14 сентября 1921 г.
Дорогой Алексей Максимович.
Отвечаю на Ваше письмо от 31 августа1. Ранее не мог. Я сильно болен. Ранее также обращение к Европе написать не мог, а с тех пор произошло много событий. Не верится мне, правду сказать, в измену Кишкина2. Не такие люди Кускова, Прокопович и Кишкин, чтобы затевать такие штуки. Я получил от Кусковой письмо3, из которого видна ее "лойяльность". Не думаю, чтобы она хитрила со мною, и вообще вся эта история очень печальная. Я получаю письма с жалобами на них, с обвинениями в "соглашательстве" и с упреками в измене "убеждениям". Думаю, что и это неверно. Они держатся твердо одной линии, какую раз наметили. Вообще, история эта печальная и много повредит делу помощи голодающим. Мне в ней чувствуется политиканство и худшее из политиканств, политиканство правительственное4.
Я сильно болен, и врачи воспретили мне всякие волнующие мысли. Болезнь затянулась, и вот почему воззвание до сих пор не написано. Врачи угрожают, что если я не поберегусь, то я могу потерять совсем работоспособность. Уже из почерка моего вы можете это видеть. А я еще считаю, что могу еще приподняться. Поэтому решил немного поберечься...
Вл. Короленко
Многоуважаемый Алексей Максимович.
Отцу стало хуже, и я кончаю за него письмо к Вам. Его чрезвычайно волнует вопрос о судьбе арестованных членов Общественного Комитета. Обвинения против них выдвинуты очень тяжкие, а отец не может допустить мысли об их виновности. Слишком это не вяжется с характером его переписки с Кусковой. Он очень просит Вас поэтому прислать, хотя кратко, какие-либо данные по этому делу. В какой стадии это было и что грозит обвиняемым.
Приняв на себя звание почетного председателя, отец принял его не как пустую формальность, он не позволял себе таких формальностей никогда. Он дал свое имя Общественному Комитету потому, что по существу разделяет взгляды стоящих во главе на общественную помощь голодающим в данный момент. Поэтому он считает и свое имя задетым всей этой историей, -- считает, что не может остаться в стороне.
Поэтому большая личная просьба с его стороны осведомить его с положением дела Общественного Комитета.
С уважением С. Короленко
14 сентября 1921 г.
Примечания
Впервые: "Память". Выпуск 4, с. 401.
1 В письме от 31 августа Горький сообщал: "Вы, вероятно, знаете уже, что Московский -- "Всероссийский" -- комитет закрыт и все его члены -- за исключением В. Н. Фигнер, Л. А. Тарасевича, Диатроптова и еще пяти -- арестованы. Мотивы роспуска Комитета изложены в статьях советской прессы, но не настолько убедительно, чтобы я мог понять их, тем более непонятны для меня мотивы ареста. Все это случилось в субботу, 27-го.
Ранее того -- 24 -- Петроградский областной комитет, в котором я был председателем, а С. Ф. Ольденбург -- заместителем моим -- получил от Петросовета телефонограмму, которая предлагала "немедленно прекратить" деятельность Комитета. Собрав президиум, я огласил телефонограмму и заявил о моем отказе от чести быть председателем Комитета, а также и об выходе из членов Всероссийского, -- об этом немедленно была послана телеграмма в Москву, Председателю Всерос. ком. -- Льву Каменеву... Вот каково положение... Настроение отвратительное. Извините меня, если я кончу письмо, -- сил нет писать, руки дрожат..." (М. Горький. Неизданная переписка, с. 170--171).
Это письмо Горького требует некоторых пояснений.
