Владимiръ Галактiоновичъ Короленко
I.
Творчество Короленка проникнуто грустно-меланхолическимъ настроенiемъ. Въ своихъ произведенiяхъ онъ останавливается на явленiяхъ жизни, которыя для него самого служатъ загадкой. Въ глубине своего сердца художникъ чувствуетъ что-то хорошее въ приковывающихъ его вниманiе явленiяхъ, но это хорошее неясно рисуется его воображенiю, затемняется массою постороннихъ наслоенiй. Онъ старается проникнуть чрезъ такiя наслоенiя въ нутро, такъ сказать, интересующаго явленiя, но оказывается безсильнымъ вступить въ заповедную область. Художникъ переживаетъ неудовлетворенность, которая и порождаетъ въ его душе грусть.
Но грусть грусти рознь. Бываетъ грусть тягостно-мучительная, доводящая человека до отчаянiя. Грусть Короленка иного характера: она спокойна, меланхолична, потому что авторъ, при неразгаданности интересующихъ его явленiй, чувствуетъ все-таки въ этихъ последнихъ хорошую скрытую силу, которая рано или поздно должна освободиться отъ сковывающихъ ее узъ.
Короленко принадлежитъ къ категорiи писателей, которымъ творчество дается нелегко, для которыхъ оно служитъ тяжелымъ средствомъ къ познанiю окружающей действительности. Онъ испытываетъ постоянное тревожное волненiе, ища разрешенiя подмеченныхъ имъ ненормальныхъ отношенiй между людьми. Онъ съ болью въ сердце замечаетъ, что люди отъ этого несчастливы, -- и несчастливы по своей собственной вине. Но въ чемъ заключается ненормальность въ этихъ отношенiяхъ, что нужно людямъ для того, чтобы ненормальности не было, этого-то художникъ и не можетъ вполне разгадать своимъ проникновеннымъ даромъ. Правда, иногда ему кажется, что онъ нашелъ разгадку таинственныхъ отношенiй, спешитъ поделиться своей разгадкой съ читателемъ, но... новое столкновенiе съ действительностью разочаровываетъ его, и онъ впадаетъ опять въ грустное настроенiе.
II.
Въ своихъ исканiяхъ внутренняго смысла занимаемыхъ его явленiй Короленко довольно последователенъ. Созданные имъ типы имеютъ близкую родственную связь, и его, напримеръ, "Маруся", напечатанная въ "Сборнике" журнала "Русское Богатство" за 1899 годъ, останавливается на томъ же загадочномъ типе, какой занималъ автора и въ самыхъ раннихъ его произведенiяхъ.
Передъ нами каторжный поселенецъ въ Якутской области, Степанъ. Последнiй хорошо устроился на Заимке: у него заведено хорошее хозяйство, умело поддерживаемое его сожительницею -- тоже изъ поселенцевъ -- Марусей, съ которой онъ имеетъ возможность сочетаться законнымъ бракомъ; этого, по крайней мере, страстно желала сама Маруся. Но не сидится безпокойному Степану въ хорошо устроенномъ гнездышке: его тянетъ въ степи, на приволье, а пока онъ, въ томленiи, устраиваетъ всевозможныя каверзы надъ Якутами вместе съ татариномъ Абрамомъ Ахметзяновымъ.
Слова, которыми авторъ характеризуетъ Ахметзянова, въ равной степени относятся и къ Степану: "Я понялъ настоящимъ образомъ Ахметзянова со всей его "невинной" преступностью, -- право, я не подыщу тутъ другого слова... Онъ тратится на мелкiе подвиги баранты и воровства въ то время, какъ его имя могло греметь наравне съ именемъ Никифорова и Черкеса, -- весьма известныхъ въ те годы на Лене начальниковъ спиртоносовъ и хищниковъ золота."
Какъ не оберегала Маруся Степана отъ пришлыхъ людей, которые могли однимъ неосторожнымъ словомъ всколыхнуть душевный покой Степана, онъ все-таки не высиделъ и бежалъ на прiиски, покинувъ любимую женщину и насиженное ею гнездо.
