9 августа 1921 г.
Дорогой Алексей Максимович.
Вы обратились ко мне с предложением написать обращение к Европе о помощи голодающей России, и я принял это предложение. С этих пор у меня нет покоя. Это письмо я пишу среди бессонной ночи.
Прежде всего у меня нет цифровых данных1. Я уже обратился к своим приятелям статистикам, но на это нужно время. Значит, придется подождать. При писании "Голодного года" я располагал бытовым материалом, который сам же собирал на месте. Положим, этот бытовой материал теснится в голову и теперь и не дает мне покоя по ночам. Но... подойдет ли он?
Недавно Уэльс приезжал к нам и после этого написал книгу. Я совершенно с нею согласен... но... его книгу не признали ни эмигранты, ни здешнее правительство2. Редакция эмигрантов снабдила ее отрицательным предисловием, здешняя цензура ее просто-напросто запретила. Для эмигрантов он слишком благоприятно относится к господствующей в России партии, для большевиков вся книга проникнута презрением к России, которая, как известно, стоит во главе всемирной социальной революции. Я прочел то, что писал Уэльс, и меня поразило, как этот англичанин мог так верно понять положение России. Правда, мне хотелось не однажды бросить книгу из-за ее презрения к нашему отечеству3. Правительство -- честные люди, но наивные. Народ... Что сказать о народе? Но наконец я понял Уэльса и примирился с ним4. Дело в том, что всякий народ заслуживает то правительство, какое имеет, пока, конечно, не свергнет его. Россия свергла царизм. Это верно. Но значит ли это, что она шагнула так, что опередила всю Европу и стала во главе социальной революции. По-моему, отнюдь не значит, эти чудеса случаются только на митингах, Россия свергла только царизм, который и то терпела слишком долго.
История сыграла над Россией очень скверную шутку. Россия слишком долго допускала у себя бездарное правительство и подчинялась ему. Это правительство держало страну вне всякой политической самодеятельности. Прежний режим был слеп и не замечал со своей "диктатурой дворянства", что он растит только слепую вражду. Он надеялся на слепое повиновение армии, забывая, что армия происходит из того же народа и что повиновение не всегда бывают слепо. И дошло до того, что армия же его и свергла.
Но что из этого вышло? Лишенный политического смысла, народ тотчас же подчинился первому, кто взял палку. Это были коммунисты. Они удовлетворили долго назревавшей вражде и этим овладели настроением народа. А между тем дело было не во вражде. Нужно было как можно скорее ввести жизнь в новое русло. Я писал Вам уже об убийстве Кокошкина и Шингарева и выразил свой взгляд на это дело. Сколько бы они теперь могли принести пользы. Вот к чему привело раздувание вражды. К сожалению, я видел много подобных же случаев. Самая трудолюбивая часть народа положительно искоренялась. Расскажу несколько бытовых случаев.
Позапрошлый год, на Пасхе, ко мне в городском саду подошел молодой еще человек и попросил позволения переговорить со мной. Тогда он рассказал, что с его братом случилась маленькая ошибка. Оказалось, что он участвовал в зверском убийстве одного человека с целью ограбления... "Какая же это ошибка", -- спросил я. "Человек темный, -- ответил он, -- не образованный... Я этого не сделаю, вы не сделаете, но человек темный сделает..."
Я наотрез отказался ходатайствовать за человека, сделавшего "маленькую ошибку" в виде убийства с целью ограбления, посоветовав обратиться к правозащитнику. Я был уверен, что ничего трагического с ним не случится, что и действительно оправдалось. Он теперь, наверное, где-нибудь совершает такие же маленькие ошибки.
В 1918 году в апреле месяце ко мне пришла женщина с хутора Голтва, Байрацкой волости, Полтавского уезда и рассказала следующую историю. Невдалеке от их хутора живут два красноармейца Гудзь и Кравченко. Они арестовали целую группу лиц, в том числе, между прочим, и Захария Кучеренко. При обыске у Кучеренка нащупали 500 рублей бумажками и 35 рублей серебром. Они вывели арестованных из хутора, но потом решили отпустить остальных, оставив только Кучеренко. Затем он пропал без вести... Вскоре его нашли убитым в болоте.
