II
Старые студенты
Я приехал к концу рождественских каникул, и некоторое время мне оставалось только жадно наблюдать новую обстановку. Улицы, дворики, крыши были покрыты снегом, и товарищи посоветовали прежде всего заказать себе длинные сапоги. Мерку пришел снимать молодой сапожник, бледный чахоточный крестьянин. Поздоровавшись со мной за руку, он наморщил брови и важно спросил:
-- Вельфис ур ис ес?
На мой удивленный взгляд товарищи, смеясь, объяснили, что это он говорит по-немецки.
-- Шпрехен зи дейч? -- все так же важно пояснил он и, вынув часы, прибавил: -- Ес ис дрей ур...
-- Это его обучили старые студенты -- для шутки,-- пояснили после товарищи. Молодой сапожник любил щеголять знакомством с прежними студентами, а к новым относился пренебрежительно. "Измельчал народ,-- говорил он,-- нет теперь настоящего студента. Вот Иван Семенович был... Кулаком двери в один раз вышибал... Собаку, бывало, за хвост поймает, сейчас на дерево зашвырнуть норовит... Теперь таких уже и нет..."
Действительно, новый устав резко изменил и возрастной состав, и физиономию петровского студенчества. От прежних осталась только небольшая группа, которую так и называли "старые студенты".
Через несколько дней после моего приезда в номерах происходила пирушка этих старых студентов. Они пили, пели песни и шумно спорили. Часам к десяти вечера этот шум достиг необычайных размеров, а через некоторое время послышалась возня.
-- Гонят Орехова,-- пояснил пришедший к нам сосед смеясь. -- Теперь начнется история.
В этой компании были два приятеля, отношения которых странным образом напоминали отношения Горицкого и его друга-врага Белавина. Вольфрам с Ореховым были оба кавказцы, гимназические товарищи. Большие друзья в трезвом виде, они становились врагами, как только напьются... Начинал обыкновенно Орехов, который по мере опьянения становился язвительно остроумен и придирчив. Вольфрам сначала уступал, потом лез в драку... Товарищи знали, что Орехов необыкновенно силен, а пьяный, вдобавок, свирепеет, и вступались общими силами за Вольфрама. На этот раз тоже кончилось тем, что Орехов общими силами был извергнут из номера.
-- Теперь пойдет по Выселкам и будет искать, с кем подраться,-- пояснил тот же наш сосед.
Мне нужно было за чем-то в лавочку, и я вышел в коридор. Внизу горела тусклая лампочка. Едва я сошел вниз, ко мне из-под лестницы внезапно выбежал рослый красавец Орехов. Он был строен, необыкновенно широкоплеч и тонок в стане. Выскочив из темного угла, он вдруг схватил меня за плечи, но затем, вглядевшись в мое лицо черными глазами, горевшими на бледном лице, сказал:
-- Вы кто такой? Вы не от них?.. Нет... А, это новичок... Ну, извините, у меня нет с вами никаких счетов...
И, выйдя вслед за мной, он скоро исчез в снежной зимней тьме. На следующий день стало известно, что он учинил большую драку в фабричном поселке, верстах в двух от Выселок.
идти разыскать Орехова... Орехов оскорбил ее, Надежду Ивановну, а он, Вольфрам, не позволит никому оскорблять ее. Правда, он сам по отношению к ней -- неблагодарное животное... В этом году кончает курс и бросит ее... Откровенно говорит, что бросит... Ему нужно начать новую жизнь... Совсем новую... иначе и он погибнет, и она с ним. Но все-таки он -- скверное животное... Впрочем, все люди животные, и Надежда Ивановна тоже... И не то что животные, а просто машины... Конечно, машины... А вы этого и не знали? Думали: душа и прочее... Пустяки... Человек -- машина, и кончено... И вы машина... О, да какая вы умная машина вдобавок... Успела уже стащить сапоги...
И долго еще он говорил что-то, куда-то порывался, и порой ему отвечал женский голос, кроткий и печальный. Вскоре, очень заинтересованный, я познакомился с Вольфрамом и Надеждой Ивановной, а потом и с Ореховым. Вся компания напоминала мне петербургских знакомых костромичей и особенно Пашу Горицкого. Это были последние могикане прежней академии. В их лице сходило со сцены целое поколение нигилистического периода.