лично Лениным и поддержано Политическим бюро. Записка Ленина под названием "И. В. Сталину и всем членам Политбюро ЦК РКП(б)" от 26 августа не только раскрывает сущность дела, но и великолепно показывает стиль работы большевистского руководства. Процитируем записку Ленина с максимальной полнотой:
"т. Сталин! Наглейшее предложение Нансена (назначить кадета из Комитета помощи) {Ленин ранее согласился с требованием Нансена, который обусловил помощь продовольствием населению Петрограда участием в ее распределении иностранного представителя, но категорически отверг назначение туда же кадета.}, поведение этих "Кукишей" {"Кукиш" -- ироническое сокращение фамилий Кусковой и Кишкина. В ходу также был "Прокукиш" (с добавлением Прокоповича).} и прилагаемая телеграмма яснее ясного показывают, что мы ошиблись. Или если не ошиблись раньше, то теперь жестоко ошибемся, если прозеваем.
Вы знаете, что Рыков незадолго до своего отъезда пришел ко мне и сказал, что некий Рунов, свой человек, рассказал ему о собрании, на котором Прокопович держал противоправительственные речи. Собрание это устроил Прокопович, прикрывался он Комитетом помощи голодающим.
Чего же еще ждать теперь? Мыслимо ли терпеть их явную подготовку?
Предлагаю: сегодня же, в пятницу, 26/8, постановлением ВЦИКа распустить "Кукиш" -- мотив: их отказ от работы, их резолюция...
Прокоповича сегодня же арестовать по обвинению в противоправительственной речи (на собрании, где был Рунов) и продержать месяца три, пока обследуем это собрание тщательно.
Остальных членов "Кукиша" тотчас же, сегодня же выслать из Москвы, разместив по одному в уездных городах по возможности без железных дорог, .
Ей-ей, ждать еще -- ошибка будет громадная. Пока Нансен не уехал, дело будет сделано; Нансену поставлен будет ясный "ультиматум". Игре (с _огнем) будет положен конец.
Напечатаем завтра же пять строк короткого, сухого "правительственного сообщения": распущен за нежелание работать.
Газетам дадим директиву: завтра же начать на сотни ладов высмеивать "Кукишей". Баричи, белогвардейцы, хотели прокатиться за границу, не хотели ехать на места. Калинин поехал, а кадетам "не вместно". Изо всех сил их высмеивать и травить не реже одного раза в неделю в течение двух месяцев.
Больной зуб будет удален сразу и с большой пользой во всех отношениях.
Иностранцы начнут приезжать, надо "очистить" Москву от "Кукишей" и прекратить их игру (с огнем). Покажите это членам Политбюро".
Ленин знал, кому поручать дела, требующие пунктуального исполнения. Задание Ленина было исполнено в точности: Политбюро ЦК 27 августа приняло решение об аресте членов Помгола "ввиду их контрреволюционной деятельности", ВЦИК тут же оформил это постановление, газета "Правда" (30 августа) опубликовала "правительственное сообщение", а пресса развернула против арестованных мощную травлю.
Этот ленинский документ проясняет почти всю ситуацию, но не освещает ее нюансы. Поэтому важно посмотреть на все это дело со стороны противной. Имеются воспоминания Кусковой, Осоргина и других активнейших участников этого противостояния. Но мы воспользуемся воспоминаниями Б. К. Зайцева, менее политизированного члена Помгола и более объективного. Вот некоторые фрагменты из его воспоминаний ("Веселые дни", соч. в 3-х томах, т. 2, с. 472--483):
"... Осоргин многозначительно сообщил, что в городе организован Комитет Помощи Голодающим, состоять он будет из "порядочных" людей, но под контролем власти. Голод в то лето правда был ужасный... Власть растерялась. И под минутой паники согласилась на "Общественный Комитет". Нам, представителям литературы, предложили тоже войти... Предложение шло от Прокоповича, Кусковой и Кишкина. От "власти" председателем назначили Каменева...
"они" вот-вот падут. Поэтому Комитет мгновенно разрисовали. Было целое течение, считавшее, что это -- в замаскированном виде -- будущее правительство! Другие ругали нас, среди них С. П. Мельгунов, "за соглашательство": ведь мы должны были работать под покровительством Льва Борисовича...
