Глава XXIV
Трагедия Елизаветы Николаевны Южаковой
Я уже говорил о том, как Елизавета Николаевна Южакова бежала из Балаганска вместе с рабочим Бачиным и вернулась с пути беременной. Потом она вышла за него официально замуж, они были судимы за побег, отсидели в Иркутске присужденный им срок и потом были высланы в Якутскую область. Попали они в Намский улус уже, кажется, в 1882 году. Место было сравнительно бойкое. Недалеко от них жил каракозовец Ермолов * и были расположены скопческие села: большая и малая Марха, Павловское и другие деревни поменьше. Это было для Бачина -- кузнеца и слесаря -- очень удобно: была обеспечена работа.
Я характеризовал уже ранее Бачина, как человека желчного и грубого. Он, однако, не отказывался от своих родительских обязанностей и старался содержать работой жену и дочь, хотя настоящей любви даже к маленькой дочке у него, по-видимому, не было. Носились слухи, что жизнь Южаковой с ним очень тяжела, но драма этой жизни была скрыта в стенах юрты, и нам было известно только по темным слухам приблизительно то, что я знал еще в Иркутске: Бачин человек тяжелый, и даже дружбы у Южаковой с мужем нет.
самой трагедии.
"Моя жизнь настолько была разбита еще до ареста,-- писала бедная Южакова в одном из своих писем к матери,-- что об устройстве своей судьбы я никогда не думаю. Полюбить кого-нибудь и выйти замуж для счастливой жизни я никогда и не могла, потому что [не могу] выйти за того, кого люблю уже много лет и которого забуду лишь тогда, когда буду знать, что от меня его отделяет навеки неволя... Если что еще может отогреть меня, так это сознание, что я служу опорой и утешением одного из несчастных, которым нет надежды на лучший исход". Выбор ее остановился на одессите Минакове. Это, по ее мнению, человек, наиболее заслуживающий сострадания по безнадежности своего положения.
Эта идея -- отдать себя в жертву для облегчения участи одного из каторжан -- давно овладела ее воображением. Сначала она сообщает одной из подруг, что она получила предложение в таком роде от офицера Кривошеина*, осужденного на четыре года каторги. "Зная, что если ему разрешат жениться,-- положение его будет облегчено, я не решилась ему отказать, хотя мы очень неподходящая пара. Но я надеюсь деликатным образом отговорить его, тем более что он может найти себе невесту. Но тут есть люди, идущие на каторгу на 15--20 лет. Одному из них, именно Минакову, я бы охотно помогла в его ужасном положении, выйдя за него замуж". В следующем письме она сообщает, что вопрос о Кривошеине устроился, остается Минаков. Родители признали предполагаемый брак и стали хлопотать перед Лорис-Меликовым. Нужно, однако, сказать, что и этот выбор был чрезвычайно неудачным. Минаков был человек в высокой степени легкомысленный, даже в тех случаях, когда вопрос касался жизни. Жестокий приговор поставил его как бы во главе всей одесской группы, но этот признанный вожак был человек ловкий. Он пользовался всяким случаем для побега, как бы мало шансов он ни представлял, и его проект женитьбы на Южаковой нимало не изменил его поведения в этом отношении.
Говорюхин рассказывал мне и первое дело, за которое они с Минаковым были сосланы. Оно было отмечено печатью такого же легкомыслия. В кружке сказался шпион, некто Гоштофт. Это обнаружилось, и Минаков с Говорюхиным решили его убить. В один вечер, когда они втроем шли по какому-то пустырю, они остановили Гоштофта, сказали ему его вину и объявили приговор. Оказалось, однако, что у них нет подходящего кинжала. У Минакова был кинжал, но совершенно неподходящий, и рассказ об этом Говорюхина производил впечатление настоящего комизма. Они стали тыкать шпиона, но даже не могли серьезно ранить его. Тот стал проситься. Он уверял, что теперь он сознает всю силу революционной партии, которая "достанет его и на краю света", и обещал никогда более не предавать революционеров. Минаков и Говорюхин сдались на эти просьбы и решили, на этот раз, помиловать шпиона. Они взяли с него торжественное обещание уехать из Одессы и... привели его в квартиру Говорюхина. Минаков ушел по делам (нужно было отправить Гоштофта из Одессы), а Говорюхин со шпионом улеглись на одной кровати. Говорюхин крепко заснул, а шпион тотчас же встал и отправился в полицию. Говорюхин проснулся, окруженный полицейскими...
