К. Н. ВЕНТЦЕЛЮ
15 июня 1889 г. [Н. -Новгород].
Многоуважаемый Константин Николаевич.
Не помню хорошенько, сообщил ли я Вам, что рукопись отослана в "Северный вестник"1 (уже довольно давно). Теперь я все шатаюсь по разным местам Нижегородской губернии и очень может быть, что упустил из виду необходимость известить Вас об отсылке статьи.
По существу теперь ответить Вам не могу,-- нахожусь здесь кратковременно и, так сказать, на отлете. Согласен, что многое в теории Гюйо верно, есть много "намеков" (как и Вы выражаетесь) на очень симпатичные вещи, но я, собственно, имел в виду "систему нравственности", каковая именно, по-моему, отсутствует. "Будь нравственным, потому что это есть внутренняя необходимость твоей жизни..." Ну и прекрасно! Внутренняя необходимость, значит и разговаривать нечего? Значит не о чем и стараться! А тут Гюйо еще подсказывает: старайся сделать "твою" жизнь как можно интенсивнее, остальное приложится. "Твоя" все-таки во главе, в ней исходная точка. Разве это нравственность, разве это система? Нет, по-моему, существеннейшее значение нравственного начала -- вот в чем: в человеке сталкиваются разные стремления, самые противоположные иногда влечения; прислушиваясь к голосам этих своих, личных внушений, человек находится в нерешительности, куда идти, на чем сосредоточить усилия. Это распутье, на котором каждый может очутиться чуть не ежеминутно. Тогда-то, в такие моменты из этой мертвой точки должно вывести человека некоторое движущее начало, которое точкой опоры избирает (или, вернее, "имеет") нечто, находящееся вне и выше сталкивающихся личных импульсов. Это-то и есть зерно, сущность нравственного чувства. Христос говорил: "не святых я пришел призвать, а грешников". Вот в том-то и дело. Когда уже есть "внутренняя необходимость" -- прекрасно. Но роль нравственного начала, его настоящее проявление именно там, где есть колебание на распутьях жизни, где внутренняя необходимость не чувствуется, где человек обуревается и готов пасть под давлением разных побуждений. Представьте себе, что эта борьба приводит к позору человеческой души, "ко греху". Это тоже "внутренняя необходимость" для данного случая, это непреложный вывод из данных частной, единичной жизни. Но и сам павший и мы все отлично сознаем, что это и ошибка, и преступление против чего-то, лежащего вне "данных" этой единичной задачи, чего-то высшего всех частных случаев. Если бы это что-то стало ясно, точно и осязательно формулированное перед взором колеблющегося на распутьи человека,-- быть может, оно пало бы последней гирькой на чашку и вывод был бы иной. Там, где Гюйо говорит о начале жизни вообще, о том, что она далеко не покрывается сферой нашего сознания, что цель есть не что иное, как сознанное стремление, корень которого -- в процессах бессознательных, там, где наша жизнь сливается незаметно с необъятной областию вселенской жизни,-- он дает нам довольно глубокие и важные философские положения. Может быть, они послужат впоследствии кирпичиками для новой нравственности. Но это еще не система нравственности, а именно общие философские положения. Система нравственности начинается там, где Гюйо говорит колеблющемуся и растерянному современнику: "твоя именно жизнь, ее именно интенсивность должны служить для тебя нравственным стимулом и целью". И отсюда же начинается самая несимпатичная фальшь.
Однако,-- я опять увлекаюсь, а времени у меня мало. Извините беспорядочность этих замечаний. Прибавлю еще, что под утилитарианизмом я разумел действительно утилитарианизм Милля 2 и именно его положение: "наибольшее счастие наибольшего числа людей" -- вот что должно служить нравственным стимулом человеческих стремлений. Теорию эгоизма я считаю тоже общефилософским, или, если хотите, психологическим, вообще отвлеченным научным прибавлением к утилитарианизму, прибавлением, с которым я совсем уже не согласен.
Вл. Короленко.
Примечания
Впервые опубликовано в "Воронежском историко-археологическом вестнике", вып. 1, 1921.
1 "Мораль жизни и свободного идеала" (см. письмо 42).
2