[24 сентября 1888 г., Н. -Новгород.]
Простите, что долго не отсылал рукописи. Мне все хотелось прочесть ее и дать отзыв, о котором Вы просили, но обстоятельства разного рода все мешали. Наконец, теперь я в состоянии исполнить Вашу просьбу и свое личное желание.
Впрочем, я не могу сделать это с особенной обстоятельностию: те же причины, какие мешали мне прочесть Ваши статьи, помешали мне и работать, почему работы накопилась масса, и я должен торопиться. Ограничусь поэтому несколькими замечаниями. При этом прошу особенно убедительно не приписывать мне каких-либо претензий на авторитетность моих замечаний. Вы просили сказать мое мнение, я и говорю это, как сделал бы всякий другой читатель. Понятно, что буду вполне откровенен, даже настолько, что не ограничу своих замечаний одной данной статьей.
Начну с того, что статья меня не удовлетворяет. Во всякой критической статье я ищу прежде всего определения основной черты данного художника. Если нет этого,-- тогда нужна ясно поставленная идея (будь она публицистическая, художественная и т. д.),-- которую критики иллюстрируют анализом частного, так сказать, факта, представляемого произведениями писателя. Основной черты чеховского творчества Вы и не пытаетесь уловить, ограничиваясь указанием некоторых недостатков и некоторых достоинств. Эта часть статьи представляет места верные, но есть также и неправильности. В общем же -- очень много лишнего. К рассказу Чехова в две-три странички Вы делаете на нескольких страницах комментарии, которые, в сущности, решительно ничего не прибавляют. Перечитайте, например, на странице 12 анализ сцены между Агафьей и Савкой 1.
"Психолог подметил эту минуту, а художник изложил ее на бумаге так" (следует цитата). Что же тут особенно подмечать, уловлять и комментировать. Что любовница, пробравшаяся тайком на свидание и застающая неожиданно постороннего человека,-- смутилась и не знает, что сказать? Неужто это такое важное художественно-психологическое откровение? А Вы посвящаете рассказу без малого 4 листка (8 страниц), причем просто пересказываете и разжевываете для читателя то, что и без того понятно. А вывод, который Вы делаете из этих 8 страниц, как раз совершенно неверен: как раз психологического анализа в рассказе нет ни капли, что и отмечено Михайловским. Рассказ замечательно правдив; в нем нет черточки фальшивой,-- это правда. Но он написан со стороны, точка зрения помещена вне психики главных героев. За это, по-моему, нельзя осуждать Чехова: это прием очень удобный именно для небольших эскизов, но факт остается фактом: психологический анализ отсутствует в данном рассказе совершенно.
Я не могу согласиться и с некоторыми другими местами статьи, представляющими оценку отдельных достоинств и недостатков. Так я не могу понять, почему случай, описанный в маленьком и, по-моему, чрезвычайно грациозном рассказе "На гвозде", может случиться раз в сто лет. Я думаю, что в чиновничьей среде это мотив самый обыденный. Не могу согласиться и с оценкой Лихарева 2. Что он пошел в народ, не зная народа? -- Да как же иначе узнать народ? Вообще Чехов очень верно наметил старый тип Рудина 3 в новой шкуре, в новой внешности, так сказать. А Вы как раз отрицаете внутреннее сходство, ищете различий несуществующих. По Вашему, Лихарев человек дела, Рудин -- слова. Но разве и Рудин не жил в землянках, не кидался на "дело", не умер на баррикаде? Более ли в этом отношении сделал Лихарев? Конечно, нет (я говорю о Лихареве чеховском, без обобщений).
Из частностей приведу еще одну: в начале статьи Вы строите следующий силлогизм: "наши критики, жалуясь на оскудение литературы вообще, жалуются на убожество критики в частности или даже в особенности". Не противоречие ли это? Один раз, говорите Вы, критик "всенародно заявляет, что он ничего не смыслит в литературе (не то что Белинский, например), а другой раз также всенародно публикует о ничтожестве беллетристики, поэзии. Уж что-нибудь одно: или современная критика ничего не понимает, и тогда вопрос о беллетристике останется открытым, или критика компетентна, и наши беллетристы действительно плохи".
