Короленко В. Г. - Голубеву П. А., 24--25 июля 1888 г.

П. А. ГОЛУБЕВУ 

Чувствую потребность оправдаться перед Вами. Недавно прочел и отверг рукопись Н. Катаева "Елена". Это заглавие и фамилия автора мне смутно напоминали что-то, но только недавно вспомнил, что Вы рекомендовали эту рукопись как художественное изображение эпизода из "современного движения". Батюшка, Петр Александрович! Ей-богу, это не "движение" и не изображение, а очень непродуманная "зеленая" литературная попытка, представляющая собрание невозможнейших противоречий, вовсе не пережитых и не наблюденных, а надерганных из книжек, причем автор не потрудился даже сколько-нибудь примирить различные взгляды различных авторов, а все смешал в одну кучу. На одной странице у него народ -- это лес (по Успенскому¹ "Власти земли"), где царствует одна "зоологическая правда", беспощадная борьба за существование и беспрестанное поедание сильным слабого, а все учреждения, в коих оптимисты видят "правду народную" -- лишь стихийное отражение "власти земли". На другой странице выходят мужички Златовратского² и начинают толковать о том, что "устои наши исконные, мирные, деревенские от фабрики рушатся" и вообще выражают взгляды об общине и других предметах такие, какие только может выразить человек, сознательно продумавший весь мирской строй. При чем же оказывается "зоологическая правда"? И все в том же роде: интеллигент Летов (убеждающий мужиков не выселяться такой, например, фразой: "боюсь, чтобы волны горя народного не залили вас" -- чорт знает что такое!) -- так этот интеллигент-народник прекрасно устраивается среди народа, но как он этого достигает,-- совершенно неизвестно. Оказывается, например, что крестьяне загоняют свой скот в его луга и не дают (силой) выгонять его оттуда. Это "от Успенского". Но те же крестьяне настолько превосходны по Златовратскому, что когда один из них приходит занимать хлеб, то ему просто отдают ключи и говорят: "Возьми сам сколько надо, родименький". Не ясно ли, что если одна сторона (почему бы то ни было) грабит другую, то последняя или будет защищаться, или уступит, и тогда, конечно, о "блестящем положении" ее дел не может быть и речи. Но в данном благодушном произведении дело обстоит иначе: Летова по Успенскому грабят, он по Златовратскому говорит "бери, родименький, сколько надо" и тем не менее богатеет и ставит имение на большую ногу. Это так же возможно, как возможно и описанное в романе переселение. Оно совершается вдруг. Вчера еще не хотели, а сегодня уже телеги готовы и даже крыши разобраны (и за коим чортом переселенцам разбирать крыши?). Как это все вышло, автор, устами "умственного мужичка" дает следующие несовместимые ответы: во-первых, "мир порешил, против мира не пойдешь" (где это мир имеет право посылать в переселение); во-вторых, на миру правды не стало, оттого уходят; в-третьих, "всем миром" "идут по выбору ". Если это изображение какого бы то ни было "движения", а не полный сумбур, то я уж не знаю, что и назвать сумбуром, право. Где это все происходит? Тут новый курьез: девица Елена среди зелени и цветочков беседует с деревенскими детьми и девушками; это все -- Мотри, Оксаны, Катри, и поют они малорусские песни; стало быть, девушки -- хохлушки, и дело происходит в Малороссии. Но представьте теперь, что когда Летову при менее поэтической обстановке приходится вести беседу с мужиками, то мужики (все Матвеи Ивановичи и т. д.) говорят отчасти языком Златовратского, отчасти на вятском наречии ("бают"), и у них есть "община", тогда как у хохлов владение подворное и по отчествам они не величаются. Где же это такое место, в котором девицы хохлушки, а мужики великороссы? Уже из этого, я думаю, совершенно ясно, что о произведении господина Катаева нельзя говорить серьезно, и если я так распространился, то лишь потому, что вспомнил о Вашей рекомендации и, пожалуй, потому еще, что не решился бы с уверенностию отрицать у автора всякие признаки таланта. Данное произведение безусловно плохо, и если автор хочет сделать еще попытку, то посоветуйте ему прежде всего изучать характеры, жизнь, да и в книжках разобраться повнимательнее. А широкие изображения "движений" -- это дело серьезное и так самонадеянно браться за них -- нельзя. Выходит карикатура вместо картины. Вы скажете, что "народ изображен плохо, а интеллигенция, быть может,-- хорошо". Уже a priori это невозможно. Движение, о коем идет речь,-- есть приложение к народу взглядов и мнений интеллигенции. Но мы видели по части "взглядов" курьезные противоречия у самого автора, что же будет за изображение. И лиц живых нет (все написаны одной краской); девицы заявляют то и дело о том, что они готовы "всю себя отдать на служение идее", и автор уж от себя прибавляет: эта действительно готова, а та нет, так только говорит. Если бы в жизни Вам какая-нибудь девица при первом знакомстве сказала: "Я готова всю себя отдать на служение идее",-- это звучало бы странно и дико. Ну, а тут то и дело слышите эту фразу, точно "здравствуйте", "прощайте" или "пойдем гулять". Немного лучше и живее -- фабрикант и сестра его,-- типы до известной степени отрицательные.

Ну, крепко жму руку и кланяюсь всем. Телеграмму получил, но исполнить не мог,-- времени было мало, и я все ездил. Каронину передал ³.

"Из записной книжки" ⁴ 

Впервые опубликовано в книге "Письма", кн. 2. Печатается по оттиску в копировальной книге. Датируется предположительно по положению оттиска. На оттиске пометка Короленко: "Елену" Голубев не рекомендовал. Ошибка".

Петр Александрович Голубев (1865--1915) -- статистик, публицист и литератор. Будучи высланным в Западную Сибирь, редактировал томскую газету "Сибирская газета".

¹

² Николай Николаевич Златовратский (1845--1911) -- писатель-народник, идеализировавший крестьянский мир и призывавший интеллигенцию учиться у него народной мудрости и смирению. "Это было отречение от разума, от критики, от собственной мысли",-- писал Короленко о рассказе Златовратского "Мои видения" в незаконченной статье о Михайловском.

³

⁴ По-видимому, имеется в виду отдельное издание рассказа Короленко "Из записной книжки" ("Черкес"), впервые напечатанного в "Сибирской газете", 1888, No 16.