А. С. КОРОЛЕНКО
6/18 августа 1893 г., New-York.
Дорогая моя Дунюшка.
Сегодня, наконец, выезжаю из Нью-Йорка, в котором сидели так долго бог знает зачем. А в это время чорт нанес на меня interviewer'oв, которые уже и напечатали в здешних газетах не мало глупостей. Начать с того, что из Лондона ранее меня сюда прибыла телеграмма, заявившая, что я эмигрировал и намерен окончательно поселиться в Америке. Появилась эта телеграмма в серьезной газете "New-York Herald" и, конечно, станет известна в России. Чорт знает что! Газета прибавила к этому полуфантастическую мою биографию, взятую не знаю откуда. Впрочем -- неточности несущественны. Краткое известие в том же роде напечатано было в "Tribune", а затем -- в других газетах. Вечером 3-го числа явился репортер "The Sun", но мы уже раздевались, зато 4-го репортер "New-York Times"'a застиг меня, когда я брал в "оффисе" ключ. Результатом нашей беседы явилась статья в газете, которую я тебе при сем прилагаю. Кто-нибудь переведет тебе эту ерунду, которая превосходит наверное ерунду, напечатанную Гурвичем1 заглавия: "Еще новая жертва царя", или "Нувеллист Короленко рассказывает о своих cruel persecutions" (жестоких преследованиях),-- что все это проделывается в газете, независимо от автора заметки, особым специалистом хлестких заглавий. Теперь газета уже в России, и там, конечно, покосятся. Ну, да это что же делать. Не могу же я говорить, что меня не ссылали или что ссылали по суду. А если это по американским нравам считается за cruel persecutions,-- то, во-первых, я не виноват, а во-вторых, это немного похоже таки на истину. Но мне ужасно претит вся пошлость этих заглавий. Ты знаешь, что я не очень склонен жаловаться на судьбу и уж во всяком случае не похож на истомленную жертву cruel persecutions! На вопрос: как я перенес такую дальнюю ссылку, я ответил: вы видите, я здоров. А репортер распространяет эту фразу так: я очень здоров и потому мог перенести. Менее здоровый человек мог бы погибнуть! Ты-то, конечно, сразу увидишь, что это не моя фраза и что я не говорил ничего подобного. А глупо как-то выходит.
Ну, бог с ними. Еще один будет что-то печатать, но этот касался общих вопросов и, хотя плохо, говорил по-русски. Должно быть, нагородит за меня тоже изрядного вздора. Теперь буду много осторожнее. А отказывать сплошь тоже неудобно: здесь репортеру, говорят, нет отказа, и было бы странно встретить отказ именно от своего собрата-писателя.
В Чикаго выезжаем сегодня 6-го. Завтра -- смотрим Ниагару, и я забываю неприятности Нью-Йорка. Послезавтра будем уже в Чикаго. Сергею Дмитриевичу очень хочется проехать на Кубу, а мне очень не хочется путаться больше без толку: хочется посидеть хоть немного где-нибудь, где бы и я мог что-нибудь понимать. А еще сильнее хочется вернуться обратно, к тебе, повидать Петра (говорят, он и до сих пор не говорит иначе, как по-русски!), потолковать с моими девицами. А там домой -- и опять все вместе. Бог с ними, с Европами и Америками! Пусть себе процветают на здоровье, а у нас лучше! Когда мы ехали вначале,-- все отмечали, что лучше у других народов. А теперь все ищем, что лучше у нас. И много у нас лучше. Лучше русского человека, ей-богу, нет человека на свете. И за что его, бедного, держат в черном теле!
Вчера я писал девочкам, а теперь обнимаю Петра и тебя и всех. Напиши Паше.
Твой Вл. Короленко.
"Избранные письма", т. 1, "Мир".
1 Вероятно, И. А. Гурвич, политический эмигрант, издававший в Америке русскую газету "Прогресс".