Следует положительно избегать подобных приемов мысли: ведь это повторение точь-в-точь известного софизма, разобранного в руководствах логики: Зенон (или как его там) критянин утверждает, что все критяне лгуны. Но если все критяне лгуны, то и Зенон-критянин тоже лгун; а тогда он солгал, что все критяне лгуны. Но если критяне не лгуны, то и Зенон не солгал и так далее без конца. Выход из этого "ложного круга" тот, что даже и лгун не всегда лжет, а порой обмолвится правдой. Точно так же, не будучи Белинским (по таланту), все же можно иметь свои взгляды, и взгляды эти не сплошь же ошибочны. Я слишком распространился, однако, и могу лишь немного сказать о главном. Признаюсь,-- мне неясны Ваши взгляды на тенденциозность и безидейность. Ваш пример на странице 19 (на обороте), пример ученого, который не свободен, "к которому мы считаем себя вправе предъявлять требования", тогда как от художника -- не вправе, совсем неудачен. Тут можно ухватиться за доказательство как раз обратного: наука только тем и двигает "жизнь", что она совершенно свободна. Ученый занят всесторонним исследованием данного "сюжета", ученый всю жизнь посвящает на описание микроскопического животного, ученый наблюдает мельчайшие колебания эфира и все это делает, не считаясь с тем, можно ли тотчас же сделать из наблюдения практическое применение, понятное и доступное "толпе". Ученый свободен, немедленных требований; даже более: Менделеев4 потерял много популярности, когда из кабинета, из лаборатории вынес свои анализы на рынок и стал двигать "нефтяное дело". Мне некогда сейчас высказывать мои взгляды на "тенденцию". Скажу лишь, что меня причисляют (например, критик "Недели"5) в этом отношении к "старой" школе не напрасно. Я держусь мнения, что идея -- есть душа художественного произведения. Но я хочу указать Вам, что это вопрос сложный и что Вы даже не приступили к разрешению его по существу, ограничиваясь аналогиями совсем неудачными. Что такое тенденция в общепринятом смысле, что такое идея? Вот прежде всего в чем надо разобраться. А для этого, повторяю еще раз то, о чем говорил уже Вам лично, нужно поработать над физиологией, психологией и над психологическими критиками (например, Тэном6). Иначе Вы будете часто впадать в такие элементарные ошибки, какие сделали в статье об Арсеньеве7. Вы так категорически отрицаете элемент "бессознательности" в процессе творчества, как будто это аксиома. Аксиома же -- как раз обратное. Известен эпизод из жизни Мицкевича8: он написал во сне стихотворение и не мог после объяснить некоторых мест: не понимал сам. Один математик (помнится, даже Ньютон9) решил труднейшую задачу во сне и очень удивился, найдя ее наутро на столе. Державин10 во сне написал последнюю строфу оды "Бог". Эти и массу других фактов Вы найдете у Карпентера11 и, кроме их, найдете у него же положительные доказательства того, что громадная часть наших умственных процессов имеет характер "рефлексов" и может совершаться с замечательной стройностью, помимо сознания. Далее: лунатик встает с постели, одевается, подбирает ключи или отворяет окно, пробирается на высоте по узкому карнизу, направляет все свои действия к известной цели, достигает ее и возвращается обратно. Все это без сознания: крикните, разбудите его, дайте ему сознание его положения на опасной высоте -- и он свалится. Тут -- пример, который наводит на мысль, что бессознательность даже и намерения не такое уж "недоразумение". А вы с таким снисхождением к невежеству Арсеньева разделываетесь с ним по этому поводу, как будто он говорит какие-то абсурды. Нет, Константин Константинович. Этот вопрос сложный и для его решения -- мало отрицать несомненные факты: нужно их изучить, проанализировать. Нужно приняться за точные определения основных понятий. Вы же еще сами не разобрались хорошенько, чего собственно Вы ищете, Вы смешиваете идейность с тенденциозностью, и у Вас выходит, что многие рассказы Чехова -- идейны, а Шекспир и даже Шиллер -- писатели чуть не безидейные, представители чистого искусства (относительно Шиллера -- то это даже и с внешней стороны ужасная ошибка: ему всегда немцы делают упрек прямо в политической тенденциозности).
