Витрук Н. В.: "Обоюдное озверение" и "демон большевизма"

"Обоюдное озверение" и "демон большевизма"

Короленко был непосредственным свидетелем событий в Полта­ве, которая в годы революций и гражданской войны переходи­ла «из рук в руки, от режима к режиму». Была она и под германской оккупацией, испытала власть «Рады», гетманцев, петлюровцев, боль­шевиков (три раза), была в руках повстанцев («почти разбойников»), заглядывал сюда и «анархист» Махно («мефистофельская гримаса на лице революции»). Все это сопровождалось «обоюдным озверением» — белым и красным террором. Всякая смена властей не­сла новую волну преследований, мести, жестокостей. Массовые аре­сты, постоянные реквизиции у населения, расстрелы без следствия и суда, взятие в заложники, наплыв беженцев — все это было обыч­ным явлением в условиях и красного, и белого террора.

Недоумение у Короленко вызвала опубликованная в газете статья Г. Пятакова «Да здравствует красный террор!». Оценка была одно­значной: «Не восхвалять надо террор, а предостерегать против него, откуда бы он ни исходил»¹. И все еще веря в благоразумие противо­борствующих сторон, он обращался к обоим силам: «И благо той стороне, которая первая сумеет отрешиться от кровавого тумана и первая вспомнит, что мужество в открытом бою может идти рядом с человечностью и великодушием к побежденному»². Эту мысль Ко­роленко повторяет раз за разом³.

Большевики, свидетельствует Короленко, не только призывали к красному террору, но и установили его в самых отвратительных его проявлениях, что было признаком не силы, а слабости и страха⁴. Действовали чрезвычайные комиссии, которые применяли массовые аресты и расстрелы без суда и следствия, устанавливались принуди­тельные работы, проводились бесконечные реквизиции имущества, хлеба в деревнях и селах. «Для русского (запись в дневнике Королен­ко от 25 мая 1919 года. — Н. В.) теперь нет неприкосновенности сво­его очага, особенно, если он «буржуй». Нет ничего безобразнее этой оргии реквизиций. При этом у нас в этом, как и ни в чем, нет меры. «Учреждения» то и дело меняют квартиры. Загадят одну — берут другую. «Уплотнение» тоже сомнительно: часто выдворяют целые большие семьи и вселяют небольшую семью советских служащих»⁵.

­люционной, и жандармской охранкой. Жандармы, замечает писа­тель, не имели права расстреливать, а чрезвычайки «имеют это пра­во и пользуются им с ужасающей свободой и легкостью», не стесняясь никакой судебной процедурой, без участия защиты и права проверки судов вынесению смертных приговоров⁶. Прежде в ходу была «неблагонадежность», теперь «контрреволюционность». Люди подвергались преследованию не только за поступки, действия, но и за образ мыслей, в том числе предполагаемый в силу классовой при­надлежности. При этом писатель сразу же уловил опасный характер института «общественно опасного состояния», что предопределялось принадлежностью к классу эксплуататоров и, следовательно, соот­ветствующим психологическим складом, враждебным диктатуре про­летариата. По мнению Короленко, это чудовищное положение, ко­торое на место объективных признаков преступления ставило психологию и «чтение в сердцах». Это была ничем не прикрытая по­пытка обосновать красный террор⁷.

Чрезвычайки, как неоднократно отмечал Короленко, сразу по­двинули на столетия назад от правосудия (провокации, пытки при допросах, расстрелы без следствия и суда). Он напомнил всем извест­ное старое правило: лучше оправдать 10 виновных, чем осудить од­ного невиновного. Но в ответ чекисты говорили ему: «При классо­вой борьбе мы этого не признаем. Мы считаем, что наоборот»⁸. Страшным злом во время «озверения» Короленко считал неопреде­ленность прав и обязанностей («никто не знает, кто его может аре­стовать и за что»⁹).

Как известно, все творчество и общественная деятельность Коро­ленко были направлены на подтачивание основ самодержавного строя, проходили под знаком наступления социальной революции во имя интересов трудящихся, народа, прав и свобод человека. В. Г. Ко­роленко всегда считал революцию высшим выражением человечно­сти и справедливости.

«большевистского переворота» в 1917 году на русской почве, по мнению Короленко, лицом к лицу встали две утопии. Одна желает вернуть старое, прежний строй со всем его гнусным содержанием, слепой реакционностью. Утопии реакционной противостоит другая утопия — большевистского мак­симализма — с немедленным водворением социализма бюрократи­ческими мерами¹⁰.

В. Г. Короленко, как непосредственный свидетель первоначального этапа строительства «фантастического коммунизма», сумел познать и вскрыть сущность большевизма как общественного явления.

Большевизм («демон большевизма»), по мнению писателя-публи­циста, есть «самоуверенная попытка меньшинства навязать кружко­вую диктатуру всему народу, свергнуть революционное правительство почти на пороге Учредительного собрания» посредством штыков и жестокостей, бессудных расстрелов¹¹— во всякого рода демагогической упрощенности¹².

Главной из них является быс­трое, немедленное введение социализма, коммунистического общества, попытка это сделать декретами и предписаниями без содействия общественных сил, без демократического самоуправления, то есть приемами мертво бюрократическими. Отказ от народной инициати­вы и самодеятельности вредит даже лучшим начинаниям новой вла­сти, например, в области народного просвещения, где, по мнению Короленко, сделано немало хорошего¹².