При чтенiи повести Короленка "Маруся", въ вашемъ воображенiи невольно всплываютъ другiе образы изъ произведенiй этого писателя. Но прежде всего передъ вами, какъ живой, встаетъ герой известнаго разсказа Короленка "Соколинецъ".
Соколинецъ, повидимому, оселся на поселенiи, но "привычный бродяга обманываетъ себя, уверяя, что онъ доволенъ своимъ спокойнымъ существованiемъ, своимъ домкомъ и коровкой, и бычкомъ по третьему году, и оказываемымъ ему уваженiемъ. " Все это было и у Степана и, казалось бы, чего не успокоиться человеку, но "подошла линiя," какъ объясняетъ Соколинецъ, -- и Степанъ, какъ и последнiй, меняетъ спокойную жизнь на полную всякими приключенiями, въ большинстве случаевъ сопряженными съ опасностью для жизни.
Авторъ встретился съ Соколинцемъ въ своей юрте, среди тайги, въ одномъ изъ большихъ якутскихъ "наслеговъ". На него произвела сильное впечатленiе исповедь бродяги, который открылъ свою душу человеку, прiютившему его въ непогоду. Обыкновенно Соколинецъ таитъ свои душевныя волненiя про себя и даже старается заглушить ихъ въ себе.
Въ другомъ месте и при другой обстановке этотъ, въ действительности сильно чувствующiй и страдающiй, человекъ повелъ бы себя съ темъ же авторомъ въ другой линiи, можетъ быть, до "невинной преступности" включительно.
Въ очерке сибирскаго туриста "Сибирскiй вольтерiянецъ" разсказчикъ передаетъ, между прочимъ, какъ онъ случайно присутствовалъ на допросе судебнымъ следователемъ "Ивана тридцати восьми летъ" по поводу убiйства имъ Убивца, героя популярнейшаго очерка Короленка того же имени "Убивецъ". На все разспросы автора Иванъ отвечалъ: "такая ужъ моя линiя", а въ конце концовъ, переменивъ тонъ, сказалъ: "Что ты присталъ? Говорю тебе: линiя такая. Вотъ теперь я съ тобой беседую, какъ следуетъ быть, аккуратно, а доведись въ тайге матушке или хоть тотъ разъ въ логу (когда разсказчика везъ съ большими деньгами Убивецъ), -- тутъ опять разговоръ былъ иного роду... Потому линiя другая".
Убiйство Иваномъ тридцати восьми летъ Убивца, собственно говоря, та же "невинная преступность", что и каверзы Ахметзянова и Степана надъ Якутами. Преступленiе невинно въ данномъ случае въ томъ смысле, что оно совершено безо всякихъ корыстныхъ целей, по мотивамъ особеннымъ, не имеющимъ места при деянiи злостнаго характера. Съ детскою наивностью Иванъ тридцати восьми летъ объясняетъ на судебномъ следствiи мотивъ своего преступленiя такимъ образомъ: "Можетъ ли быть, напримеръ, эдакое дело, чтобы вдругъ человека железомъ не взять." Все дело къ томъ, что въ округе объ Убивце распространяли слухи, что его убить нельзя.
Подумаешь, что у этого человека совсемъ заглохли человеческiя чувства и его сердцу недоступна простая жалость къ другому человеку?!
Такое впечатленiе, действительно, производятъ на первыхъ порахъ все эти Соколинцы, Иваны тридцати восьми летъ и тому подобные "отверженные"; но Короленко, знакомый съ бытомъ "отверженныхъ", съ ихъ жизнью, старается разсеять невыгодное впечатленiе къ героямъ своихъ произведенiй, говоря въ разсказе "Соколинецъ": Убiйца не все же только убиваетъ, онъ еще живетъ и чувствуетъ то же, что чувствуютъ остальные люди, въ томъ числе и благодарность къ тому, кто его прiютилъ въ морозъ и непогоду."
