Короленко В. Г. - Козловскому В. С., конец мая 1888 г.

Письмо Ваше и рукопись Вашего знакомого я получил. Сделаю все, что могу, то есть отдам в редакцию и попрошу дать тот или другой ответ поскорее. Должен, однако, сказать, что лично я на успех мало надеюсь. При всей, так сказать, "жгучей" искренности и прочувствованности, какими проникнут рассказ,-- он лишен всех свойств собственно художественного произведения. Очень вероятно, что герой рассказа видел описанный сон, во всяком случае автор видел его, когда писал,-- но... ведь не всякий сон может представлять общий интерес. Бывает, что сон глубоко волнует, вследствие некоторых условий,-- и по прошествии некоторого времени сами Вы не в состоянии понять, что же в этом сне Вас так трогало и волновало. Улетело особое настроение -- и те же образы вспоминаются равнодушно и за ними ничего нет. Мне кажется, что и данный "сон" из таких. Я убежден, что автор видел все это в воображении с ясностию галлюцинации и ждет, что с такой же ясностию все станет перед читателями. Но в сущности это порождение настроения настолько исключительного, что для читателя останется совершенно чуждым и непонятным. Как это ни парадоксально,-- но необходимо уметь объективировать данное явление или настроение для себя, и только тогда оно может "субъективироваться" в читателе. Я не считаю своего мнения компетентным, и мне даже немного страшно высказывать его после того, как автор пишет мне: "От Вашего (то есть моего) отзыва зависит быть или не быть мне писателем!" Повторяю, что я высказываюсь далеко не так решительно и все сделаю для того, чтобы рукопись прочитали и оценили еще другие. Но считаю также своим долгом сказать, что в данной рукописи не вижу художественного таланта. Уже полное отсутствие непосредственного "чутья природы", которое заставляет автора прибегать к запутанным сравнениям, к чужим выражениям, которые ставятся в кавычках, к физической терминологии ("напряженные донельзя, колеблющиеся частицы эфира"), к таким, например, описаниям: "легкий предприимчивый юноша зефир, играя струйками "эфира" (так и чудится -- "ночной зефир струит эфир" и т. д.) -- перелетел (какая точность) от Пьера к лодке и обратно"... или к таким уподоблениям, как: "прозрачный синий воздух напоминал тончайшую ткань вельветин -- фая" -- все это, мне кажется, подтверждает мое мнение. О том же свидетельствует страшная растянутость. Порой так и просятся две-три фразы, которые могут заменить целую страницу и выйдет даже яснее и сильнее. Наконец, и самая мысль аллегорического сна может подать повод ко многим возражениям. Мечты о работе на пользу общую, конечно, симпатичны, точно так же, как и поиски "женщины-человека",-- но им отведено сравнительно немного места и притом аллегория "града", который все строят общими усилиями, избита и далеко неясна. Что же касается до остальных мечтаний, которым посвящено так много места, то они далеко не могут быть названы возвышенными: драма Пьера, переделанная для сцены А. Додэ и критиком Вогюэ, в которой почему-то играет Матильда Серао (вовсе и не актриса), лампочки, тоже изобретенные Пьером, воздушный шар тоже его и вдобавок управляет им непременно........ все это слишком уж тяготеет к лицу, к я ¹,-- тема для небольшого рассказа в печатный лист -- пожалуй.

автора простить. Оговорившись выше, что далеко не считаю своего отзыва решающим,-- затем полную откровенность отзыва вменяю себе в прямую обязанность.

Через пять-шесть дней еду в Петербург и свезу с собой рассказ.

Крепко жму руку.

"Андалузии" вроде описанной только и возможны во сне,-- то не успешнее ли было бы обратить внимание на ту тихую, неблестящую, но зато подлинную жизнь, которая все-таки струится и там. Сама надпись, над которой Пьер иронизирует, скрывает под собой очень много значения, во...... 

Впервые опубликовано в книге "Письма", кн. 2. Печатается по оттиску в копировальной книге. Датируется предположительно. Неразобранные в оттиске копировальной книги слова заменяются точками.

¹