирокъ). Общество было страшно возмущено этимъ наглымъ убiйствомъ, при которомъ не было ни одного смягчающаго обстоятельства. Приговоръ военнаго суда, уже и самъ по себе мягкiй (ссылка въ Иркутскую губ. на месколько летъ съ исключенiемъ со службы), замененъ заключенiемъ въ крепости, после чего Карповъ "благополучно" вернулся къ продолженiю столь достойно начатой служебной карьеры...}. И никому, какъ будто, не приходитъ въ голову, что это все растущее на почве безнаказанности явленiе деморализуетъ армiю, понижаетъ ея нравственный уровень и принимаетъ, наконецъ, размеры грознаго общественнаго явленiя. Искать правосудiя?.. Но ведь жалобы приходится адресовать прежде всего такимъ же военнымъ, которые сами "были молоды" и съ доброй улыбкой снисходительныхъ дядюшекъ вспоминаютъ собственныя милыя проделки надъ безоружными "шпаками", т. е. надъ людьми изъ русскаго общества и народа, который своимъ трудомъ содержитъ самую армiю.
Вотъ наудачу классическiй примеръ, какъ иной разъ встречаются эти законныя жалобы. Въ 1900 году г. Тулушевъ, житель города Кирсанова (Тамбовской губ.), проходя въ цирке къ своему месту, нечаянно тронулъ палкой трость офицера Тихонова. Последнiй осыпалъ его за это Тулушевъ принесъ на это жалобу начальнику 5 кадра кавалерiйскаго запаса, г-ну Туганову. Фактъ былъ на лицо, отрицать его было невозможно. И вотъ -- оффицiальный ответъ Туганова (No 1642):
"По подробномъ разследованiи дела по вашей жалобе на шт. -ротмистра ввереннаго мне кадра, Тихонова, препровожденной мне городскимъ судьей города Кирсанова при отношенiи отъ 12 августа сего 1900 года, за No 1083, выяснена обоюдная обида: со стороны вашей темъ, что вы (sic) шт. -ротмистра Тихонова, а со стороны шт. -ротмистра Тихонова темъ, что онъ при разговоре съ вами махалъ палкой и употреблялъ бранныя слова,-- почему дело оставлено мною безъ последствiй..." "Русскiя Вед." 12 сентября 1900 года, No 254). Признаюсь, я сильно затруднился бы ответить на вопросъ генерала Ковалева: хуже ли его поступокъ съ Забусовымъ этого оффицiальнаго ответа, беззастенчиво приравнивающаго личность штатскаго русскаго гражданина къ... кончику трости военнаго!
безпричиннаго оскорбленiя офицера вызываетъ целую бурю. За несколько летъ мы знаемъ лишь четыре такихъ случая. Въ одномъ изъ нихъ полу-невменяемый субъектъ ударилъ молодого офицера (Кублицкаго-Шотуха). Тотъ не убилъ его, "мундирной чести..." И по этому поводу М. И. Драгомировъ, авторитетный писатель по вопросамъ военнаго быта, не нашелъ ничего другого сказать своимъ младшимъ товарищамъ, кроме изумительнаго совета,-- чтобы "малейшее (sic!) посягательство на оскорбленiе действiемъ вызывало мгновенное возмездiе оружiемъ, рефлекторное"... Въ подтвержденiе этого лоложенiя кастовой этики М. И. Драгомировъ привлекаетъ соображенiя о "несоответствiи законовъ съ требованiями жизни", и даже вспоминаетъ о скрижаляхъ завета, которыя разбилъ Моисей въ своемъ гневе на израильскiй народъ!.. Престарелый генералъ и авторитетный военный писатель представляетъ себе, очевидно, всехъ военныхъ Моисеями въ праведномъ гневе, а насъ, обыкновенныхъ гражданъ, безусловными грешниками. Въ виду этого онъ рекомендуетъ своимъ коллегамъ разбивать походя и те небольшiя скрижальцы отечественныхъ законовъ, которыя еще ограждаютъ хоть отчасти права невоенныхъ гражданъ на неприкосновенность личности и на гарантiи суда. Советъ М. И. Драгомирова есть советъ презирать законы отечества, упраздняющiе дикiй принципъ кастоваго самосуда, и ставитъ личный судъ въ своемъ деле выше этихъ законовъ... М. И. Драгомировъ при этихъ подстрекательствахъ забываетъ только, что привычка къ некоторымъ рефлекторнымъ движенiямъ, съ одной стороны, разслабляетъ задерживательные и даже мыслительные центры, а съ другой -- порождаетъ часто такiе же, нежелательные и несдержанные ответные рефлексы...
V.
