ГЛАВА IV
Поездка по верховым втаницам. - Ночлег в Трекиных Хуторах. - "Кочкин пир". - Последние птголоски крамолы. - Об "агличанке"
Я собрался в поездку по "верховым" станицам, т. е. кверху от Уральска, до Илека, где уже кончается область Уральского войска.
Для этого я купил себе лошадь. Это был заслуженный когда-то строевой конь, постепенно опускавшийся по ступенькам житейской карьеры и перед моей поездкой исполнявший скромную работу при молотилке на войсковой учебной ферме. Опытный глаз мог еще различить сквозь худобу и опущенность прежние статьи хорошей казачьей лошади.
Добрые люди снабдили меня тоже изрядно послужившей на своем веку тележкой на погнувшихся дрогах, и, наконец, благоприятная судьба послала мне прекрасного спутника в лице Макара Егоровича Верушкина, илецкого казака, учителя с той же учебной фермы. Он ехал в Илек к родным.
На склоне июльского жаркого дня. снарядившись в путь, мы двинулись из садов через Чаган луговыми и степными дорогами. Вся совокупность нашей скромной экспедиции - и костистая лошадь, и скрипучая тележка, и наши фигуры в белых картузах, скоро покрывшихся летучей степной пылью, - ничем не нарушала привычной картины степной дороги, то лениво взбегавшей на увалы, то тянувшейся серою лентой между бахчами...
Солнце сильно склонилось к закату. Последние лучи играли еще на верхушке триумфальной арки и церковных главах Уральска, когда, минуя "Баскачкину ростошь" и Солдатскую Старицу (старое русло Урала) и перерезав пыльный тракт, мы поднялись на широкий увал, и тележка покатилась ровною степью... Перед нами была безграничная степь. Даль обволакивалась легкою предвечернею дымкой, и только вправо зеленая полоска лесной поросли отмечала вдали берега излучистого Урала...
Солнце совсем уже село, и теплые сумерки лежали над степями, когда наша тележка въехала в улицы Трекиных хуторов, где мы наметили свой первый ночлег.
На улицах стояла тишина, свойственная этому неопределенному сумеречному часу. Кое-где на завалинках и бревнах виднелись группы казаков, занятых разговорами. К одной из таких групп мы и привернули со своей тележкой.
-- Доброго здоровья, - сказал мой спутник.
-- Здравствуйте, - ответили казаки. - Кого надо?
-- Где тут живет ваш уполномоченный NN?
Я уже говорил о "съезде уполномоченных", заменяющем казачье земство. Население относится очень сочувственно к этому учреждению, и звание уполномоченного считается очень почетным званием. Один из моих уральских добрых знакомых, Н. А. Бородин, бывший петровец, ученый войсковой рыбовод, предвидя возможность недоверия станичников к иногороднему приезжему человеку, снабдил меня письмами к нескольким уполномоченным. В этих письмах, подписанных тремя интеллигентными казаками, бывшими председателями съездов, сообщалось о цели моей поездки, и уполномоченные приглашались оказать мне содействие по собиранию нужных сведений. Бумага эта осталась без действия, так как в это время почти все "уполномоченные", по большей части почтенные старики, были на бахчах или в полях. Но все же самая возможность ссылки на это письмо давала мне своего рода опорный пункт и служила началом разговора... На наш вопрос об уполномоченных, один из казаков ответил:
-- Он в городе. Да вам его зачем?
-- Письмо у нас от Николая Андреевича Бородина. Переночевать бы.
-- Так что же! Это и у меня можно, - сказал, подымаясь, высокий бородатый казак... - Мы Николая Андреевича тоже довольно знаем. - И он стал отворять плетневые ворота.
Мы, разумеется, охотно приняли приглашение и въехали во двор. Постройки в этой безлесной местности имеют особый характер. Отличительная черта - преобладание плетней и чрезвычайная экономия материала. Маленькие, чистенькие мазаночки с плоскими крышами придают своеобразный вид широким станичным улицам. Дворы тоже обносятся плетнями.
-- Где хотите ночевать, - спросил у нас хозяин: - на дворе, а то в светелке?
Он только что вышел, наклоняясь в дверях, из своей избы, куда ходил распорядиться насчет самовара, и я искренне удивлялся, как могут такие большие люди помещаться в таких игрушечных жилищах. Ночлег в жаркой светелке нам не улыбался, и мы попросили устроить нас на дворе.
Вынесли самовар. Вечер был тихий и ласковый. Пламя свечи, поставленной на земле, стояло ровно, не колыхаясь, и освещало группу казаков, собравшихся из любопытства и сидевших на земле по-киргизски на корточках. Одного из них, седого старика, с буйными седыми кудрями, выбивавшимися из-под слишком узкого форменного картуза, позвал хозяин, узнавший о цели моей поездки, - как человека, для меня интересного: дед его хорошо знал Пугачева.
