Глава VI
-- Жид! А ей же богу, пусть меня разобьет ясным громом, если это не жид, -- сказал вдруг первый Дыма указывая на какого-то господина, одетого в круглую шляпу и в кургузый, потертый пиджак. Хотя рядом с ним стоял молодой барчук, одетый с иголочки и уже вовсе не похожий на жиденка, -- однако, когда господин повернулся, то уже и Матвей убедился с первого взгляда, что это непременно жид, да еще свой, из-под Могилева или Житомира, Минска или Смоленска, вот будто сейчас с базара, только переоделся в немецкое платье.
Обрадовались они этому человеку, будто родному. Да и жид, заметив белые свитки и барашковые шапки, тотчас подошел и поклонился.
-- Ну, поздравляю с приездом. Как ваше здоровье, господа? Я сразу вижу, что это приехали земляки.
-- А что, -- сказал Дыма с торжествующим видом. -- Нe говорил я? Вот ведь какой это народ хороший! Где нужно его, тут он и есть. Здравствуйте, господин еврей, не знаю, как вас назвать.
-- А! Звали когда-то Борух, а теперь зовут Борк, мистер Борк, -- к вашим услугам, -- сказал еврей и как-то гордо погладил бородку.
-- А! Чтоб тебя! Ну, слушай же ты, Берко...
-- Мистер Борк, -- поправил еврей с еще большею гордостью.
-- Ну, пускай так, мистер так и мистер, чтоб тебя схватило за бока... А где же тут хорошая заезжая станция, чтобы, знаешь, не очень дорого и не очень уж плохо. Потому что, видишь ты... Мы хоть в простых свитках, а не совсем уже мужики... однодворцы... Притом еще с нами, видишь сам, девушка...
-- Ну, разве я уж сам не могу различить, с кем имею дело, -- ответил мистер Борк с большою политикой. -- Что вы обо мне думаете?.. Пхе! Мистер Борк дурак, мистер Борк не знает людей... Ну, только и я вам скажу это ваше большое счастье, что вы попали сразу на мистера Борка. Я ведь не каждый день хожу на пристань, зачем я стал бы каждый день ходить на пристань?.. А у меня вы сразу имеете себе хорошее помещение, и для барышни найдем комнатку особо, вместе с моею дочкой.
-- А, вот видите вы, как оно хорошо, -- сказал Дыма и оглянулся, как будто это он сам выдумал этого мистера Борка. -- Ну, веди же нас, когда так, на свою заезжую станцию.
-- Может, вам нужно взять еще ваш багаж?
-- Э! Какой там багаж! Правду тебе сказать, так и все вот тут с нами.
-- Ге, это не очень много! Джон!.. -- крикнул он на молодого человека, который-таки оказался его сыном. -- Ну, чего ты стоишь, как какой-нибудь болван. Таке ту бэгедж оф мисс (возьми у барышни багаж).
Молодой человек оказался не гордый. Он вежливо приподнял шляпу, схватил из рук Анны узелок, и они пошли с пристани.
Прошли через улицу и вошли в другую, которая показалась приезжим какой-то пещерой. Дома темные, высокие, выходы из них узкие, да еще в половину домов поверх улицы сделана на столбах настилка, загородившая небо...
-- А, господи! матерь божья! -- взвизгнула вдруг в испуге Анна и схватила за руку Матвея.
-- Всякое дыхание да хвалит господа, -- сказал про себя Матвей. -- А что же это еще такое?
-- Ай-ай, чего вы это испугались, -- сказал жид. -- Да это только поезд. Ну, ну, идите, что такое за важность... Пускай себе он идет своей дорогой, а мы пойдем своей. Он нас не тронет, и мы его не тронем. Здесь, я вам скажу, такая сторона, что зевать некогда...
И мистер Борк пошел дальше. Пошли и наши, скрепя сердцем, потому что столбы кругом дрожали, улица гудела, вверху лязгало железо о железо, а прямо над головами лозищан по настилке на всех парах летел поезд. Они посмотрели с разинутыми ртами, как поезд изогнулся в воздухе змеей, повернул за угол, чуть не задевая за окна домов, -- и полетел опять по воздуху дальше, то прямо, то извиваясь...
И показалось нашим, привыкшим только к шуму родного бора, да к шепоту тростников над тихою речкой Лозовою, да к скрипу колес в степи, -- что они теперь попали в самое пекло. Дома -- шапка свалится, как посмотришь. Взглянешь назад -- корабельные мачты, как горелый лес; поднимаешь глаза к небу -- небо закопчено и еще закрыто этой настилкой воздушной дороги, от которой в улице вечные сумерки. А впереди человек видит опять, как в воздухе, наперерез, с улицы в улицу летит уже другой поезд, а воздух весь изрезан храпом, стоном, лязганием и свистом машин.
-- Господи Иисусе, -- шептала Анна бледными губами.
Матвей только закусил ус, а Дыма мрачно понурил голову и шагал, согнувшись под своим узлом. А за ним бежали кучи каких-то уличных дьяволят, даже иной раз совсем черных, как хорошо вычищенный сапог, и заглядывали им прямо в лица, и подпрыгивали, и смеялись, а один большой негодяй кинул в Дыму огрызок какого-то плода.