Ведь, только чувствуя благодарность къ разсказчику, Соколинецъ обнажилъ передъ нимъ раны своего измученнаго сердца, обнажилъ свою страдальческую душу, и, можетъ быть, въ эту минуту онъ самъ узналъ себя по-настоящему. Если бы въ жизни Соколинца подобныя встречи повторялись чаще, человекъ этотъ, можетъ быть, возродился бы къ новой жизни, и не бросался бы въ омутъ рискованныхъ приключенiй бродяжничества. Но въ жизни Соколинца было слишкомъ мало хорошаго, разве только, поясняетъ онъ, до восемнадцати летъ: "Ладненько тогда жилъ, пока родителей слушался. Пересталъ слушаться -- и жизнь моя кончилась. Съ самыхъ техъ поръ я такъ считаю, что и на свете не живу вовсе. Такъ бьюсь только понапрасну."
Вотъ, -- именно: Соколинецъ не жилъ, а только бился, поджидая, -- какая "подойдетъ линiя". Подошла линiя временнаго смиренiя -- онъ заводится хозяйствомъ, живетъ по-оседлому; но вдругъ -- линiя поворачиваетъ въ другую сторону -- и Соколинецъ срывается съ места и, очертя голову, бросается на прiиски, забывъ про те злоключенiя, которыя такъ картинно нарисовалъ онъ автору, повествуя о своей прежней бродяжнической жизни.
Герои Короленка -- натуры воспрiимчивыя, живущiя непосредственнымъ чувствомъ, и какъ таковыя имеющiя легкую склонность къ реагированiю на внешнiя впечатленiя.
и окружающимъ. Именно, жизнь по пословице складывается: "перемелется -- мука будетъ". Подобное явленiе должно иметь подъ собою какую-нибудь психическую причину. Можетъ быть, оно объясняется темъ, что большинство людей не имеетъ привычки, или, вернее, способности сосредоточиваться на внешнихъ впечатленiяхъ, оттеняя ихъ чувствомъ, и такимъ путемъ вводя ихъ въ интимную сферу своей души. При такомъ воспрiятiи впечатленiй последнiя могли бы быть въ большей или меньшей мере неизгладимыми. Обыкновенно же впечатленiя скоро забываются человекомъ.
нихъ жизнь.
"Крепко меня люди обидели, -- начальники, -- признается Убивецъ. -- А тутъ и Богъ, вдобавокъ, убилъ: жена молодая да сынишко въ одинъ день померли. Родителей не было, -- остался одинъ одинешенекъ на свете... И сталъ я тогда задумываться. Думалъ, думалъ и на конецъ того пошатился въ вере. Въ старой-то пошатился, а новой еще не обрелъ".
Такiя внешнiя условiя, въ какiя былъ поставленъ Убивецъ, повторяются сплошь и рядомъ въ жизни людей, однако это не служитъ помехой къ тому, чтобы жить въ своемъ обществе, помирившись съ судьбою. Убивецъ же порываетъ всякую связь съ прежней обстановкой и ищетъ новыхъ устоевъ, блуждая съ места на место. Въ конце концовъ, онъ попадаетъ добровольно въ тюрьму, назвавшись бродягой -- "въ роде бы крестъ на себя наложилъ," -- сводитъ знакомство съ Безрукимъ.
Убивецъ самъ объясняетъ существо своей натуры, говоря: "черезъ гордость и къ злодеямъ этимъ (Безрукому и его сообщникамъ) попалъ самовольно. Отъ мiру отбился, людей не слушался, все своимъ советомъ поступалъ. Анъ вотъ онъ, свой-то советъ и довелъ до душегубства".
и воспользоваться ея имуществомъ.
Подобное преступленiе, собственно, ненаказуемо, потому что въ данномъ случае оно явилось следствiемъ обороны своего ближняго; преступленiе Убивца было добрымъ деломъ. Но Убивецъ испытывалъ мучительный укоръ совести, считая свое освобожденiе изъ острога неправильнымъ, и ждалъ "правильныхъ судовъ" присяжныхъ, желая отъ нихъ слышать окончательный себе приговоръ. Ему не довелось однако дождаться новыхъ судовъ, такъ какъ онъ былъ убитъ Иваномъ тридцати восьми летъ.
