Э. И., Э. Г. КОРОЛЕНКО и М. Г. ЛОШКАРЕВОЙ
11 января 1880 г., Березовские Починки.
Сейчас получил ваше письмо (от 12 декабря), мои дорогие. Давно жданная и довольно-таки редкая теперь для меня радость. Я знаю, что вы, вероятно, пишете часто и что если и вам, и мне приходится долго ждать писем и неаккуратно получать их, то виной этому не лень, а главнее всего,-- наша глушь, наши леса и наши дороги. Делать с этим нечего.
Впрочем, должен сказать, что вы уж слишком мрачными красками рисуете себе нашу сторонку. Вы считаете нужным, например, высылать мне газету. Это лишнее. Я здесь не совсем уж в пустыне и состою даже подписчиком (поймите: подписчиком постоянным) библиотеки, стало быть получаю и книги, и газеты, хотя последние, правда, в микроскопических дозах и запоздалые1.
Как живу, -- спрашиваете вы. Отчасти вам это уже известно из прежних писем, отчасти же постараюсь дополнить эти сведения теперь.
Я уже писал вам, что здесь в глуши починков в наших лесах народ живет изолированной жизнью. Здесь никогда не было помещиков (Вятская губерния вообще известна, как место исключительно крестьянского землевладения) и господа, или, как здесь называют, "бояра", известны только понаслышке, да в виде заезжих чиновников. Наш же брат ссыльный, понятно, не внушает представления о "боярстве", так что даже различие в одежде и нравах приписывается только месту, из которого мы прибыли, а не сословию. Это, конечно, приятно. Таким образом, я, например, в отношении к починковцам, являюсь таким же мужиком; мое пальто (драповое, самой питерской работы, с Невского проспекта) называется здесь "зипуном" и внушает только удивление своей мягкостию. "Глико, у мужика зипун-от, беда сколь мягок!" Это, конечно, значительно упрощает отношения. Далее, как вам известно, я -- сапожник, и это обстоятельство заставляет починковцев смотреть на меня благосклоннее, чем вообще смотрят на ссыльных. Раньше здесь ссыльные составляли настоящую "золотую роту", да и теперь есть еще люди, не пристроившиеся ни к какой работе. Это создало ссыльным весьма плохую репутацию, между тем крестьяне, знающие сельские работы, пользуются уважением. "Это, мол, мужики просужие". Правда, к ссыльным политическим из "господ" также относятся недурно. Я же занимаю середину между мужиками (я грамотен, книжки читаю и т. д.) и между господами (я -- сапожник, "мужик работный"). Итак: работаю (почему ты, Веля, пишешь: без книг, без работы и без всего было у тебя написано, да последнее слово ты зачеркнула. Нет, дело не так еще плохо, и я не нахожусь далеко в положении человека "без всего", да и работа есть). Порой только (как теперь) в работе происходят перемежки в ожидании товара. Про меня работы хватает, только товар добывать затруднительно. Инструменты же есть все, какие надо, даже с некоторой роскошью, как для здешних мест.
Итак, мои дорогие, как видите, мне здесь, в Починках, живется, пожалуй, светлее, чем вам, в вашей новой квартире, чем другим дорогим людям. Не скажу, конечно, чтобы я был вполне доволен своим положением, чтобы меня не тянуло из Починков на широкий божий свет, не говоря уже о вас, о других, с кем бы хотелось повидаться, обняться, побеседовать. Поймите только, что я не смотрю на свое местопребывание так, как об нем пишет Юлек: "Скука, говорит, должно быть смертная. Да может, скоро опять на старое место выпросишься". Скучать мне некогда, времени, пожалуй, не теряю даром, живу своей жизнью настолько, сколько могу у нее здесь взять. Грустно, правда, бывает, но это не скука. К тому же я здесь не одинок. Как ни устрой свои отношения к починковцам, все же нашему брату, понятно, необходимо душу отвести с своим человеком, не с малоразвитым починковцем. И я здесь, к счастью, не лишен возможности потолковать по душе с людьми, которым понятны не одни непосредственные брюховые интересы; и здесь выпадают хорошие, чистые минуты, когда забываешь и болота и леса и когда удается потолковать об окружающих, порой невеселых впечатлениях, разобраться в них; а там опять станешь свежее и бодрее смотришь на свет.
Здесь, повторяю, я не один. Много залетных птиц из нашей братии налетело в Починки. Есть и земляк -- хохол из Киевской губернии и питерский рабочий2 и даже -- студентка фельдшерица из С. -П-бурга. Это -- Улановская 3, близкая родственница кронштадтских Улановских. Вы ее, впрочем, не знали. Ее мать -- ваша соседка,-- живет в Питере.
Вы пишете, что сейчас отослали Григорьеву письмо. Какое? Ваше или от меня? Я послал ему несколько писем, на которые еще нет ответа. Не знаю, получает ли.
Получили ли корректурки мое письмо?
Ты, Веля, загадала мне очень мучительную загадку, написав о Саше: "больна и никакие лекарства не помогут". Какая болезнь? И ни слова в этом письме!! Правду, правду пиши!4
Адаму5 поклон передайте. Ну, обнимаю вас всех крепко. Борьку особо.
Ваш Володя.
6, а также есть ли у них дети? У меня тут два, даже три поколения: старик и старуха; сын женатый и два неженатых парня (12 и 15 лет) и наконец месячный ребенок, дочка. Впрочем, я перехожу в другую избу с трубой, а то весь я и все мои вещи закоптели в дыму (изба курная).
Что значит, что вы, мамаша, пишете: "такими жильцами, как мы, не дорожат". Ведь если за квартиру плотят, то не все ли равно, кто живет? Неужели вы все еще, несмотря на нашу высылку, считаетесь подозрительными, и вас по-прежнему осаждают?
От Василия Николаевича получил письмо и пишу ему.
Примечания
"Письма", кн. 1.
1 Короленко состоял подписчиком Глазовской библиотеки, откуда книги и газеты ему пересылал Илларион Галактионович.
2 Федор Осипович Богдан и рабочий Федот Лазарев (см. 7 том наст. собр. соч., кн. 3, часть первая "Лесная глушь").
3 Эвелина Людвиговна Улановская (см. 7 том наст. собр. соч., прим. к стр. 45).
4 Под болезнью Александры Семеновны Ивановской подразумевались ее арест и ссылка.
5
6 Гавриил Филиппович Бисеров (Гавря) и его семья -- хозяева первого жилья Короленко в Березовских Починках (см. 6 том наст. собр. соч., часть пятая, глава "Леса, леса!", и 7 том, кн. 3, часть первая "Лесная глушь").