И это въ последнее время сказывается все заметнее. Такъ какъ мы ограничили свою заметку матерiаломъ за два месяца, то не станемъ перечислять все случаи, когда толпа избивала прибегавшихъ къ оружiю офицеровъ, рвала на нихъ погоны, отнимала и изламывала сабли (таковы парадоксальныя последствiя излишняго огражденiя неприкосновенности "мундира"). Но и въ приведенныхъ нами выше эпизодахъ этотъ мотивъ постоянно сопровождаетъ происходящiя столкновенiя... "Возмущенная публика", "сбежавшiйся на шумъ народъ", "прибежавшая съ базара толпа мужиковъ" -- всюду принимаетъ сторону безоружныхъ гражданъ. Въ Костроме печатно провозглашается необходимость запасаться оружiемъ въ виду систематическихъ насилiй со стороны офицеровъ; въ Екатеринославе Грековъ убиваетъ наповалъ оскорбившаго женщину и обнажившаго саблю офицера Петрова; наконецъ, въ случае съ Еглевскимъ настроенiе толпы принимаетъ такой угрожающiй характеръ, что требуетъ экстренныхъ меръ, и противъ негодующаго народа выдвигаются войска. И это, конечно, потому, что за пьяными и изступленными Еглевскими и общество, и народъ чувствуютъ не случайныя выходки отдельныхъ буяновъ, а признаки настроенiя военной среды, привычку многихъ ея представителей безнаказанно топтать чужое достоинство и чужую честь... Самое объявленiе губернатора, извещавшаго населенiе о томъ, что онъ производитъ дознанiе указываетъ очень красноречиво на недоверiе къ безпристрастiю военнаго правосудiя, на которое съ такой горечью указываетъ (съ противоположной точки зренiя) и предсмертная апелляцiя несчастнаго Ковалева...
Генералъ Ковалевъ, несомненно, является жертвой своей среды и ея нравовъ. По многимъ прежде бывшимъ примерамъ, онъ тоже имелъ полное основанiе считать себя Моисеемъ, безнаказанно разбивающимъ скрижали. Эта уверенность на сей разъ его обманула: обычные прiемы кастоваго суда встретились съ возростающимъ не по днямъ, а по часамъ правосознанiемъ русскаго общества. И въ ответъ на приговоръ первой инстанцiи раздался такой громъ единодушнаго негодованiя и протеста, что... генералъ Ковалевъ остался одинокимъ...
"Новомъ Времени" письмо, въ которомъ звучитъ явная попытка смягчить подавляющее общественное негодованiе. Тамъ онъ говорилъ, между прочимъ: "Оспаривать справедливость нравственной оценки моего преступленiя я не могу, потому что самъ себя осуждаю и наверное гораздо строже, чемъ кто бы то ни было" {"Нов. Время". Цит. изъ "Южн. Обозр.", 19 января 1905 г., No 2724.}. Но если такъ,-- то и последствiя очевидны: за виной и при томъ виной тяжкой, должна следовать ответственность, условiя которой заранее и безлично установлены законами. Только этого и добивалось и общество, и печать въ деле ген. Ковалева.
Это его дело... Ни обществу, ни печати не въ чемъ упрекнуть себя. Могила ген. Ковалева говоритъ не объ излишней суровости общественнаго суда, а лишь о томъ, что на смену русской безсудности идетъ возростающее гражданское самосознанiе. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
VI.
Моя статья была уже закончена, когда газеты принесли новое потрясающее известiе. 18 iюня офицеръ проходившаго черезъ Курскъ эшелона артиллеристовъ на неповиновенiе и грубость соддата ответилъ смертельнымъ ударомъ шашки. А возмущенная этимъ толпа напала на вагонъ, въ которомъ заперся отстреливавшiйся офицеръ, вывела оттуда сопровождавшую последняго семью и зажгла вагонъ. Офицеръ погибъ.
Таковы первоначальныя известiя объ этой потрясающей трагедiи. Каковы бы ни были дальнейшiя подробности, оне не въ состоянiи изменить ея глубокаго основного значенiя. "Рефлексiи", такъ беззаботно рекомендуемыя генераломъ Драгомировымъ,-- двусторонни, обоюдоостры и опасны...
"отъ имени многихъ офицеровъ гвардейскихъ и артиллерiйскихъ полковъ послано ходатайство о разрешенiи собранiя офицеровъ для обсужденiя некоторыхъ вопросовъ, касающихся положенiя офицеровъ въ обществе". Въ ходатайстве указывается, что офицеры сознаютъ свою оторванность и отчужденность... "Мы чувствуемъ себя словно въ завоеванной стране,-- говорится въ ходатайстве,-- и такое положенiе становится невыносимымъ" ("Р. Вед.", цит. изъ "Черном. Побер.", 22 iюня 1905 г.).
Исходъ ясенъ. Онъ въ признанiи, что военные должны стать гражданами своей страны, что законъ долженъ быть одинъ для всехъ, что профессiональная нравственность не можетъ стоять въ противоречiи съ началами, которыя признаны всемъ обществомъ... Только тогда исчезнетъ и отчужденность, и оторванность, и ковалевскiя трагедiи, и курскiе ужасы, и многое, многое другое,
1905 г.