И. Г. КОРОЛЕНКО
16 июня 1896 г., ст. Куоккала.
Дорогой мой Перчина.
Прости, голубчик, что не писал так долго. Ты сам грешишь этим так часто, что, пожалуй, объяснения излишни, но все-таки скажу, что заслуживаю снисхождения. С января я в Петербурге. Журнальная работа, потом переезд семьи, мултанское дело, редакция -- все это совсем закружило меня и захватило. Теперь немного разобрался, а главное -- кончен мултанский процесс...
Да, брат, наконец, кажется, кончен. Ты, вероятно, узнал из телеграмм в газетах, так как я не знал, где ты витаешь и куда тебе послать известие. Думаю, ты порадовался и за самое дело и за меня! Для всех моих друзей повсюду это было огромное торжество, так как в огромном большинстве общества было сильное сомнение и масса толков в том смысле, что Короленко "увлекся" и т. д. Между тем, пока еще тут не раскрыта и половина и даже одна десятая доля тех подлостей, которые проделывались над несчастными вотяками, чтобы склеить это якобы "жертвоприношение". Тут просто действовала шайка полицейских, с товарищем прокурора во главе, а как действовала, это видно из того, самого свежего факта, что уже перед самым судом повесился десятский-вотяк соседнего с Мултаном села, от которого урядник домогался какого-то содействия по мултанскому делу. Ты не можешь себе даже представить, какие усилия употреблялись, чтобы добиться опять обвинительного приговора: несмотря на двукратную кассацию,-- защите опять во всем было отказано: ни свидетелей, ни экспертов. Обвинение же доставило одиннадцать новых свидетелей. Лгали эти негодяи напропалую. Мы каждый раз просили вызвать наших свидетелей в опровержение или же навести официальные справки о передаваемых случаях. Во всем -- отказ! К счастью, у нас был на сей раз Карабчевский (приехал по моей и Дрягина просьбе -- бесплатно); не хвастаясь, скажу, что и я был небесполезен. И нам удалось все-таки добиться от свидетелей обвинения кое-чего, очень существенно приподнявшего завесу если не над самым убийством, то над "способами его раскрытия", и над усилиями навязать его неповинным вотякам. Обвиняли: Раевский и прокурор казанского суда Симонов (последний выступал специально против меня -- по части этнографической). Руководил баталией -- прокурор казанской судебной палаты Чернявский. В числе присяжных было десять мужиков! И однако -- мы отбили! Заседание происходило восемь дней, речи заняли два последних дня. Мне пришлось говорить два раза,-- и моей речью закончились прения. Все говорят и пишут, что мои речи произвели сильное впечатление. Я это тоже чувствую сам, потому что я глубоко убежден в полной невинности вотяков и как-то во время речи забыл обо всем, кроме этого убеждения. После первой речи прокурор палаты подошел ко мне, пожимал руки и сказал, что "если бы наш суд почаще слышал такие речи, то не развратился бы до такой степени, как теперь". Притом же мне приходилось говорить о "темном искании бога", о "тенях богов", над которыми становится уже понятие о единой творящей и одухотворяющей силе, об эволюции и возвышении религиозного сознания. Ты знаешь, что для меня это не слова, а вера и, кажется, я сумел просто и ясно показать, что и язычество вотяков не так уж низменно, как говорил Смирнов1. Последний играл довольно гнусную и жалкую роль,-- и я закидал его цитатами из его же книг. А тут, кстати, Кузнецов 2 подсунул мне чудесную вотскую молитву, которая растрогала даже присяжных. Кончается она просьбой "об избавлении от длинных рук (взяточников) и длинных языков (клеветников)". Ты понимаешь, что это оказалось очень и очень кстати.
Одним словом, на восьмой день -- приговор "нет, не виновны". 3. Об этом тебе, наверное, пишет Дуня. Да, брат, новое горе. Не знаю, что было бы со мною, если бы еще и мултанцев закатали. Так хоть знаешь, что ездил недаром, и собственное горе смягчалось, когда думал о той волне радости, которая влилась после суда в Мултан.
Теперь еще о делах. С Юлианом, брат, у нас дело плохо. Хлопочем пристроить его в акциз на юге, но -- еще неизвестно, не грозит ли ему полная инвалидность. Тогда нам с тобой придется крепко подумать,-- как быть. Просто не знаю уж и думать боюсь. -- Спасибо тебе, голубчик, за твое предложение относительно "Русского богатства" 4. На одном из заседаний прошлого года постановлено по возможности избавиться от паев и большая часть уже выплачена. Остались почти одни литературные пайщики. Таким образом, ты видишь, что взнос пая принципиально невозможен. Я свой дополняю постепенно вычетами из гонорара. Думаю, что у меня уже более тысячи. Дела наши изрядны: свыше семи тысяч 5 (7200 плюс -- минус). Думаем, к концу года или, вернее, к началу будущей подписки дойдем до семи с половиной. Если в будущем году прибавится столько же, сколько в этом, то начнем погашение долгов. Цензура относится к нам так себе, во всяком случае злопыхательства нет. Носились тревожные слухи перед назначением нового директора главного управления по делам печати Соловьева, но он оказался человеком, по-видимому, приличным, и особых скорпионов не применит. Помышляем даже о новом ходатайстве (бесцензурность и перемена официального редактора). Прошлый раз нам расширили программу, не дозволив, однако, судебной хроники. Отчасти, кажется, за нападки на судебную администрацию и за мултанское дело. Теперь оправдательный приговор мултанцам, может быть, изменит и это. -- Получаю отовсюду письма, телеграммы, поздравления. Даже наш цензор просил передать его искреннюю радость по этому поводу. Мне очень хочется теперь вывернуть изнанку этого дела,-- пусть полюбуются следственными порядками! Негодяй Раевский это уже предчувствует и после речей, особенно Карабчевского и моей -- потерял весь апломб и походил на собаку, поджавшую хвост.
Твой Вл. Короленко.
В Петербурге огромная стачка рабочих6. Проходит в замечательном порядке. С. К. Кузнецов показался мне очень милым.
Примечания
1 Профессор И. Н. Смирнов (см. прим. к письму 107) выступал на стороне обвинения.
2 С. К. Кузнецов (см. прим. к письму 107) приехал из Томска специально, чтобы присутствовать на процессе.
3 Касаясь этих событий, Короленко 7 января 1898 года записал в дневнике: "До этого кризиса я был молод, стареть начал с этого времени, которое провело резкую грань в моей жизни".
4 И. Г. Короленко хотел оказать помощь журналу внесением денежного пая.
5 "Русское богатство".
6 Стачка на петербургских текстильных фабриках продолжалась с 24 мая по 17 июня и охватила до сорока тысяч рабочих.