ЗАГАДКА ТЮЛИНА
(рассказ В. Г. Короленко «Река играет»)
Рассказ В. Г. Короленко «Река играет» называли и всё ещё называют знаменитым [6, с. 134; 17, с. 143; 1, с. 411; 16, с. 136], считают одной из вершин его творчества [11, c. 63], признают несомненным шедевром [12, с. 25]. Иногда рассказ дополнительно характеризуют как в чём-то загадочное произведение, которому якобы посвящена «обширная научная литература, часто противоречивая в своих выводах» [16, с. 136]. Но такой литературы в действительности не существует. Имеется необозримое множество беглых упоминаний о рассказе, тогда как специально он рассмотрен только в нескольких научных работах, и наиболее тонко – в последней из перечисленных, в книге профессора Н. Фортунатова «В. Г. Короленко в Нижнем Новгороде. 1885-1896». Правда, загадочности рассказа, впервые сказав о ней, он не раскрывает, ограничивается репликой: «Автор, как это нередко случается в произведениях реалистического искусства, сказал, по-видимому, больше, чем хотел сказать» [там же]. То же самое предложено затем в общем выводе относительно идеи рассказа: «…Переложить её содержание на язык однозначных заключений не представляется возможным» [там же, с. 144].
Главный интерес во всех публикациях о рассказе сосредоточен на фигуре речного перевозчика Тюлина, воссозданного писателем с живой натуры. В. Вересаев, вспоминая о разговорах с Короленко на литературные темы, отметил: «В рассказе «Река играет» сохранена даже фамилия перевозчика – Тюлин» [2, с. 317]. Короленко говорил об этом и другим своим собеседникам, например, И. Репину: «Всё списано мною с натуры. Перевозчика так и звали: Тюлин» [17, с. 143]. Как ни достоверен, однако, этот портрет, он значительно содержательнее указанной модели. Без духовных очертаний того, кто его создал, читателю был бы он безразличен.
Представишь себе ветлужского перевозчика вне короленковского рассказа, согласишься безоговорочно: безалаберность и лень, не исключающие находчивости и крепкой хватки; привычка действовать на авось; бестолков и т. п. [16 с. 140]. На деле, вопреки подобным однозначным заключениям, читатель присоединяется к автору – повествователю, который, не решая вопроса логически, указывает на его источник – настроение, возбужденное встречей с Тюлиным: «И я думал: отчего же это так тяжело было мне там, на озере, среди книжных народных разговоров, среди «умственных» мужиков и начётчиков, и так легко, так свободно на этой тихой реке, с этим стихийным, безалаберным, распущенным и вечно страждущим от похмельного недуга перевозчиком Тюлиным? Откуда это чувство тяготы и разочарования, с одной стороны, и облегчения – с другой?» [9, с. 236]. Облегчение – хорошее, светлое чувство, какое бестолковый человек вызвать никак не смог бы. Это … бесспорная составляющая образа Тюлина. Перед нами художественный факт вполне постигаемый и нисколько не загадочный.
Короленко утверждал, что Гончаров, любивший своего Обломова, следуя правде, был вынужден превратить его в предостережение и сатиру [8, с. 271]. Порой и Тюлина сгоряча называли [4, с. 115], хотя ни сатиры, ни философской озабоченности автора этот характер в себя не вмещает.
Припомним сюжет. Интеллигентный рассказчик, совершивший раскольничьими керженскими дебрями познавательное паломничество к озеру Светлояру, которое хранит тайну легендарного града Китежа, устав там от религиозных прений, выходит на возвратном пути к реке Ветлуге. Здесь и совершаются основные события повествования. Неожиданный речной паводок. Знакомство с безвольным от пьянства Тюлиным, в критическую минуту способным, однако, действовать искусно и решительно. Пьяный кураж и слаженная работа коллективного Тюлина – рабочей артели, спасающей товарные брёвна от взыгравшей реки. Вереницу типичных ветлугаев пополняют воришки из деревни Соловьиха, безрассудные собственники песочницы, надменные сектанты из Уренёвки, старик из бывших солдат и др. У некоторых есть какие-то привлекательные особенности, почти все, включая Тюлина, чем-то друг на друга похожи. А всё же Тюлин выделяется. Пусть не сразу, но выделяется той своей способностью, которая делает его, по определению Горького, героем на час [3, с. 146].
Впрочем, это не очень удачная формула, она сужает мысль Короленко. Ведь не случайно, характеризуя Тюлина устами одного из простонародных персонажей рассказа, он прибегает к выразительной диалектике: «Верно! Подлец мужичок, будь он проклят! А и то надо сказать: дело свое знает. Вот пойдёт осень или опять весна: тут он себя покажет … Другому бы ни за что в водополь с перевозом не управиться. Для этого случая больше и держим…» [9, с. 228]. В конце рассказа автор ещё щедрее: «Милый Тюлин, милая, весёлая, шаловливая взыгравшая Ветлуга!» [9, с. 236]. Для Короленко тип Тюлина овеян бодрящей свежестью оптимизма. Какие надежды могут породить религиозные начётчики, наивные воришки или прижимистые мастеровые? А по виду ленивый и всегда нетрезвый Тюлин – может.