-- Вместе сурков вылавливали в степи...
-- Как это? - спросил я с недоумением.
-- А так, очень просто. Найдут сурчину... ямку, значит. Польют воду - сурок и выскочит. Он его сейчас придавит к земле подожком...
-- Да зачем ему было сурков давить?
-- То-то вот, подумай ты. Бывало, тоже и дедушка спрашивает его: зачем, говорить, это вам, ваше превосходительство?.. А он и говорит... - Старик делает свирепое лицо и таращит глаза. - Этак же, говорит, ваших отцов, старых казаков... вс-сех передавлю...
-- Эх, - не то рассказывает, - говорят слушатели.
-- Спутал.
-- Это он о другом. О Волконском это...
Старик сконфуженно оглядывается... Он действительно спутал. У Иоасафа Игнатьевича Железнова, уральского бытописателя и историка, есть колоритный рассказ старого казака о князе Волконском, оренбургском губернаторе в начале XIX века. Дело тогда шло о введении в казачьем войске "чередовой" службы. Казаки противились: они видели в этом первый шаг к регулярщине... Началось сильное брожение. Казаки отказались послать требуемый начальством полк в Грузию. В это-то время, чтобы ознакомиться с причинами и характером движения, из Оренбурга приехал князь Волконский. Сначала он "принял на себя суворовские замашки", притворился простачком, ходил по домам и толковал с бабами об их житье-бытье, а с ребятами выходил потешиться в поле, выливать земляных тушканчиков... Эта генеральская "блажь" не обманула, однако, казаков, и войско смотрело на него с прежней чуткой подозрительностью. Действительно, месяца через два Волконский вернулся с несколькими батальонами солдат и с отрядом башкир. Казаки встретили его с хлебом-солью, но он хлеба-соли не принял, пока казаки не примут от него то, что он привез.
-- От добра, батюшка, не откажемся, - ответили казаки, догадываясь, что дело идет о "штате", - а что не по нас, не обессудь, кормилец, - совесть претит...
-- А это что? - спросил Волконский, указывая на башкир и солдат.
-- Не знаем, батюшка. Должно быть, детки твои, - сказали казаки. - И игрушки в руках у них славные. Не бесчестно и взрослым поиграть. У нас, кормилец, есть такие же. На вид немудрые, а в деле добрые. Только не обессудь - мы их дома оставили. Думали, не понадобятся.
Перед генералом был "русский бунт", с хлебом-солью и пассивным упорством. Волконский пригрозил всех расстрелять. - "Стреляй, есть когда не жаль царского пороха". - И казаки стояли на месте.
Волконский расквартировал войска в городе и велел разойтись по домам. Казаки не пошли и около трех суток стояли на морозе "за башней". Неизвестно, что вышло бы из этого бунта "стоянием", но генерал прекратил его.
Он выехал "за башню" и велел разойтись. Казаки не двинулись. Волконский приказал схватить и выпороть зачинщиков. Их схватили, растянули на земле, но остальные бунтовщики кинулись к ним, скидали на ходу штаны и покрыли зачинщиков своими телами:
-- Их бить, так и нас бей...
По команде солдаты и башкиры кинулись бить всех не разбирая. Били усердно. После побоища осталась куча избитых и изувеченных тел, но никто не оказал сопротивления. Потом жены приезжали на санях (дело было в ноябре), сваливали на них мужей, как колоды, и увозили в город.
"Кочкина пира".
Старик, рассказавший о сурках вместо Пугачева, сконфуженно моргал глазами... Слушатели смеялись.
-- Стар дедушка, немудрено и забыть, - заступился я.
-- Какое стар, - насмешливо заметил один из казаков. - До сих пор "наемку" плотит.
"Наемка" - старый войсковой обычай, из-за которого тоже было много замешательств. Не желающие служить вне области нанимали за себя охотников. Впоследствии это выродилось в налог, который остающиеся платят в войсковую казну, вместо службы натурой (после обязательного срока). Списки ведутся безобразно, и на этой почве много злоупотреблений. Жертва одной из таких "ошибок" была перед нами. Это был старик с совершенно седыми густыми кудрями и тусклыми, когда-то голубыми глазами. На нем был смешной серый пиджак и форменные штаны с лампасами. Глаза глядели с тупой покорностью, но на лице застыло выражение застарелой обиды.
вольной реки. И вдобавок, теперь, в конце седьмого десятка, когда он уже двигается с трудом, он все еще вынужден откупаться от этой обездолившей его службы.