Уйдя отъ людей, Убивецъ снова возымелъ желанiе вернуться въ ихъ среду, но онъ не верилъ своей невинности и ждалъ подтвержденiя таковой отъ суда общественной совести, после котораго только и могъ бы успокоиться. И здесь, строго говоря, сказался тотъ же гордый Убивецъ, который когда-то изъ-за своей гордости ушелъ отъ людей, руководствуясь "своимъ советомъ". Онъ не могъ помириться съ темъ, съ чемъ мирится большинство людей, и сталъ "задумываться" надъ несправедливостью жизни. Поставивъ однако себе последнiй вопросъ, Убивецъ не могъ найти какого-нибудь разрешенiя его своими силами: "грамоте обученъ плохо, -- поясняетъ онъ;-- разуму своему тоже не вовсе доверяю"... Близкихъ людей околонего небыло, и онъ оставался "одинъ одинешенекъ".
Не думается, чтобы Убивцу помогла особенно грамота, потому что и при ней онъ все-таки остался бы одинокимъ по своей натуре; близкiе люди, можетъ быть, спасли бы Убивца, но ему нужна была близость особаго рода, и во всякомъ случае его не удовлетворило бы одно кровное родство. Ему нужна была близость духовная, при которой онъ могъ бы всегда высказываться откровенно передъ другимъ человекомъ, доверять ему свои сокровенныя тайны. Онъ слишкомъ гордъ для того, чтобы делиться своими сомненiями съ человекомъ, не могущимъ, по его мненiю, понять его.
III.
Способные, обыкновенно, отъ природы, герои Короленка не имеютъ упрямства применять свои способности въ какомъ-нибудь определенномъ направленiи. Ихъ вниманiе не можетъ остановиться на более или менее долгое время на одномъ предмете и перебегать съ предмета на предметъ. Вследствiе неспособности усилiемъ добиваться той или другой цели въ жизни и въ то же время поджигаемые болезненнымъ самолюбiемъ отъ внутренняго сознанiя своихъ способностей, они не удовлетворяются теми условiями жизни, въ какiя поставлены, и, отказываясь поднять руку на то или другое дело, свысока смотрятъ на окружающихъ и предпочитаютъ пропивать свои силы, чемъ работать.
"Река играетъ" авторъ знакомитъ насъ съ типичной въ этомъ отношенiи фигурой перевозчика на пароме черезъ реку Ветлугу, Тюлина.
Способности Тюлина, какъ перевозчика, признаются всеми, кто только пользуется его услугами. Авторъ, напримеръ, отъ одного мужика, ожидавшаго вместе съ нимъ на берегу Тюлина, безпечно предававшагося пьянству на другомъ берегу съ артельщиками, слышитъ такую оценку Тюлина: "Подлецъ мужичокъ, будь онъ проклятъ! А и то нужно сказать: дело свое знаетъ. Вотъ пойдетъ осень или опять весна: тутъ онъ себя покажетъ. Другому бы ни за что въ водополь съ перевозомъ не управиться. Для этого случая больше и держимъ."
Автору самому пришлось наблюдать подвигъ Тюлина въ его маленькомъ деле.
Описывается сцена перевоза. Паромъ несетъ по теченiю и его нельзя было удержать, потому что ленивый и безпечный Тюлинъ не захватилъ длинныхъ шестовъ. Но достаточно было небольшого "огрудка", т. е. достаточно было достать до дна реки имеющимся шестомъ, всей апатiи Тюлина какъ не бывало, и свойственная его физiономiи сонливость сменилась выраженiемъ воодушевленiя. Въ немъ пробудились творческiя силы и онъ привелъ въ восхищенiе даже такого холоднаго философа, какъ Евстигней. Но подвигъ совершенъ -- и "глаза Тюлина опять потухли и весь онъ размякъ."