Этот герой есть факт изображаемой действительности, перенесённый Короленко в литературное произведение, судя по записным книжкам художника, местами даже без обработки рукой мастера [7, с. 147 и след.]. Здесь сказалось общее поступательное развитие искусства слова. «Первые признаки художественного пробуждения факта, – отмечает П. Палиевский, – стали заметны у нас к концу ХІХ века. Тога он впервые сдвинулся со свого места внутри образа…» [13, с. 131]. Вот и Тюлин уже не просто размещается внутри более широкого образа, принудительно вводится в художественную систему, напротив, начинает формировать её сам. Охватывая разные явления русской жизни, вся эта система оказывается ориентированной на обрисовку данного героя, портретирует его прямо и косвенно [15, с. 90; детальнее: 14, с. 128-130]. Образная ткань рассказа пропитана Тюлиным насквозь. Чтобы удостовериться в этом, достаточно присмотреться к нескольким деталям созданного писателем полотна. В финале повествования [гл. VIII] мы видели уже милого Тюлина, весёлую Ветлугу. А вот детали экспозиции [гл. I]: голубое небо; тёмная деревянная церковка, наивно глядящая из-за зелёных деревьев; серый столб с просьбой жертвовать на колокол; плещущая у ног река [9, с. 209]. Тюлин впервые появляется перед читателем [гл. III] как неотъемлемая часть этого пейзажа: «Говорит сидящий у шалаша на скамеечке мужик средних лет, и звуки его голоса тоже мне как-то приятно знакомы. Голос басистый, грудной, немного осипший, будто с сильного похмелья, но в нем слышатся ноты такие же непосредственные и наивные, как и эта церковь, и этот столб, и на столбе надпись» [9, с. С. 212]. Связаны между собой эти далеко друг от друга отстоящие образы и повторением в развитии [16, с. 143], и более существенно – господствующей эмоцией повествователя. Изображённый в рассказе Тюлин не фотографический снимок, а отзвук особого настроения автора, которое по отношению к герою нигде не изменяется. Художник может переводить взгляд на любые другие объекты, окружающие героя, и это помогает разглядеть самого героя. Вставной рассказ о рабочей артели – это и о Тюлине тоже; упоминания об особой ветлужской складке в облике разных персонажей – это и о Тюлине тоже; регулярный акцент на и даже юморе неодушевлённых предметов – это и о Тюлине тоже, потому что всё вместе исходит из чувства непобедимой симпатии, возбуждённой у наблюдательного рассказчика, казалось бы, весьма непрезентабельным перевозчиком.
отчего же, откуда, отчего [9, с. 236]? Обратимся вновь к Горькому. Если по поводу поверхностной характеристики Тюлина как только героя на час можно дискутировать, то более глубоким представляется другое его суждение, к сожалению, исследователями почти забытое, а именно такое: «Короленко смотрит на великорусскую жизнь глазами человека несколько иной культуры, поэтому он и разглядел Тюлина так великолепно верно» [5, с. 192].
«Река играет»: «По рассказам моего отца – род наш происходит из Запорожья; и дед, и отец мой всю жизнь служили в Юго-Западном крае, где и я вырос и получил образование» [10, с. 148]. По женским линиям Короленко был человеком польской крови, первым его разговорным языком был польский, его русская фонетика сохраняла до конца жизни оттенок польского звучания. Долго живя в России, писатель русифицировался, но в истоках оставался как бы наблюдателем со стороны, откуда, по поговорке, виднее. Столкнувшись на Ветлуге с оригинальным речным перевозчиком, Короленко увидел его (и не одного его) явлением пусть не беспорочным, но выражающим обаяние и покоряющую силу русского мира, великодушного как сама природа.
Ларчик открывается просто.
Литература
1. Бирюков Ф. «Слов – меньше, а мыслей и картин – больше» (о рассказе В. Г. Короленко «Река играет») // Мастерство русских классиков. М., 1969.
2. Вересаев В. Собр. соч.: В 5 т. Т. 5. М., 1961.
4. Горький М. Из воспоминаний о В. Г. Короленко // Там же.
5. Горький А. М. и Короленко В. Г. Переписка. Статьи. Высказывания. М., 1957.
6. Дерман А. Жизнь В. Г. Короленко. М., Л., 1946.
7. Короленко В. Г. Записные книжки. М., 1935.
9. Короленко В. Г. Собр. соч.: В 10 т. Т. 3. М., 1954.
10. Короленко В. Г. Собр. соч.: В 10 т. Т. 10. М., 1956.
11. Котов А. Статьи о русских писателях. М., 1979.
12. Логинов В. О Короленко и литературе. М., 1994.
14. Труханенко А. Основы поэтики В. Г. Короленко. Львов, 2006.
15. Труханенко А. Стилевая особенность рассказов В. Г. Короленко // Вестник Львовского ун-та. Сер. филологическая. Вып. 14. Львов, 1984.
17. Чуковский К. Современники. М., 1962 (ЖЗЛ).