Насмешки над беднягой стихли. В нашем кружке водворилось молчание.
-- Как же это вышло? - спросил я. - Почему вы, дедушка, не жаловались?..
-- Как не жалился!.. Подавал в правление сколько раз... Да что?..
-- Ты бы, дед, к студенту какому сходил, - серьезно посоветовал кто-то...
"студенте" на казачьем дворе меня заинтересовало. Оказалось, что под "студентами" говоривший разумел группу интеллигентных казаков, окончивших высшие учебные заведения и вернувшихся на родину. Один из них, Н. А. Бородин, бывший петровец, обратил на себя внимание в качестве ученого техника по войсковому рыболовству. Другой, Ив. Ив. Шанаев, был войсковым агрономом и еще раньше провел целую земельную реформу в родном Илеке. Третий служил мировым судьей. Деятельность этой группы образованной молодежи быстро выделила ее на общем фоне казачьей бюрократии, и часто старые казаки голосовали заодно с ними в съездах уполномоченных. Исконные казачьи обычаи протягивали руку молодой оппозиции...
Становилось поздно. Казачка принесла свежего сена и постелила на дворе под стенкой избы. Свечка все еще горела ровным пламенем, хотя в ней не было надобности. Луна стояла в зените и заглядывала в наш дворик. Казаки разошлись, но человека три, в том числе и хозяин, продолжали беседовать около потухшего самовара.
Упоминание о Кочкином пире дало направление разговору. Последняя вспышка борьбы "с регулярством" была еще у многих на памяти. В 1874 году генерал Крыжановский, перед какой-то новой частичной реформой, вздумал вперед заручиться покорностью казаков и потребовал, чтобы казаки дали подписку: мы - дескать, такие-то, обязуемся повиноваться верховной власти. Ничего больше. Но эта нелепая беспредметная подписка взбудоражила все войско. К чему? Что значит? На какой предмет?.. Сразу встала старая подозрительность и пассивная крамола...
-- Призвал меня генерал Бизянов, - рассказывал мне старый заслуженный казак, - и говорит: - Слушай, Пахомов3*, Ты, я знаю, верный слуга, вся грудь у тебя в васлугах. - Рад, говорю, стараться, ваше превосходительство. - Ты, говорит, Богу и великому государю повинуешься? - Винуемся, говорю. Богу, великому государю всем войском, во всякое время, - Давай подписку. - Никак не могу, ваше превосходительство. Подписаться нам невозможно.
-- Почему же? - спросил я.
-- Подписаться?.. Легкое ли дело? За эдакие подписки знаешь, что бывает? "Обязуюсь повиноваться верховной власти!.." А они что-нибудь против государя... Тогда как? Тоже обязуюсь повиноваться?
-- Да ведь верховная власть это и есть государь.
-- Государь император - особо. А верховная власть - высшее начальство... Нет... Знаем мы... Учены...
Таково это степное верноподданство. Оно решительно отделяет царя от реальной власти, идеализирует его, но вместе превращает в отвлеченность. И затем противится реальной власти во имя этой мифической силы...
сцены "Кочкина пира". Непокорных казаков высылали к Аму-Дарье, на Аральское море. Гнали этих "уходцев" двумя путями. Одних через Уральский мост у города Уральска, киргизской степью, других через верховые станицы с переправой у Илека. Каждый раз, как изгнанников перегоняли на "киргизскую" сторону, - происходили раздирающие сцены. Казаки сбивались в кучу, обнявшись, "ревели в голос" и не хотели уходить с родной земли. Их били нагайками. Старики и молодые держались вместе, а оторванные от кучи, - опять ползли по земле к своим... Теперь большинство "уходцев" уже вернулись на родину...
-- Отличные казаки! - говорил мне один офицер. - Но подписки и теперь ни за что не дали бы...
Значительная часть, однако, самые непримиримые, и теперь остаются в изгнании. Особенно много "уходцев" из Свистуна.
-- Мимо нашего поселка и гнали их на Гниловскую станицу, - рассказывал теперь наш хозяин. - Мы с братом в ту пору в полевых казаках служили, а в дому дед жил, лет девяноста. Так он что же сделал, послухайте... Оделся, посошок взял в руки и пошел себе за уходцами. "Куда, мол, дедушка бредешь?" - спрашивают шабры. - "А куда людей гонят, туда и я". Прибежали к нам, сказывают: вот какое дело, дед у вас за уходцами ушел... Брат скочил на лошадь, догнал в Кирсанове... А уж дедушка наш под караулом идет! - "Что такое? Как моге-те старика гнать? Ему девяносто лет". Насилу уже отняли, да и сам еще старый туда же, упирается: "куда старое войско, туда - дескать, и я... Помру, говорит, со старым войском"... Ну, взял его брат на руки, как ребенка малого, посадил в телегу, айда назад. Во всю дорогу заливался, плакал... Я, говорит, за старым войском...