Дело не только в целях, неоднократно подчеркивал Короленко, но и в средствах. Нет целей, которые оправдывали бы всякие средства, а честные усилия и честные средства сами собой стихийно ведут к хорошим целям. Хорошие, правильные средства, основанные на хороших началах, возвышающих человека, могут сами по себе при­вести к хорошим целям, а одни цели, без правильных средств,— ос­таются в лучшем случае в воздухе, а в худшем ведут к махновщине¹⁴.

Диктатура большевиков лишила революцию человечности и спра­ведливости: «коммунистическое государство изо дня в день выхола­щивает сущность революции, заменяя ее делами, оставляющими по жестокости и произволу далеко позади царские»¹⁵.

­ства царской власти. Он рисует зловеще-колоритную фигуру боль­шевика: «Это наглый «начальник», повелевающий, обыскивающий, реквизирующий, часто грабящий и расстреливающий без суда и формальностей»¹⁶.

­чивания в деревне, от насаждения новых порядков сверху, от бюро­кратизма, взяток, от массового беззакония, от бессудных арестов и расстрелов, пыток и истязаний, от захвата заложников, от разгула преступности. И все это оправдывалось как революционная необхо­димость и целесообразность. Такая власть обречена на гибель от собственного произвола¹⁷ («Торжество победителей»).

Основная ошибка советской власти, как считает В. Г. Королен­ко,— это попытка ввести социализм без свободы. На его взгляд, «со­циализм придет вместе со свободой или не придет вовсе»¹⁸. Больше­визм упразднил само понятие общей свободы и правосудия, задавил печать и самоуправление. «Большевизм,— писал Короленко в очер­ке «Земли, земли!» — это последняя страница революции, отрешив­шейся от государственности, признающей верховенство классового ин­тереса над высшими началами справедливости, человечности и права — Н. В.). С большевизмом наша революция сходит на мрачные бездорожья, с которых нет выхода»¹⁹.

Большевизм не мог решить главную задачу для любого нормаль­ного общества — это организация производства, ­ли, естественного обмена между городом и деревней. «Разруха про­изводства, которой не видно конца, порождающая страдания рабочей массы,— отмечает Короленко в своем дневнике,— все это уже посе­яло реакцию в довольно еще темной массе «диктатура пролетариа­та»²⁰.

Одно из непосредственных последствий большевизма — обедне­ние России интеллигенцией. Одни погибают как инакомыслящие, другие — как прямые противники, третьи — прямо как «буржуи», чет­вертые — потому, что выбиты из колеи. Погибают просто от голода и холода²¹. Большевизм превращается в «чистую охлократию», все бо­лее изолируется и изживает себя. «Коммуния» встречает всюду нена­висть, потому что невыполнимость лозунгов становится очевидной²².

Где же выход?

В. Г. Короленко не только критикует новый общественный поря­док, не согласуемый с человечностью и правдою, но и намечает кон­туры и критерии той необходимой работы, которая направлена на достижение высших заветов свободы, справедливости и права для всех.

¹ Негретов П. И. В. Г. Короленко. Летопись жизни и творчества. 1917-1921 / Под ред. А. В. Храбровицкого. М.: Книга, 1990. С. 110.

² Там же. С. 110-111.

 Там же. С. 111, 112-113.

⁴  В. Г. Короленко. Летопись жизни и творчества. 1917-1921 / Под ред. А. В. Храбровицкого. М: Книга, 1990. С. 236 (письмо к А. В. Луначарскому от 19 июня 1920 г.).

 Там же.

⁶ Там же. С. 186. См. также: С. 258 (пятое письмо к А. В. Луначарскому).

⁷  Дневник. 1917—1921. Письма. С. 201-222.

⁸ Короленко В. Г. Дневник. 1917—1921. Письма. С. 209.

⁹  В. Г. Короленко. Летопись жизни и творчества. 1917-1921 / Под ред. А. В. Храбровицкого. М.: Книга, 1990. С. 100.

¹⁰ Короленко В. Г. Дневник. 1917—1921. Письма. С. 256; Негретов П. И. —1921 / Под ред.

А. В. Храбровицкого. М: Книга, 1990. С. 136, 139.

¹¹ Негретов П. И. Там же. С. 33, 37.

¹² Там же. С. 29.

¹³  В. Г. Короленко. Летопись жизни и творчества. 1917—1921 /Под ред. А. В. Храбровицкого. М.: Книга, 1990. С. 112; С. 264 (письмо В. Г. Короленко к А. В. Луначарскому от 22 сентября 1920 г.).

¹⁴ 

¹⁵ Там же. С. 164, 186, а также: С. 258 (пятое письмо к А. В. Луначарско­му);  Дневник. 1917—1921. Письма. С. 364.

¹⁶ Короленко В. Г. Там же. С. 88.

 Негретов П. И. В. Г. Короленко. Летопись жизни и творчества. 1917-1921 / Под ред. А. В. Храбровицкого. М.: Книга, 1990. С. 43.

¹⁸ Негретов П. И. В. Г. Короленко. Летопись жизни и творчества. 1917-1921 /Под ред. А. В. Храбровицкого. М.: Книга, 1990. С. 111; С. 268 (письмо

¹⁹ Там же. С. 133.

²⁰ Там же. С. 167; Дневник. 1917-1921. Письма. С. 333—334.

²¹ Негретов П. И. Там же. С. 148.

²² —1921. Письма. С. 178; Негретое П. И. В. Г. Короленко. Летопись жизни и творчества. 1917—1921 / Под ред. А. В. Храбровицкого. М.: Книга, 1990. С. 37, 107.