-- Мистер Борк, -- поправил еврей.
-- А что же, мистер Борк, у вас тут делает полиция?
-- А что вам за дело до полиции? -- ответил еврей с неудовольствием. -- Зачем вам беспокоить полицию такими пустяками? Здесь не такая сторона, чтобы чуть что не так, и сейчас звать полицию...
-- Это верно называется свобода, -- сказал Дыма очень язвительно. -- Человеку кинули в лицо огрызок, -- это свобода... Ну, когда здесь уже такая свобода, то послушай, Матвей, дай этому висельнику хорошего пинка, может, тогда они нас оставят в покое.
-- Ну, пожалуйста, не надо этого делать, -- взмолился Берко, к имени которого теперь все приходилось прибавлять слово "мистер". -- Мы уже скоро дойдем, уже совсем близко. А это они потому, что... как бы вам сказать... Им неприятно видеть таких очень лохматых, таких шорстких, таких небритых людей, как ваши милости. У меня есть тут поблизости цирюльник... Ну, он вас приведет в порядок за самую дешевую цену. Самый дешевый цирюльник в Нью-Йорке.
-- А это, я вам скажу, хорошая свобода -- чтоб ее взяли черти, -- сказал Дыма, сердито взваливая себе мешок на спину.
А в это время в Дыму опять полетела корка банана. Пришлось терпеть и итти дальше. Впрочем, прошли немного, как мистер Борк остановился.
-- Ну, а теперь, пожалуйста, пойдем на эту лестницу...
-- Да куда же это мы пойдем, хотел бы я знать? -- сказал Дыма.
И действительно, лестница вела с улицы наверх, на ту самую настилку, что была у них над головами.
-- Ну, нам надо сесть в вагон.
-- Не пойду, -- сказал Дыма решительно. -- Бог создал человека для того, чтобы он ходил и ездил по земле. Довольно и того, что человек проехал по этому проклятому морю, которое чуть не вытянуло душу. А тут еще лети, как какая-нибудь сорока, по воздуху. Веди нас пешком.
-- Ай-ай! -- сказал мистер Борк нетерпеливо, -- что же мне с вами делать? Идите, пожалуйста!
-- Не пойду! -- решительно сказал Дыма и, обращаясь к Матвею и Анне, сказал: -- И вы тоже не ходите!
-- Ну, когда вы такой упрямый человек, что все хотите по-своему... то идите, куда знаете. Я себе пойду в вагон, а вы, как хотите... Джон! Отдай барышне багаж. Каждый человек может итти своей дорогой.
Джон усмехнулся, но не торопился отдавать Анне багаж. Матвей взял Дыму за руку и сказал:
-- А! Что там! Пойдем уже.
-- Пойдем, пожалуйста, -- робко сказала и Анна.
На первом повороте за конторкой сидел равнодушный американец, которому еврей дал монету, а тот выдал ему 5 билетов. Эти билеты Борк кинул в стеклянную коробку, и все поднялись еще выше и вышли на платформу.
Поезда еще не было. Платформа была вровень с третьими этажами домов. Внизу шли люди, ехали большие фургоны, проходили, позванивая, вагоны конно-железной дороги; вверху, по синему небу плыли облака, белые, светлые, совсем, как наши. "Вот, -- думал Матвей, -- полетит это облако над землей, над морем, пронесется над Лозищами, заглянет в светлую воду Лозовой речки, увидит лозищанские дома, и поле, и людей, которые едут в поле и с поля, как бог велел, в пароконных телегах и с драбинами. Подумает ли кто-нибудь в Лозищах, что двое лозищан стоят в эту минуту в чужом городе, где над ними сейчас издевались, точно они не христиане и приехали сюда на посмешище... Стоят ни на земле, ни на горе и собираются лететь по воздуху в какой-то машине". "Господи, -- думала в это время и Анна, -- а ну, как это провалится, а ну, как полетим мы все с этой машиной вниз, на каменную мостовую! Господи Иисусе, дева Мария, святой Иосиф! Всякая душа хвалит господа". Дыма смотрел и кусал длинный ус...
На рельсах вдали показался какой-то круг и покатился, и стал вырастать, приближаться, железо зазвенело и заговорило под ногами, и скоро перед платформой пролетел целый поезд... Завизжал, остановился, открылись затворки -- и несколько десятков людей торопливо прошли мимо наших лозищан. Потом они вошли в вагон, заняли пустые места, и поезд сразу опять кинулся со всех ног и полетел так, что только мелькали окна домов...
Матвей закрыл глаза. Анна крестилась под платком и шептала молитвы. Дыма оглядывался кругом вызывающим взглядом. Он думал, что американцы, сидевшие в вагонах, тоже станут глазеть на их шапки и свитки и, пожалуй, кидать огрызками бананов. Но, видно, эти американцы были люди серьезные: никто не пялил глаз, никто не усмехался. Дыме это понравилось, и он немного успокоился...