Тотъ же Тюлинъ чувствуется въ герое другого разсказа "За иконой" -- сапожнике Андрее Ивановиче. Разсказчикъ вместе съ нимъ участвовалъ въ крестномъ ходе, совершаемомъ ежегодно при переноске иконы Богородицы изъ Нижняго въ Оранки. Спокойный и безразличный по обыкновенiю, Андрей Ивановичъ здесь, на свободе, вдали отъ зоркихъ глазъ жены своей, Матрены Степановны, державшей его въ ежовыхъ рукавицахъ, проявилъ въ сильной степени страстность своей натуры. То онъ выступалъ ярымъ обличителемъ пьяныхъ купцовъ, ехавшихъ на паре за иконой, или молодокъ-мещаночекъ, предлагавшихъ итти въ компанiи и весело и не безъ греха провести ночлегъ вместе, то велъ горячiе споры съ раскольниками, зачастую поражая искусныхъ начетниковъ силою природной сообразительности и непосредственнымъ чутьемъ правды. Его разсужденiя являлись результатомъ свободнаго творчества, а не схоластической эрудицiей раскольника заученныхъ софизмовъ.
"надевать хомутъ" и "буйный демократизмъ перваго дня нашего путешествiя, -- повествуетъ авторъ, -- совсемъ съ него схлынулъ". Андрей Ивановичъ снова будетъ по шаблону снимать съ заказчиковъ мерку, относить работу, получать деньги и передавать ихъ въ руки своей повелительницы, Матрены Степановны. Въ моменты свободной жизни Андрей Ивановичъ презрительно относится къ какимъ-нибудь купцамъ-давальцамъ, считая ихъ ниже себя. Но погасли въ душе искры, "надетъ хомутъ" и Андрей Ивановичъ становится ко всему безразличенъ, не замечая даже той угодливооти, съ какою онъ теперь относится къ темъ же презреннымъ купчикамъ.
Повидимому, Тюлинъ и Андрей Ивановичъ отличаются отъ Соколинца и Степана -- съ одной стороны, а съ другой -- отъ Убивца. Соколинецъ и Степанъ, какъ мы видели, не уживаются въ своей среде, и если по временамъ, обманывая себя, возвращаются и остаются здесь, то не надолго, стремясь снова на приволье; Убивецъ -- несколько уступчивее Соколинца и Степана: онъ раскаивается, повидимому, въ поступкахъ прежней мятежной жизни и ищетъ примиренiя съ людьми. Но не нужно забывать, что Убивецъ остается попрежнему гордымъ и, не доверяя простымъ смертнымъ, надеется найти успокоенiе въ своихъ мученiяхъ совести въ новомъ, по его мненiю, высшемъ суде, у присяжныхъ судей; Тюлинъ и Андрсй Ивановичъ, видимо, живутъ спокойно, прикрепившись къ определенному месту, и у нихъ нетъ какъ будто склонности къ кочевой жизни. Но это отличiе Тюлина и Андрея Ивановича отъ первыхъ трехъ типовъ лишь видимое. Характеръ психики у всехъ нихъ одинъ и тотъ же, и видимое различiе кроется, собственно, въ волевыхъ проявленiяхъ душевныхъ волненiй. Все они, прежде всего, одиноки, потому что не удовлетворяются обычной обстановкой, предуготовленной имъ судьбою, не находятъ ни сочувствiя своимъ стремленiямъ, ни попытки со стороны окружающихъ войти въ кругъ запросовъ ихъ души. Явное дело, что они испытываютъ тяжелое состоянiе неудовлетворенности, но внешнее выраженiе этой неудовлетворенноcти у нихъ разное. Соколинецъ и Степанъ живутъ рефлексами, которыхъ они ни мало не въ состоянiи сдерживать. Тюлинъ и Андрей Ивановичъ, наоборотъ, живутъ внутри себя, не обнаруживая своихъ внутреннихъ волненiй резко во внешнихъ движенiяхъ. Однако и ихъ мятежность духа проявляется известнымъ образомъ, когда обыкновенно сдерживаемые рефлексы должны найти себе тотъ или другой выходъ: у Тюлина такое проявленiе выражается въ безпорядочномъ пьянстве, у Андрея Ивановича -- "въ безпорядочной страстности", въ томъ "буйномъ демократизме", какой пришлось наблюдать автору на пути въ Оранки и въ самыхъ Оранкахъ.