тону Ваших статей я составил себе о Вас худшее впечатление и, познакомившись, увидел, что ошибался. Теперь мне кажется, что этот тон у Вас заимствованный и Вы сможете от него отрешиться. Дело в том, чтобы искать истину, а не показывать вид, что вполне ею обладаешь. Излишняя категоричность и догматизм только прощаются некоторым писателям и то при условии очень больших прав на это. Нужна очень большая ясность логики и диалектики со стороны самого автора; тогда, увлеченный этой ясностию, читатель свыкается с догматизмом выводов и с резкостию отрицания чужих мнений. Кстати же,-- что такое Вы говорите на странице 19 (глава III). "Когда у нас нет сомнений, все разрешено и мы довольны,-- тогда сделай милость занимайся наукой, двигай ее!" Когда же это у человечества не будет сомнений? Когда умрет вечно вопрошающая мысль? Когда оно будет довольно? Когда умрет само? Потому что полное отсутствие стремлений -- это смерть.
Поверьте, что в моей резкости -- есть лишь доброжелательство и искренность. Затем крепко жму руку. Поклон от жены Вам обоим (и от меня). Мой адрес: Канатная улица, дом Лемке.
Как поживаете? Как устроились?
12. Поэтому я жду Вашего распоряжения, что сделать с рукописью.
Еще мой совет: попробуйте свои силы над какой-нибудь темой, выходящей из рамок рецензии. Возьмите хоть тот же вопрос о тенденциозности и рассмотрите его, не применяясь к той или другой только что вышедшей книге. Последний прием заставляет невольно,-- следя за чужим изложением,-- разбрасываться и излагать мысли без внутренней стройности. А вы попробуйте развить те же мысли во всей их диалектической полноте. Не мысль пригоняйте к частному факту, а наоборот -- частные факты ставьте на их места, сообразно логическому развитию мысли. Это полезно и по существу, да притом же с такого рода статьей гораздо удобнее выступить в журнале. Вы не знаете, сколько присылается рецензий отдельных книг и авторов. Но лишь статья общего, так сказать, критико-философского содержания сразу знакомит читателя не с отдельными мнениями выступающего автора, а с его "критерием", и дает возможность судить о силе его критической мысли. Понятно, что для этого нужно хорошо поработать и главное -- ознакомиться с классиками нашей и европейской литератур как в поэзии, так и в критике. Не может быть взглядов, которые бы рождались без связи с предыдущими взглядами и идеями.
Примечания
Впервые опубликовано в книге "Письма", кн. 2. Печатается по оттиску в копировальной книге. Датируется по положению оттиска.
"Казанском биржевом листке". Впоследствии сотрудничал в "Саратовском листке".
1 В рассказе Чехова "Агафья".
2 В рассказе Чехова "На пути".
3 Рудин -- герой одноименного романа Тургенева.
4 Дмитрий Иванович Менделеев (1834--1907) -- знаменитый химик.
5 "Неделе" (1888, No 15) статью "Новое литературное поколение" за подписью Р. Д.
6 Ипполит Тэн (1828--1893) -- известный французский историк литературы и искусства.
7 Константин Константинович Арсеньев (1837--1919) -- юрист, литературный критик, публицист, впоследствии редактор "Вестника Европы". В 1888 году вышла его книга "Критические этюды по русской литературе".
8 Адам Мицкевич (1798--1855) -- великий польский поэт.
9 Исаак Ньютон (1643--1727) -- великий английский математик, астроном и физик.
10
11 "Основы физиологии ума".
12 Петр Осипович Морозов (1854--1922) -- историк литературы, член редакции журнала "Северный вестник".