XIII
Бунт в Апраксином переулке и мои первые печатные строки
Расставаясь на этом маленьком эпизоде с "Новостями" и их редактором, я должен прибавить, что при своем особом чисто издательском таланте Нотович сумел и меня однажды запрячь в свою колесницу в качестве дарового сотрудника. У него в газете и появились мои первые печатные строки.
Это случилось в первых числах июня 1878 года. Под вечер я шел по Садовой с товарищем Мамиконианом. Около Сенной мы заметили в уличной толпе какой-то особый интерес, обращенный в сторону к Невскому. Туда многие шли торопливо, расспрашивая встречных. Оказалось, что около Апраксина рынка происходит "бунт". Мы с Мамиконианом тотчас же сели в конку, отправлявшуюся в ту сторону. Мы сошли у Апраксина переулка, где увидели большую толпу, запрудившую вход в переулок. Когда мы стали пробираться сквозь нее, нас останавливали, уверяя, что идти туда опасно, что там происходит настоящий бунт, что прошли войска, которые будут стрелять. Да и самая толпа опасна. В переулке, узком и тесном, живет много чернорабочих и прочего люда, кормящегося при Гостином дворе, и теперь они-то и подняли бунт. В те времена массовых вспышек в России совсем не бывало. Волна крестьянских беспорядков после 1861 года всюду улеглась, а в городах все было спокойно. Нас подстрекнули эти рассказы, и мы проникли в глубь переулка. Здесь, приблизительно около середины переулка, у большого семиэтажного дома No 5, стоял отряд жандармов, державших лошадей в поводах. Какой-то военный генерал выслушивал полицейский доклад. Обстановка напоминала военный бивуак. Ворота дома были заперты. Во дворе происходило что-то глубоко интересовавшее всю толпу. Порой в этой толпе, отжатой полицией и жандармами от дома с запертыми воротами, раздавались крики "ура". Тогда среди полиции проявлялось беспокойство. Городовые, околоточные, жандармы кидались туда, и крики стихали.
Мы с товарищем проникали всюду в собиравшиеся кучки народа и слушали рассказы. Оказалось, что в доме No 5, сплошь населенном беднотой, восемь дворников и все татары. В день происшествия они хотели отправить в часть какого-то матроса. Сидевшие напротив в трактире мастеровые выбежали из трактира и не дали матросика в обиду. Дворники вооружились подметальниками и стали бить вступившуюся публику. "Били по чем попало",-- рассказывали в толпе. Толпа освирепела и с криком: "Татары бунтуют!" -- кинулась на дворников. Они убежали во двор, кинулись по лестницам и квартирам. Их ловили. Одного кинули с шестого этажа во двор.
Но тут я увидел несколько человек, стоявших у самых ворот дома No 5. Это, очевидно, были жильцы, которых не пускали во двор. У одного в руках был каравай хлеба и селедка, очевидно, купленные в лавочке, после чего он уже не мог попасть к себе. Другие были в том же роде. Я обратился с расспросами к этой кучке, и человек с хлебом рассказал мне всю историю по-своему.
-- Дворники сильно притесняют... Придешь попозже -- ворота заперты. А станешь стучать -- впустят и зададут встряску, особливо если выпивши. Ограбят, да и бока намнут. Жаловались полиции, да что... -- Рассказчик только махнул рукой.
-- Полиция с ними заодно. -- Свой своему поневоле брат. -- Делятся, конечно... -- возбужденно комментировали другие.
Все это вызвало раздражение. До дворников добирались давно. Случай с матросом послужил сигналом. Первые кинулись на дворников мастеровые, жильцы дома. Быстро собравшаяся у ворот толпа не позволяла полиции заступиться за дворников. Приехавшего пристава схватили за грудь с криками:
Часов около одиннадцати ночи жандармы сели на лошадей и уехали. Во двор были введены солдаты, которые остались на ночь. Толпа редела. Говорили об одном убитом дворнике и нескольких раненых.
В последующие десятилетия такие явления все учащались, но в те годы они еще были невиданы, и апраксинский погром вызвал интерес тревожный и сильный. На следующий день в газетах ничего не было, но я знал, что на месте с полицейскими присутствовал "корреспондент". По наружности я догадывался, что это Юлий Шрейер, которого тогда называли "королем репортеров". Главным источником сведений служили ему всегда отличные отношения с полицией, которая через него и "освещала события".
Мы с Мамиконианом пробыли до ночи и потом ушли. На следующий день с утра я опять был у Нотовича все за тем же, то есть за деньгами. Я застал его в большом волнении. Он жаловался на неисправность "своих репортеров".
-- Вот теперь в Апраксином переулке громкое событие. А их никого нет...
"Moи репортеры" -- это было, пожалуй, слишком громко: и для репортажа Нотович тогда пользовался случайным сотрудничеством и перепечатками. Я улыбнулся и сказал, что я вчера был на месте и знаю, что было в Апраксином переулке. Он схватился за меня.
-- Голубчик, выручите, напишите!..
-- Хорошо, Осип Константинович,-- ответил я. -- Но только с условием: я знаю, как вы редактируете поступающие к вам заметки. Я напишу с уговором, что вы напечатаете без перемен.
-- Что еще за условие? Вот еще Шекспир нашелся...
-- Как хотите.
Я написал заметку и отдал ему. На следующий день она еще не появилась, хотя была набрана. Ждали первых сообщений Юлия Шрейера. Когда я увиделся с Нотовичем, он был очень недоволен моей заметкой. Прежде всего плохое начало: нужно, чтобы было видно, что у газеты свои репортеры и что они вовремя на месте. А тут какой-то случайный очевидец. Вообще видно, что вы неопытны. Необходимо проредактировать.
Я на это не согласился, и, как ни трудно было Нотовичу удержать свой редакторский карандаш, он все-таки удержал. Затем, 7 июня, кажется, заметка моя появилась* одновременно с циркулярно разосланным отчетом Юлия Шрейера, отдавшего его сразу в несколько газет. Шрейер изображал вспышку национальной ненависти против татар и вообще сведения сообщал в чисто полицейском освещении.
-- Вот что называется репортерским отчетом,-- с завистью говорил Нотович, у которого не было средств приобрести для себя "короля репортеров".
Но уже через некоторое время он изменил свое мнение. Оказалось, что заметка "Новостей" (подписанная моими инициалами) обратила внимание.
вызвана не национальной ненавистью, а притеснениями полиции и дворников... Удачно, удачно...
"Новостей", еще пахнувший типографской краской, и вот при каких условиях я испытал известное авторам ощущение первых печатных строк*. Я, конечно, был очень доволен своим "шекспировским условием". Иначе мой отчет стал бы похожим на идеальный отчет "короля репортеров".
При расчете Нотович, разумеется, и не подумал уплатить корректору авторский гонорар за случайную статейку. Да я и не требовал.