До глубины души возмущенный этим делом, я отправился в Ч. К. к одному из видных ее деятелей и сказал, что среди их агентов есть разбойники. Он отнесся к этому сообщению довольно холодно. Положим, он сообщил на место посредством телефонограммы, чтобы одного из них арестовать, но ему ответили, что он ушел на фронт. Об аресте другого не было и речи. Я сомневался, чтобы и другой отсутствовал. Но мне пришлось этим удовлетвориться. И действительно, Гудзь, так звали убийцу, оказался не на фронте, а на месте и жестоко избил жаловавшуюся вдову...
Это доказывает, как снисходительно тогдашняя Ч. К. относилась к убийцам, может потому, что это предполагаемые кулаки. Эта бедная вдова явилась ко мне еще раз или два. Между прочим она приходила ко мне с рассказом, что, разыскивая мужа, она наткнулась на целую партию оружия и пришла посоветоваться, донести ли об этом большевистским властям. Видя, как тогдашняя Ч. К. относится к бандитам (один полицейский рассказывал мне, что некоторые чекисты предупреждали убийц), я по совести не мог поручиться за ее безопасность, и теперь я уверен, что все это оружие в лагере бандитов, с которыми Красной Армии приходится воевать. Что же касается до бедной женщины, то я почти уверен, что она убита. С тех пор она ко мне не являлась.
Вообще я видел тогда, что бандитами считались состоятельные люди, и я всегда этому удивлялся. Состоятельные люди прежде всего подвергаются нападениям бандитов и являются их естественными врагами. Между тем они-то и считались первыми бандитами. Нужно было внушить, что богачи и есть прежде всего бандиты. Все как будто столкнулось так, чтобы породить голод: самые трудоспособные элементы народа, самые разумные и знающие сельское хозяйство преследовались и убивались. Я знаю случай, когда один человек был казнен Ч. К. только за то, что поехал в Германию и изучал там сельское хозяйство по предложению местного сельскохозяйственного общества. Я хлопотал о нем, но это не помогло. Мне ответили, что он уже расстрелян. " О, это у них был деятель, изучал сельское хозяйство в Германии". Звали его Шкурпиев. У меня отмечено, что у этого Шкурпиева земли 15 десятин на троих. О, как бы теперь нам нужно людей, знающих сельское хозяйство.
Я мог бы перечислить таких случаев сколько угодно. Состоятельных людей или казнили или убивали. Мой вывод, к которому я пришел с несомненностью: настоящий голод не стихийный. Он порождение излишней торопливости: нарушен естественный порядок труда, вызваны вперед худшие элементы, самые нетрудоспособные, и им дан перевес, а самые трудоспособные подавлены. Теперь продолжается то же, если это не прекратится, можно ждать голода и на будущий год и дальше.
Нужно отказаться от так называемого раскулачивания. Я знаю такую историю. В одной из близлежащих волостей была семья, очень трудоспособная, у нее было сорок десятин. Комнезаможи5 половину отобрали, оставили только 20 десятин на большую семью. Но все-таки семья опять справилась лучше других и живет зажиточнее. Тогда им оставили только 12 десятин. Семья живет все-таки лучше других. Тогда комнезаможи не знают, что делать с этими "кулаками", и решили наконец... выгнать их совсем из села. Осуществлено ли это или нет, я не знаю, история свежая. Скажите, что же это такое, если не предположить, что тут преследуется окончательное обнищание России. Всех под одно.
одна часть машины досталась в одно хозяйство, другая в другое. Получилось только одно разорение, а не уравнение. И это случалось не однажды.
От этой системы раскулачивания надо решительно отказаться. Нужна организация разумного кредита, а для кредита нужна зажиточность, а не равнение. Иначе сказать, нужно отказаться от внезапного коммунизма. Посмотрите, соберите сведения, сколько у нас разумных коммун, и вы удивитесь, как их мало. И из-за этой малости вся Россия вынуждена голодать.
Обобщая все сказанное, делаю вывод: наше правительство погналось за равенством и добилось только голода. Подавили самую трудоспособную часть народа, отняли у нее землю, и теперь земля лежит впусте. Комнезамож -- это часть народа, которая никогда не стояла на особенной высоте по благосостоянию, а распоряжаются всем хозяйством коммунисты, т. е. теоретики, ничего не смыслящие в хозяйстве. Опять повторяю: нужно вернуться к свободе. Многое уже испорчено, но если что может нас вернуть к подобию прежнего благосостояния, то только возвращение к свободе. Прежде всего к свободе торговли. Затем к свободе печати, свободе мнения, не нужно хватать направо и налево (как схватили Ляховича). Нужно объединиться и общими силами постараться выбиться из тупика, в который мы залезли.
