М. Е. СЕЛЕНКИНОЙ.
Конец февраля 1889 г. [Н. -Новгород].
Теперь к делу1. Мои замечания будут лишь общи и кратки. Начну с того, что прочитал я рукопись с большим удовольствием. В ней видно основательное знание описываемого быта, простота, хороший язык, питающийся местным говором как раз в меру, наконец -- задушевность тона. Читая, невольно привязываешься и к Маланье, и к Федору, и к Титу с женой. Это большие и довольно редкие достоинства, но всего важнее то обстоятельство, что у вас нет слащавого народничества и народнического мистицизма.
Таковы достоинства. Есть, мне кажется, и недостатки. План рассказа еще не ясен. То, о чем вы пишете в письме, то есть желание показать, "какие формы землевладения" и т. д.,-- еще и не начато. Пока ваши мужики только "пьют, едят, работают, живут" и надо отдать справедливость -- делают все это как настоящие живые люди. Признаться ли? Боюсь я очень за их судьбу, как живых людей, при выполнении дальнейшего плана. "Формы землевладения" -- это ужасная абстракция, и удержать ее все время на земле, в тысячах конкретных явлений -- трудно в высшей степени. И притом боюсь я еще вот чего: вы пишете о "разрешении отчуждать землю". Уже из того, что у вас написано, мне кажется, можно бы заключить, что разрешения и запрещения продавать имеют едва ли особенно важное значение, так же, как запрещения разделов едва ли могли бы остановить их.. Есть более глубокие внутренние причины, побуждающие и разделяться и продавать участки, а запрещение продавать, я так думаю, по крайней мере, едва ли окажет особенное благодеяние. Однако,-- это мое личное мнение и весьма, конечно, спорное. Я хочу сказать (и это главное), что боюсь, как бы роман не расплылся, не лишился плоти и крови, не испарился бы в публицистике. Дело в том, что "среда" у вас и теперь бледновата. Маланья, Андрей, Федор, Абросимовна -- живые люди, индивидуальности. Но уже Филька бледен, а все остальные Кирилл, Микитич, Степанида теряются на заднем фоне настолько, что об них при чтении приходится справляться, кто они такие. Итак Ваша сила -- в личной истории, и центр тяжести рассказа, так мне кажется, должен лежать именно в личных мотивах, за которыми уже будет рисоваться, сколько можно по условиям первого плана,-- остальное. Для выполнения же массовых явлений нужно как раз умение размашисто, но резко и глубокими хотя немногими чертами набрасывать толпу. Впрочем, может быть, я и ошибаюсь, а может быть, также, что Ваше чутье уже показало Вам, что писать дальше и куда вести нить рассказа.
2, хотя с величайшим удовольствием и по чистой совести (по крайней мере судя по 1-й части) возьму на себя -- служить посредником. Жаль также, что время теперь несколько неблагоприятное для романа из народной жизни. Самый сюжет будет встречен с некоторым предубеждением. Все это я говорю, чтобы выставить перед Вами все дело в неприкрашенном свете и чтобы Вы видели, что я и не думаю прибегать к искусственным мерам ободрения. Что же касается до внутренних, существеннейших мотивов, то, повторяю: работать стоит, и я надеюсь на успех.
Никаких поправок я не делал и думаю, что они не нужны. Вот разве одно: просмотрите еще рассказ, не найдете ли, что кое-где есть длинноты и лишние эпизоды, не подвигающие рассказа. Только все-таки, если станете сокращать -- то весьма и весьма умеренно. Тон Вашего рассказа эпический, спокойный.
Примечания
Впервые опубликовано в книге "Письма", кн. 2. Печатается по оттиску в копировальной книге. На оттиске пометка Короленко: "Марии Егоровне Селенкиной, Вятка, Владимирская ул., д. наследников Юдниковых (конец февраля 1889 г.)".
1
2 В декабре 1888 года Короленко вышел из состава редакции "Северного вестника".