Мы ходили в переулочек у Арбата к Кусковой. В ее квартире шла непрерывная суматоха. Являлись, совещались, заседали. Смесь барства, интеллигенства с крепкой настойкой Москвы... И Сергей Николаевич и Екатерина Дмитриевна были очень серьезны. Их положение не из легких. Все это они затеяли, предстояло найти линию и достойную, и осуществимую... Мы составили литературную группу. Осоргин редактировал газету Комитета -- "Помощь". Ее внешний вид вполне повторял "Русские ведомости". Как только появился первый номер, по Москве прошел вздох. "Теперь уж падут! "Русские ведомости" вышли, стало быть, уж капут!"...
Подготовительная часть у Кусковой окончилась, открылись собрания уже с "ними"... "Наших" было числом гораздо больше: профессора, статистики, агрономы, общественные деятели, литераторы, -- вроде парламента... С "их" стороны: Каменев, Рыков, Луначарский. Большинство было у "нас", права "наши" считались большие, и настроение (в наивности нашей) такое:
-- А п-па-звольте спросить, милостис-дарь, а н-на каком основании вы изволили обобрать Нижегородскую губернию? А н-не угодно ли вам будет срочно отправить пятьсот вагонов в Самар-р-рскую?...
Из этих шумных заседаний я вынес такое наблюдение: "они" и "мы" -- это название комедии Островского "Волки и овцы". У них зуб, наглость, жестокость... "Мы" настаивали, чтобы была послана в Европу делегация от Комитета, чтобы можно было собрать там денег, раздобыть хлеба и двинуть в голодные места. "Им" это не так-то нравилось. Началась торговля. То ли мы им должны уступить, то ли они нам...
мы закрываемся, ибо местными силами помочь нельзя. Настроение нервное, напряженное... Время идет, вечереет. Под окнами какие-то куртки, а Каменева все нет... Помню, -- в прихожей раздался шум... сразу стало ясно: идет беда. В следующее мгновение с десяток кожаных курток с револьверами, в высоких сапогах, бурей вылетели из полусумрака передней, и один из них гаркнул:
-- Постановлением Всероссийской Чрезвычайной Комиссии все присутствующие арестованы!..
... Мы остановились у "приветливых" дверей дома "России", на Лубянской площади... Здесь перст Судьбы сортировал: жизнь -- смерть, смерть -- жизнь. Кускову, Прокоповича и Кишкина очень скоро увели от нас во внутреннюю тюрьму... Клонили к тому, чтобы весь наш Комитет рассматривать как "заговор" и соответственно расправиться... Прокопович, Кишкин и Кускова в эти дни были на черте смерти. Их гибель была решена, спасло вмешательство Нансена. Насколько знаю, он поставил условием своей помощи сохранение их жизней.
Что можно прибавить о нас? Кускова, Прокопович, Кишкин, Осоргин и еще некоторые просидели долго. Потом были сосланы. Потом попали за границу. Пользы голодающим мы, конечно, не принесли. Предсказания наших жен при начале Комитета ("через месяц будете все в чека") с точностью осуществились... Мы ошиблись в расчете. Но мне не стыдно, что я сидел. И Кусковой не стыдно... Ну а вот Каменеву..."
2 H. M. Кишкин, один из руководителей Помгола, подвергся новым испытаниям: ему было предъявлено обвинение в связях с тамбовскими повстанцами Антонова и проч. Как мы уже знаем, вмешательство Нансена спасло ему жизнь.
3 подчеркивала важность сотрудничества с правительством большевиков в сложившихся чрезвычайных условиях массового голода (ОР РГБ, ф. 135/III, к. 1, ед. хр. 37). Короленко в ответном письме одобрил "линию, которую взял комитет", и выразил недоумение по поводу "подозрительности правительства" (там же, ф. 135/11, к. 16а, ед. хр. 43).
4 Это "политиканство правительственное" имело отрицательные последствия не только для членов Помгола, но прежде всего для населения. Впрочем, разве можно сравнивать неприятности "прокукишей" с массовой гибелью простого народа от голода?!