Все симпатiи автора на стороне его героевъ. Въ нихъ онъ смутно угадываетъ что-то близкое, родное себе. Сравнивая Тюлина съ "умственными мужиками" изъ поповцевъ, скитниковъ и скитницъ разныхъ толковъ, при религiозныхъ спорахъ которыхъ автору пришлось присутствовать на "святомъ озере" у невидимаго града Катежа, онъ заключаетъ:
"И я думалъ: отчего же это такъ тяжело было мне тамъ на озере, среди книжныхъ народныхъ разговоровъ, среди "умственныхъ мужиковъ" и начетниковъ, и такъ легко, такъ свободно на этой тихой реке, съ этимъ стихiйнымъ, безалабернымъ, распущеннымъ и вечно страждущимъ отъ похмельнаго недуга перевозчикомъ Тюлинымъ? Откуда это чувство тяготы и разочарованiя, съ одной стороны, и облегченiя -- съ другой? Отчего на меня, тоже книжнаго человека, отъ техъ веетъ такимъ холодомъ отчужденности, а этотъ кажется такимъ близкимъ и такъ хорошо знакомымъ, какъ будто въ самомъ деле --
Все это ужъ было когда-то,
Милый Тюлинъ, милая, веселая, шаловливая, взыгравшая Ветлуга! Где же это и когда я виделъ васъ раньше?"
"При всей своей безпорядочной страстности, -- заключаетъ Короленко после одного спора своего героя съ начетниками, -- добрый человекъ былъ наверное ближе къ истинному смыслу христiанскаго ученiя, чемъ многiе развитые люди."
Андрей Ивановичъ чувствовалъ правду, но ему трудно было формулировать ее, и онъ испытывалъ глубокое огорченiе передъ лицомъ схоластической эрудицiи раскольниковъ. Автору было досадно видеть своего героя въ затруднительномъ положенiи, -- темъ более, что онъ сознавалъ всю неискренность его противниковъ. Холодъ разсужденiй раскольниковъ явно показывалъ, что ихъ интересуетъ не сама истина, а словесный турниръ, между темъ Андрей Ивановичъ со всемъ напряженiемъ своихъ силъ стремится разгадать смыслъ техъ явленiй, которыя его интересуютъ въ данную минуту. Наблюдая за нимъ, авторъ подметилъ, что "въ немъ бродятъ, не находя исхода, искреннiе и глубокiе запросы."
Короленко часто противопоставляетъ въ своихъ произведенiяхъ умъ непосредственному чувству и склоненъ отдавать предпочтенiе последнему. Въ Тюлине авторъ вспоминаетъ самого себя, -- теперь книжнаго человека, -- въ своемъ прошломъ, когда онъ руководился исключительно непосредственнымъ чувствомъ, -- вспоминается светлое детство. Въ непосредственномъ чувстве, съ какимъ относятся герои Короленка къ жизни, вся ихъ привлекательность. Ради этого авторъ отдаетъ имъ все свои симпатiи.
несчастiе, неудачи въ жизни.
Въ очерке съ натуры "На затменiи", изобразивъ явную рознь между толпою и астрономами, какая обнаружилась между первой и последними, авторъ нетерпеливо восклицаетъ:
"Охъ, скоро ль будетъ день на святой Руси, -- тотъ день, когда разсеются призраки, недоверiе, вражда и взаимныя недоразуменiя между теми, кто смотритъ въ трубы и изследуетъ небо и теми, кто только припадаетъ къ земле, а въ изследованiи видитъ оскорбленiе грознаго Бога?"
Какъ уже сказано, Короленко принадлежитъ къ типу писателей, для которыхъ творчество служитъ средствомъ для познанiя истины, для разгадки непонятныхъ явленiй въ нашей действительности.
Короленко остановился на известнаго рода явленiяхъ этой действительности, которыя обратили на себя его вниманiе. Онъ встречаетъ на своемъ жизненномъ пути симпатичныхъ его сердцу людей и видитъ, что люди эти гибнутъ понапрасну, тяготятся чемъ-то, бегутъ отъ тяготящей ихъ обстановки и попадаютъ въ условiя жизни, заставляющiя ихъ совершать рядъ безпорядочныхъ поступковъ. Художникъ ищетъ объясненiя подмеченныхъ имъ явленiй.