-- Да, дела!.. Как еще большего худа не вышло!
"подпиской" этой... А ведь наше войско какое...
Лежа на сене, я начинаю дремать. В промежутках, раскрывая глаза, вижу силуэты бородатых людей, сидящих в кружок. В центре - говорун хозяин оживленно размахивает руками. Обрывки долетающих до сознания разговоров становятся все фантастичнее... Речь идет о политике, о китайской войне, об "англичанке", о Скобелеве. Скобелев вовсе не умер, неправда!.. Вообще, на Урале знаменитые люди бессмертны... Не умер в свое время Петр III, не казнили Пугачева и Чику, Елизавета Петровна после своей смерти очутилась неведомыми судьбами в пещере на Уральском сырту, император Николай I тоже "ходил" и являлся казакам...
Что касается Скобелева, то он был приговорен к расстрелу: обидел "англичанку"...
-- Стал Скобелев на Балканах против Царя-града только руку протянуть... А она, англичанка, загородила дорогу, не пускает... Немец смеется: даром что Скобелев на Балканах... Англичанка юбкой потрясет, он и уберется... Скобелев услышал и осердился. - Ах она, говорит, такая-сякая... Давай ее, сюда, я ее... Ну, и загнул...
-- Да, по-нашему... Она, конечно, обиделась...
-- Все-таки, как бы ни было, королева...
-- Само собой... Не то, что королева, - императрица! Ну, нашему царю из-за Скобелева не воевать стать. И скрыли: будто расстрелян за это, за самое... А подойдет война, он тут...
-- Хитра англичанка страсть!.. Шла раз со своими флотами к нашей приморской крепости. Идет морем, а самое не видать, - все флоты под водой, взять нечем. Однако нашелся тут солдатик один, хитрее ее... Посмотрите, говорит, господа адмиралы, в подзорную трубку. Не увидите ли чего на море? Посмотрели - видно: гусек по морю плывет. Устрельте, говорит, гуська. Навели пушку, устрелили гуська... И вдруг, братцы, из-под воды пошли флоты выходить... Один за одним, один за одним - море укрыли... Ну, тут их, конечно, из пушек...
-- Ну?..
-- Верно. Угощала. Господ офицеров особенно, ну, и караул тоже... Вино, закуски, все как следует... Хорошо угощала, нечего сказать.
Я слушаю, и в моей голове лениво ползут мысли... Что будет, когда королева Виктория умрет?.. Как это событие отразится на политической терминологии нашего народа, привыкшего отожествлять английскую нацию с лукавой бабой, сильной женскою хитростью и коварством... И вдруг - "англичанка" превратится с воцарением наследника в мужчину4*.
-- Поймай ты мне, говорит, шипа5*... Я, говорит, завтра к тебе буду...
"Студент", ученый рыбовод Бородин по приятельству попросил нашего хозяина поймать ему икряную самку шипа для каких-то опытов над живой икрой. Лукавый казак вздумал подшутить над ученым. Шипа поймал, но икру вынул, продержал сутки, потом опять положил на место. Самка шипа, несмотря на эту операцию, осталась жива. Я начинаю с интересом прислушиваться...
-- Приехал... - "Поймал ли?" - говорит. - Как же, вот она. - "Икряная?" - Так точно. - "И жива?" - Жива... Взял он сейчас стекляночки, налил чего-то.
-- Ну, и что же? - живо спрашивают слушатели...
-- Поболтал икру, посмотрел и говорит: "Подлец ты, Митрий Михайлович, а еще приятель считаешься. Икру вчера вынул..."
-- Ишь ты... Значит ловок...
Я успокаиваюсь насчет репутации моего приятеля и окончательно засыпаю - под отдаленный лай станичных собак. Они то кидаются в степь, то гурьбой убегают от какого-то врага в станицу... На рассвете одна из них возвращается на двор и, увидев нас, решает познакомиться ближе с гостями. А так как я лежал у самого края, то, подойдя ко мне, она стала обнюхивать мой лоб и лицо...
Я приподнялся с похолодевшей подушки... Небо сильно посветлело, бледная луна скрывалась за крыши. Рядом со мной, раскинувшись, спал гигант хозяин и что-то бормотал во сне. Может быть, он брал со Скобелевым крепости или ему грезились бурные времена в сурьезном войске...
3* Фамилия изменена.
5* Шип- мелкая порода осетра.