Я, как и Уэльс, думаю, что если нынешнее правительство не будет вследствие голода постигнуто каким-нибудь катаклизмом, то ему суждено вывести Россию из нынешнего тупика. Повторяю, всякий народ заслуживает то правительство, какое имеет: русский народ заслужил своим излишним долготерпением большевиков. Они довели народ на край пропасти. Но мы видели деникинцев и Врангеля. Они слишком тяготели к помещикам и к царизму. А это еще хуже. Это значило бы ввергнуть страну в маразм. Но обращение к свободе есть условие, без которого я не мыслю даже первых шагов выхода.
Если возможен выход для России, то он только в одном: в возвращении к свободе. Я на это уже указывал в своих письмах к Луначарскому. Теперь повторяю.
Вл. Короленко
9 августа 1921.
Примечания
Впервые: "Память". Исторический сб. Париж. Вып. 2, 1979, с. 423-- 428.
1 Об этом же Короленко писал и С. Д. Протопопову (13 августа): "Мне выпало на долю написать обращение к Европе. Сделаю, что могу, но у меня нет цифровых данных, да, кажется, и нигде их нет. Написал Григорьеву и Пешехонову, но ответов еще не получил. Обратился и к местным статистическим силам. Здесь есть люди очень серьезные..." (Вестник литературы, 1921, No 10, с. 15).
2 Уэллс Герберт Джордж (1866--1946) находился в советской России с конца сентября до середины октября 1920 года. Его поездка в Россию, а затем и книга "Россия во мгле" вызвали бурю негодования прежде всего в писательских кругах эмиграции. Почти все эмигрантские газеты были переполнены материалами исключительной резкости в адрес Уэллса. Так, А. И. Куприн выступил в газете "Общее дело" (24. 10. 1920) со статьей "Два путешественника", в которой сравнивал творческую и нравственную сущность Нансена и Уэллса. Разумеется, Уэллс в этом сравнении получался в творческом отношении пигмеем, а в нравственном -- политическим спекулянтом. В частности, Куприн отмечал: "Значительные события часто совпадают на маленьком земном шаре. Почти одновременно мы услышали о том, что Нансен и Уэллс собираются ехать в советскую Россию для глубоких и всесторонних исследований ее состояния.
Нансен не поехал. Кто мог бы осмелиться заподозрить в нерешительности его, видевшего так близко перед собою смерть и -- не мгновениями, а месяцами? Привыкший к научному и практическому методу мышления, он, вероятно, сказал себе: "Я и без путешествия в центр этой несчастной страны знаю о ее положении. Несколько сотен безумных, но хитрых негодяев кровавыми путами опутали загнанный, усталый, голодный, больной, многомиллионный народ. Всей реальной правды эти негодяи мне не скажут и не позволят ее увидеть. А народ не может этого сделать и не посмеет. Не хочу же я быть в положении водевильного дурачка, водимого за нос".
И не поехал.
Но Уэллс поехал. Для этой поездки у него уже был в голове готовый, изображенный им самим "каворит" -- утопическое представление о благах, сопряженных с первым мировым опытом великой коммунистической республики. Иными словами, абсурдное основание будущему роману для клерков у него было заложено.
О том, как мыкали Уэллса по всем утопическим учреждениям Совдепии Горький, Луначарский и К®, о том, как он слушал Шаляпина и созерцал балет, я не буду говорить... Но одна мысль меня занимает и смешит.
Не может быть, чтобы вожди Совдепии не предложили знаменитому романисту за его благосклонное, приятное и рассеянное внимание какой-нибудь веской мзды, хотя бы и в весьма замаскированном виде. Ведь они так привыкли к тому, что все берут. Однако я верю и в то, что Уэллс откажется от этого бакшиша. И тем не менее положение его будет крайне двусмысленно..."