"грамоте обученъ плохо," и потому, можетъ быть, "пошатился въ вере. Въ старой вере пошатился, а новой еще не обрелъ." Короленко замечаетъ, что Андрей Ивановичъ за разрешенiемъ сомненiй обращается всегда къ нему, книжному человеку. Его волнуютъ многiе вопросы. Онъ скептично, напримеръ, относится къ чудесамъ: онъ допускаетъ правдоподобiе чудесъ о ниспосланiи по молитве дождя въ засуху или бури для уничтоженiя червей на хлебе, но не зналъ, что думать, когда ему однажды разсказали про исцеленiе девушки, у которой съ тринадцатаго года ноги отняло и не стало ей росту. "Онъ невольно поддавался настроенiю веры, чудесъ и непосредственнаго общенiя съ таинственными силами природы. --"Между темъ во мне, -- поясняетъ авторъ, -- онъ съ обычною чуткостью нервныхъ людей улавливалъ совершенно другое умственное настроенiе, не менее безповоротное". Авторъ уклонился отъ объясненiя чуда съ девушкой, несмело заявилъ, что въ данномъ случае имеетъ значенiе "вера". Андрей Ивановичъ во всякомъ случае не могъ не чувствовать отчужденности своей отъ автора, симпатичнаго ему человека, не могъ не чувствовать, что препятствiемъ этому служитъ недостатокъ образованiя, -- "и это мешало цельности его впечатленiя. Формулировать ясно свои вопросы онъ не могъ, я (т. е. авторъ) на его вызовы не поддавался, и потому Андрей Ивановичъ ворчалъ что-то про себя." Понялъ также Короленко, когда прiехалъ вместе съ другими въ Юрьевецъ, чтобы наблюдать затменiе солнца, -- понялъ, что непониманiе толпою астрономовъ, ея враждебное отношенiе къ последнимъ, кроется въ томъ же недостатке образованiя.
И вотъ, после целаго ряда подобныхъ наблюденiй, у Короленка невольно вырываются приведенныя выше слова: "Охъ, скоро ль будетъ день на святой Руси" и т. д.
Но это не окончательное разрешенiе занимающаго автора вопроса. Если бы только въ недостатке образованiя онъ нашелъ объясненiе гибели всехъ этихъ Убивцевъ, Тюлиныхъ и имъ подобныхъ, то явленiя жизни, которыя служатъ Короленку импульсомъ къ творчеству, получили бы для него совершенно определенное освещенiе, между темъ явленiя эти не оставляютъ его въ покое, волнуютъ его душу, вызывая въ немъ новыя догадки и поддерживая грустно-меланхолическое настроенiе.
Въ его душе сохраняются, на ряду съ поименовавными выше, образы неудачниковъ въ жизни несколько иного свойства, какими являются, напримеръ, обитатели старой часовни, воспроизведенные въ одномъ изъ самыхъ талантливыхъ произведенiй Короленка "Въ дурномъ обществе". Въ этихъ людяхъ настолько есть образованiя, что искать причины ихъ неудачъ въ недостатке обученiя грамоте не приходится. Здесь и "профессоръ", бывшiй гувернеръ, здесь и Лавровскiй, бывшiй чиновникъ, здесь панъ Туркевичъ и отставной штыкъ-юнкеръ Заусайловъ. Но самой крупной изъ нихъ фигурой является безусловно панъ Тыбурцiй Драбъ.
Что мы знаемъ про обитателей старой часовни въ местечке "Княжье веко".
"профессоръ" испытывалъ страшное страданiе отъ словъ: "ножи, ножницы, иголки, булавки" и нужно предположить, что съ этими словами связано для беднаго "профессора" какое-нибудь страшное событiе изъ прошлой жизни. Бывшiй чиновникъ Лавровскiй превратился въ босяка вследствiе любви къ красавице Анне, которая за короткое время страстно полюбила прiехавшаго въ Княжье Веко драгунскаго офицера и бежала съ нимъ. Хотя панъ Тыбурцiй Драбъ представляетъ загадку въ своей прошлой жизни, все же чувствуется, что онъ перенесъ тяжелое несчастiе. -- по крайней мере, объ этомъ можно заключить по темъ откровеннымъ слезамъ, -- когда Тыбурцiй оставался наедине съ Валекомъ и Марусей, -- которыми онъ оплакивалъ судьбу детей. Авторъ не объясняетъ, были ли Валекъ и Маруся родными детьми Тыбурцiя, но по той любви и ласке, съ которыми онъ относился къ нимъ, нужно думать объ этомъ въ утвердительномъ смысле. Есть также указанiе на то, что за Тыбурдiемъ было какое-то прошлое, которое нетерпимо закономъ, потому что сердечно-растроганный, честный судья, ни разу не поступившiйся закономъ, предупреждаетъ Тыбурцiя, после смерти бедненькой Маруси, черезъ сына своего Васю, чтобы тотъ поспешилъ оставить Княжъ Городокъ.