Таково было "дело Минакова". Разумеется, если бы у нас политические дела судили присяжные, то оба предполагаемые убийцы отделались бы легким наказанием,-- до такой степени их дело отмечено печатью благодушия и детского легкомыслия. Но у нас действовали тогда экстренные суды. Минаков попал в каторгу на долгий срок и стал до известной степени "центром". С этих пор он отметил свой статейный список рядом таких же детских "побегов", закончившихся, как мы уже говорили, провалом серьезно обдуманного побега Мышкина и Хрущова. После этого Минаков был сослан в Шлиссельбург, где закончил жизнь на виселице. В этой истории Минакова, быть может, более чем в какой другой, отразилась слепая свирепость тогдашнего правительства, совершенно не умевшего разбираться в мотивах, руководивших его противниками.
нерадостную жизнь в одной с ним юрте.
Несчастному случаю было угодно, чтобы Говорюхин навестил Бачиных. То, что он рассказывал мне об этом последнем вечере ее жизни,-- рисует Бачина почти как сумасшедшего. По-видимому, главный предмет его сумасшествия было непомерное самолюбие. В его выходках по отношению к жене и гостю было заметно крайнее раздражение. Он, по-видимому, ревновал ее к ее воспоминаниям о том времени, когда она была близка с людьми интеллигентными. Его раздражала ее близость с ними, и он постоянно разражался грубостями. И то, что Южакова встретила Говорюхина как старого приятеля "по кружку" (они были на "ты"), Бачина, по-видимому, оскорбляло. Он неестественно и нервно смеялся, вышучивал их воспоминания. При этом играла значительную роль его ненависть к интеллигенции. Потом он вышел, оставив Южакову и Говорюхина одних. Говорюхина товарищи называли человеком роковым. С ним случались такие роковые случайности, которые дорого обходились другим. На этот раз, едва Бачин вышел, он затеял разговор с Южаковой о странностях ее мужа и высказал удивление, как она может жить с таким человеком. Южакова приняла вызов старого приятеля и призналась ему, что она уже потеряла терпение и подала в Якутск просьбу о переводе в другой улус. Она надеется, что на днях получит разрешение перевода и с Бачиным расстанется. Оказалось, что Бачин притаился под стенкой и подслушал весь разговор, происходивший в юрте. После этого он вернулся, стал очень груб с Говорюхиным и, наконец, прямо прогнал его, не позволив переночевать, как раньше предполагалось. Говорюхин отправился к Ермолову... Что происходило ночью в этой юрте -- неизвестно, но наутро Южакову нашли на полу мертвой. Бачин пошел в улусное правление заявить о своем поступке, оставив маленькую дочку, испуганную и плачущую, у холодной груди матери.
Вскоре я получил от старого своего знакомого Долинина, с которым вместе работал еще в "Новостях", письмо. Теперь он был сослан в Якутскую область, отсюда бежал, был пойман и сидел теперь в тюрьме. "Третьего дня,-- писал он,-- ко мне в камеру вдруг ввели Бачина. Едва войдя, он остановился посредине камеры и оказал: "Я прошлую ночь задушил Южакову вот этими руками. После этого я растворил в воде три коробки спичек и выпил раствор. И, как видите, до сих пор жив". После этого начальство спохватилось. За Бачиным явились тюремные прислужники, и его увели в другую камеру. На Долинина слова Бачина произвели впечатление аффектации и фальши. "Я думал, что негодяй врет",-- заключал Долинин.
уже мертв. Это оказалось справедливо: вследствие сильного возбуждения яд подействовал не сразу. Все подумали, что Бачин просто соврал, тем более, что в его рассказе было много театральности и аффектации. Не поверили и врачи. А между тем Бачин говорил правду. Не прошло и суток, яд начал действовать с такой силой, что никакие противоядия не помогли, и Бачин умер.
Так закончилась потрясающая трагедия Южаковой и Бачина. Впоследствии я слышал, что дочь Бачиных воспитывалась у Семевских * и вышла замуж.