Короленко В. Г. - Короленко А. С., 4/16 сентября 1893 г.

Наконец, я опять на пароходе и еду -- к вам. Сам удивляюсь своему чувству -- необыкновенной радости, в ту минуту, когда, наконец, последний узелок оказался на пароходе и я твердо ступил на палубу. Это было около 7 часов утра. Я думал было еще вчера перебраться на пароход с вечера, но ко мне пришли знакомые, и я должен был еще посетить знакомых,-- поэтому решил переночевать еще на своей квартире (18 Str. East, 207, записываю для памяти, -- комнаты отдает русский мистер Беляков). С вечера дождь лил ливмя и грохотал гром, светя от времени до времени в наши окна. Я нарочно долго читал газеты в своей спальне. Ты знаешь, что я всегда просыпаюсь тем раньше, чем позже засну. И действительно, в половине шестого я уже одевался и возился с вещами, в полутьме дожливого утра, когда заспанный, в длинной ночной рубашке, M-r Belakoff постучался в мою комнату. All right! Я все боялся с вечера: вдруг проснешься к часам -- 8. А в 8 часов пароход уже уходит, пользуясь временем начинающегося отлива! В 6 Ґ я уже вышел с двумя узелками в руках на улицу, еще только просыпавшуюся для движения. По нашей улице ходит конка, это здесь как-то даже странно, наряду с элеваторами, по которым летят поезда, и cable-coch'ами,-- тоже поездами, движущимися по канату. Я сел, сказал для верности кондуктору: "French-line?" -- Он мне ответил: "Jes, sir",-- и в меня вступило сразу чувство радостной уверенности, что я, наконец, на настоящей дороге. Не знаю, каковы покажутся мне теперь наши конки, но здесь эта конка давала впечатление первобытности и захолустья. Вот, наконец, мачты, целый сумрачный лес, затянутый туманом. Я хочу выходить, но какой-то американец, мой сосед, останавливает меня за руку. Not here! (не здесь). Они вообще сдержанны, но чрезвычайно обязательны. Он слышал мой разговор с кондуктором, и когда мы вышли, очень любезно указал мне среди других темный фасад пристани "френч-лайна"...

Незадолго перед отходом -- я увидел среди публики знакомую фигуру. Это один из наших соотечественников, не успевший попрощаться вчера, поднялся так рано, чтобы проводить счастливца, едущего на родину. Мы крепко обнялись. Мне было так невыразимо жалко этого одинокого человека, остающегося на чужбине, в то время как я весь переполнен радостью возвращения... Звонок, спускают посторонних, подымают блоками сходни, и на них торжественно уносится от нас пристанской матрос,-- последняя связь наша с берегом порвана. Огромный пароходище тихо тянется вдоль пристани. Мелькают заплаканные лица, машут платками, около меня какие-то две девушки стараются смеяться, но вместо этого плачут, между тем как какая-то старушка обливается нескрываемыми слезами, на берегу. Еще минута -- и только юмористические физиономии ирландцев, выглядывающих из угольных люков на пристани, смотрят на нас совсем близко. Публика кидается к концу пристани, машут шляпами, кричат -- а мы уже в заливе,-- и моя радость, на время омраченная прощанием с последним из виденных мною русских американцев,-- вновь овладевает мною с прежней силой. А между тем, трудно представить себе более тусклое, слезливое и печальное утро. Залив в тумане, мачты как будто намокли и набухли от сырости, пароходы проплывают, будто вялые от невысказанной печали, статуя свободы рисуется чуть заметным серым пятном, со своей приподнятой рукой, а впереди, куда нам ехать, клубится мутная туча, из которой то и дело молнии падают в море. Вдобавок, свисток у Gaskogne -- удивительно тягучий и унылый. Я легко представляю себе, как он должен отзываться в сердце этой бедной старушки, отправившей двух дочерей в далекий путь,-- но мне все-таки радостно. Я не спал почти всю ночь, но мне не до сна... Еду, еду!..

Теперь уже 11 часов утра, туман как будто расступается, но ненадолго. Полоски американской земли еще чуть-чуть зарисовываются на юго-западе. Погода сверх ожидания -- тихая, но едва ли надолго. Все говорят мне, что это время самое бурное -- легко встретить равнодейственные штормы. 