Куприн сознательно ошибся, Уэллс довольно быстро написал не "роман", а политическое эссе, которое в эмиграции вызвало еще большее негодование, чем поездка писателя. Переведенная на русский язык Н. С. Трубецким и изданная в Софии (февраль 1921 г.), она уже в предисловии авторском содержала неприятие ее русской эмиграцией. Резолюция была такова: "Нас, русских, за исключением разве некоторой части коммунистов, предложенное Уэльсом разрешение русского вопроса ни в коем случае удовлетворить не может. Поэтому, с точки зрения большинства из нас, книга эта должна быть признана вредной".
с Уэллсом, особенно в оценке действовавшего тогда коммунистического правительства), и она произвела на него сильнейшее впечатление.
3 Действительно, в книге есть места, которые могли возбудить у Короленко неприятные чувства. Укажем на некоторые из них.
"Огромная масса населения России -- крестьяне, неграмотные, жадные и политически пассивные В. Л.). Они суеверны, постоянно крестятся и прикладываются к иконам -- особенно это заметно в Москве, -- но они далеко от истинной религии (надо полагать, что Уэллс под истинной религией подразумевает полухристианские англиканские вероисповедания! -- В. Л.). Политические и социальные вопросы интересуют их только поскольку дело идет об их собственных нуждах. В основном большевиками они довольны. совершенно не похож на католического священника Западной Европы; он сам -- типичный мужик, грязный и неграмотный, не имеющий никакого влияния на совесть и волю своей паствы. Ни у крестьян, ни у духовенства нет никакого творческого начала. Что касается остальных русских, как в самой стране, так и за ее пределами, -- это пестрая смесь более или менее культурных людей, не связанных ни общими политическими идеями, ни общими стремлениями. Они способны только на пустые споры и беспочвенные авантюры" (Герберт Уэллс. Россия во мгле. М., 1959, с. 50).
Такого рода высказываний, рассыпанных по тексту, в книге довольно много. Короленко, конечно, понимал, что даже в оскорблениях Уэллс в чем-то прав, но читать это от имени европейца было неприятно.
"... Но как преобразовалось, как выросло в буре и пламени все рядовое, будничное белое русское духовенство!.. Что говорить, слаб и немощен перед искушениями бывал нередко наш заурядный попик... Слишком близок он был всегда к нашей темной, грешной, черноземной жизни... Но только в русских попах так цельно сохранилась расовая чистота крови. Почти без преувеличения можно сказать, что путем браков, заключающихся исключительно в своем классе, русское священство, начиная от времени Владимира Великого и до наших дней, совсем избегло примеси чужих элементов к своей добротной славянской крови. А ранние браки и здоровая деревенская жизнь предохранили эту кровь от порчи... Духовенство русское всегда выдвигало из своей среды великих пастырей, учителей, борцов и мучеников. И если наше духовенство, легко сбросив с себя... даже самый страх смерти, так смиренно, просто и бескорыстно совершает свое высокое служение церкви и народу -- то в этом вернейший и, может быть, самый величайший признак того, что и народ близок к невиданному духовному обновлению... Церковь, как и в старые времена, является и символом, и прибежищем, и опорой" ("Малое стадо").
О большевистском правительстве он писал так: "... И вот, когда произошла катастрофа в России, где не осталось других сил, которые могли бы бескорыстно сплотиться для общего блага (разве мог Короленко согласиться с этим утверждением? -- В. Л.), из Америки и Западной Европы вернулось много эмигрантов, энергичных, полных энтузиазма, еще молодых людей, утративших в более предприимчивом западном мире привычную русскую непрактичность и научившихся доводить дело до конца. У них был одинаковый образ мыслей, одни и те же смелые идеи, их вдохновляло видение революции, которая принесет человечеству справедливость и счастье. Эти молодые люди составляют движущую силу большевизма. Многие из них -- евреи: большинство эмигрировавших из России в Америку было еврейского происхождения "в России произошла еврейская революция", что "советское правительство является еврейским" и что Россию теперь следует называть "Советской Иудеей"; для Короленко эти строки были, конечно, крайне неприятными. -- В. Л.), но очень мало кто из них настроен националистически. Они борются не за интересы еврейства, а за новый мир (эти утверждения вызывали в эмигрантских кругах гомерический хохот. -- Большевики отнюдь не намерены продолжать традиции иудаизма, они арестовали большую часть сионистских лидеров и запретили преподавание древнееврейского языка, как "реакционного" (на примере Шнеерсона мы видели, что Короленко к этим "мероприятиям" относился крайне отрицательно. -- Некоторые из самых видных большевиков, с которыми я встречался, были вовсе не евреи, а светловолосые северяне (в этом слове "некоторые" -- несмываемый позор России, продолжающийся вот уже около века. -- В. Л.). У Ленина, любимого вождя всего живого и сильного в сегодняшней России, татарский тип лица, и он, безусловно, не еврей" (с. 43). В эмиграции в это время была любимая игра: монархисты составляли списки руководителей советской России с указанием их национальности, и получалась картина удручающая -- русских там было очень мало; сионисты же в своей "Еврейской трибуне" уточняли эти данные, и у них получалась уже совсем иная картина -- более или менее "приемлемая; при этом монархисты сокрушались по поводу русского происхождения Ленина и Луначарского. Знали бы они их истинное происхождение!