Какъ бы то ни было, но жизнь не была ласковой къ обитателямъ старой часовни. А они, въ свою очередь, не хотели или, можетъ быть, не умели подладиться къ ней, вымолить у нея снисхожденiя.
Въ этомъ сказывалась ихъ гордость и замкнутое одиночество, сосредоточенность въ себе, -- эти характерныя черты, которыя мы отметили и въ прежде упомянутыхъ герояхъ произведенiй Короленка.
Выше мы заметили, что Соколинецъ открылъ свою душу автору, сердечно прiютившему его въ своей юрте въ непогоду, и сделали заключенiе, что Соколинецъ могъ бы вернуться въ общество и быть прекраснымъ членомъ его, если бы онъ встречалъ побольше сердечныхъ отношенiй со стороны людей. Онъ таилъ про себя свои думы, свои сердечныя волненiя, потому что былъ уверенъ въ человеческой безсердечности, въ замкнутости каждаго въ своей скорлупе.
Объ этомъ же свидетельствуетъ и панъ Тыбурцiй.
"Эта исторiя (т. е. -- "Я нищiй, и онъ (Валекъ) -- нищiй; я краду и онъ будетъ красть. А твой отецъ меня судитъ, и ты когда-нибудь будешь судить... вотъ его") ведется изстари, всякому свое, suum cuique; каждый идетъ своей дорожкой, и кто знаетъ... можетъ быть, это хорошо, что твоя дорога пролегла черезъ нашу. Для тебя хорошо, amice, потому что иметь въ груди кусочекъ сердца, вместо холоднаго камня.. понимаешь..."
Въ приведенныхъ словахъ Тыбурцiй высказалъ свои задушевныя мысли о человеческомъ эгоизме, заставляющемъ людей скрываться въ себе, или объединяться въ маленькiя группы, имеющiя слишкомъ узкую общность интересовъ. Нетъ между людьми откровенноcти, нетъ сердечности въ ихъ отношенiяхъ, которыя бодрили бы человека, поддерживали въ немъ энергiю. При такомъ условiи онъ тратилъ бы последнюю съ известною целесообразностью, а не подавлялъ ее внутри себя, чтобы она, подавленная, при удобномъ случае прорывалась наружу и обнаруживалась: то "въ мелкихъ подвигахъ баранты и воровства" Степана и Абрама Ахметзянова, то въ неудержимомъ стремленiи къ полной рискованныхъ приключенiй бродяжнической жизни того же Степана, Убивца, Соколинца и имъ подобныхъ, то въ безпробудномъ пьянстве Тюлина и буйномъ демократизме Андрея Ивановича на воле, то, наконецъ, въ цитированiи Тыбурцiемъ целыхъ главъ изъ Цицерона и Ксенофонта передъ пьяными хохлами, и вообще -- въ жизни такъ-называемыхъ "бывшихъ людей".
Вся эта галлерея лицъ есть жертва безсердечiя людей другъ къ другу и въ то же время чрезмерной сердечности и чуть ли не болезненнаго вниманiя къ самимъ себе.
опоры въ жизни, натуръ, подобныхъ героямъ Короленка, не слышно.
... Нужно искать средства для того, чтобы согреть сердца людей, устранить перегородки одиночныхъ заключенiй и поставить людей ближе лицомъ къ лицу, -- вотъ на какiя мысли наводятъ произведенiя Владимiра Галактiоновича Короленка.