впереди, а назади остается в виде густой пелены, лежащей на горизонте. Чувствую себя превосходно, хотя... первый день, который я тебе описывал такими радостными чертами, кончился не вполне благополучно. Усталость от сутолоки последних дней и бессонная ночь перед отъездом,-- все это отразилось на мне довольно сильно. А так как вдобавок очень скоро пароход стало покачивать, то я и не заметил, как ко мне подкралась морская болезнь. Голова у меня кружилась от бессонницы и усталости, потом я писал тебе письмо и под конец почувствовал усталость еще сильнее, пошел к себе в каюту и проспал часа 3, до обеда. За обедом совершенно внезапно "подкатило" так решительно, что я сказал только своим соседям (русские инженеры с женами),-- "однако, я обедать не стану",-- и выбежал на палубу, к борту. Потом опять прилег в салоне, а когда раздевался в каюте,-- то Нептун вновь накинулся на меня. В свое оправдание могу сказать только, что мою участь разделила половина пассажиров. На другой день проснулся с головной болью, но уже к вечеру боль прошла, и все остальное время чувствую себя превосходно. Хожу целые дни по сырой палубе, вдыхаю соленый ветер -- и, как видишь, не спускался вниз эти дни, даже чтобы написать тебе. -- Идем без приключений. На второй день ненадолго стояла ясная, хотя и довольно ветреная погода, и мы видели вдали фонтаны, пускаемые кашалотом. 

Свирепая качка. Море темно, небо темно, палубу поливает сверху дождем, -- снизу то и дело волны лезут на палубу, светясь белой пеной. Ветер холодный, сырой. Я сидел долго наверху, под стеной, а теперь спустился, чтобы сказать вам всем спокойной ночи. Я смотрел на море и все думал, что-то делают все мои близкие. Теперь девочки уже спят давно и не знают, что папка думает о них -- на темном и бурном море. 

Пишу это письмо в половине второго ночи,-- в Париже. Часа в 4 нас высадили в Гавре, часов в 6 мы тронулись оттуда и вот уже часа 2 -- путались с багажом и розысками гостиницы. Я говорю "путались", потому что мы остановились здесь вдвоем. Не с С. Дм.,-- который пока еще в Америке, а с Николаем Еремеевичем Агапеевым, бравым полковником и добродушнейшим русским человеком из Гельсингфорса, с которым познакомились на пароходе. Нам рекомендовали Hôtel Terminus,-- в одном здании с вокзалом, но так как вся публика с экспресса,-- привезшего нас из Гавра,-- столпилась в приемной, то комнаты быстро расхватали, и нам остались уже 2 мансарды, где-то очень высоко, в 7 этаже, под крышей, от коих даже воин -- Агапеев пришел в ярость. Затем мы разыскали Hôtel du Calvados, и полковник занял два номера. Один в 5 франков он взял себе, другой рядом в 4 франка назначался для меня или наоборот. Но когда я первый пришел с вещами и разговорился с хозяином, то он, во-первых, выразил восторг от моего французского диалекта, а во-вторых, объявил, что parce que ce monsieur parle très bien franèais et puis il reste pendant une semaine,-- je vais lui donner une excellente chambre pour 4 francs¹², который поговорил à part³ с плутоватым французом и получил комнату, назначенную для меня. Правда, впрочем, что и моя оказалась очень порядочной, если только здесь нет инсектов. Мой спутник отлично объясняется наполовину или даже на три четверти по-русски, и может статься, что хозяин действительно обрадовался, видя во мне человека, объясняющегося довольно сносно и не прибегающего к жестам, тогда как полковник притащил буквально за руку прислужника на вокзал, будто турецкого пленника. Как бы то ни было,-- последних два дня на море были так хороши, что я расстался с палубой La Gaskogne -- с истинной грустию,-- но теперь,-- первые же шаги в Париже навеяли на меня необыкновенную веселость, и мне не хочется спать. Да и Париж, кажется, тоже еще не думает спать: на улицах движение и огни, рестораны открыты, и полковник скитается где-то, разыскивая (по-русски) содовой воды... Отель наш небольшой, с невзрачным входом, с узкими коридорами, с узенькой винтовой лестницей, с огромными кроватями и с старинными гравюрами из Вальтер-Скота...⁴ 

Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 1, "Мир".

¹ (франц.).

² Путешественник (франц.).

³ Стороной

⁴ Письмо обрывается: рано утром 14/26 сентября Короленко получил телеграмму о смерти младшей дочери Лены, оставленной им у А. С. Малышевой в деревне. В тот же день Короленко выехал из Парижа в Румынию.