"Если мы поможем какому-нибудь новому Врангелю свергнуть не такое уж прочное московское правительство, ошибочно полагая, что этим самым установим "представительный строй" и "ограниченную монархию", мы можем весьма сильно просчитаться. Всякий, кто уничтожит теперешнюю законность и порядок в России, уничтожит все, что осталось в ней от законности и порядка. Разбойничий монархический режим оставит за собою новые кровавые следы по всей русской земле и покажет, на какие грандиозные погромы, на какой террор способны джентльмены, пришедшие в ярость: после недолгого страшного торжества он распадется и сгинет..." (с. 48). И еще: "Для того чтобы удержать власть, коммунистическое правительство создало Чрезвычайную Комиссию, наделив ее почти неограниченными полномочиями, и красным террором подавило всякое сопротивление. Красный террор повинен во многих ужасных жестокостях; его проводили по большей части ограниченные люди, ослепленные классовой ненавистью и страхом перед контрреволюцией, но эти фанатики по крайней мере были честны. За отдельными исключениями, расстрелы ЧК вызывались определенными причинами и преследовали определенные цели, и это кровопролитие не имело ничего общего с бессмысленной резней деникинского режима, не признававшего даже, как мне говорили, советского Красного Креста. И, по-моему, сейчас большевистское правительство в Москве не менее устойчиво, чем любое правительство в Европе..." (с. 37--38).
"разбойников", вызвали в монархических рядах эмиграции подозрение, что Уэллс писал свою книгу в соавторстве с кем-то из бойких на перо большевиков или "попутчиков" (намекали даже на Горького).
4 Какие же мысли английского писателя проникли в сердце полтавского мыслителя и заставили его "примириться" и с содержанием книги и с выводами "фантаста"?
Уэллс очень настойчиво, через всю книгу проводил генеральную мысль: несмотря ни на что, Россию могут спасти только большевики! Вот вариации этой мысли:
"Я сразу же должен сказать, что это единственное правительство, возможное в России в настоящее время. Оно воплощает в себе единственную идею, оставшуюся в России, единственное, что ее сплачивает" (с. 11).
"И во всей России, и среди русских, разбросанных по всему свету, была лишь одна организация, объединенная общей верой, общей программой; это была партия коммунистов" (с. 36).
"Крушение цивилизации в России и замена ее крестьянским варварством (вспомним "крестьянскую державу" Б. Савинкова! -- В. Л.) на долгие годы отрежет Европу от богатых недр России, от ее сырья, зерна, льна и т. п. Страны Запада вряд ли могут обойтись без этих товаров. Отсутствие их неизбежно поведет к общему обнищанию Западной Европы.
Единственное правительство, которое может сейчас предотвратить такой окончательный крах России, -- это теперешнее большевистское правительство, при условии, что Америка и западные державы окажут ему помощь. В настоящее время никакое другое правительство там немыслимо. У него, конечно, множество противников, -- всякие авантюристы и им подобные готовы с помощью европейских государств свергнуть большевистское правительство, но у них нет и намека на какую-нибудь общую цель и моральное единство, которые позволили бы им занять место большевиков. Кроме того, сейчас уже не осталось времени для новой революции в России. Еще один год гражданской войны -- и окончательный уход России из семьи цивилизованных народов станет неизбежным. Поэтому мы должны приспособиться к большевистскому правительству, нравится нам это или нет" (с. 79).
"всякий народ заслуживает то правительство, какое имеет", и выражая в высшей степени сомнительную надежду на то, что большевики "повернут к свободе".
5