Красинский. - Иридимон (старая орфография)

Покойнаго польскаго поэта Красинскаго, автора "Небожественной Комедiи", читающая публика вне Польши знаетъ мало. Теперь товарищество "Знанiе" издаетъ переводъ "Иридiона" -- произведенiя, даже въ Польше менее известнаго, чемъ "Небожественная Комедiя". Нужно сказать, что время для популяризацiи Красинскаго у насъ выбрано удачно: такъ называемый символизмъ -- теперь модное теченiе, а Краснинскаго въ значительной степени можно причислить къ символистамъ. Нужно, однако, оговориться: это символизмъ особаго рода, во многомъ отличающiйся отъ того, что известно подъ симъ именемъ въ настоящее время, и скорее напоминающiй прiемы байроновскаго Манфреда или гетёвскаго Фауста (второй части). Авторъ избираетъ условную форму для того, чтобы схематически представитъ широкiя категорiи человеческой жизни или исторiи. Такъ, Гете сводитъ Фауста и Елену, чтобы символизировать эпоху возрожденiя. оплодотворенiе оживающей классической культуры жившiй силами средневековой варварской Европы.

Нельзя сказать, чтобы этотъ образъ Гете, условный и схематичный, производилъ особенно сильное художественно эстетическое впечатленiе. Гете перегрузилъ вторую часть своего Фауста огромной эрудицiей и виртуозностью стихотворца за счетъ творческаго воображенiя. Конечно, тутъ играла значительную роль старость. Но и вообще этотъ прiемъ, по самой сущности; несетъ съ собой первородный грехъ явной условности, и нужно много воодушевленiя и подъема, чтобы заставить читателя примириться съ темъ, что онъ имеетъ дело не съ непосредственнымъ образомъ, а съ некоторыми категорiями, которыя этотъ образъ долженъ символизировать, часто за счетъ собственной правдоподобности. Отсюда ясно, что символическiя произведенiя могутъ быть сильны лишь возвышенностью и глубиной техъ отвлеченныхъ категорiй, которые они имеютъ въ виду. Такова сила байроновскаго Манфреда.

вопросы, которые мы, смутно и неоформленно, тоже предлагали въ тотъ или другой перiодъ своей жизни неодушевленной природе -- и волнамъ, и ветру, и тьме, и тучамъ... И иной разъ испытывали иллюзiю некоторыхъ ответовъ... Вся сила законнаго символизма -- въ широте, ясности и величiи того, что онъ символизируетъ, будь это порывы сомненiй и отчаянья пытливаго духа, порывы веры и любви, или патрiотическаго одушевленiя и патрiотической печали. Такой символизмъ существуетъ давно, и его произведенiя не оправдываютъ, а лишь обличаютъ мелкотравчатый символизмъ нашихъ дней, въ которомъ условность образа прикрываетъ лишь мглу и неясность плоской и маленькой мысли. Мы хорошо знаемъ, что говорилъ Манфредъ своимъ современникамъ не реальными, но пламенными образами и тирадами. Форма была условна, мысль ясна, жизненна и глубока.

Красинскiй въ своемъ "Иридiоне" беретъ темой любовь къ порабощенной родине и чувство "патрiотической" ненависти къ победителямъ. Вся поэма проникнута психологiей мести. Поэту нужно было раздвинуть рамки картины такъ широко, чтобы оне охватили целые историческiе перiоды, и для этого онъ прибегаетъ къ символическому прiему Гете. Грекъ Амфилохъ Гермесъ вступаетъ въ союзъ съ девственной жрицей Одина Гримгильдой, дочерью кимирскаго князя. Отъ этого союза рождаются сынъ Иридiонъ и дочь Эльзиноя, которымъ отецъ (классическая Грецiя) и мать (порабощенный варварскiй мiръ) завещаютъ ненависть и месть къ Риму Гелiогабаловъ и Нероновъ и освобожденiе народовъ отъ римскаго ярма. Орудiе мести порабощенныхъ -- предательство и хитрость. Во имя своей высокой цели Иридiонъ делаетъ сестру любовницей Гелiогабала, а самъ становится его довереннымъ. Въ то же время онъ вступаетъ въ союзъ съ прогрессивными элементами Рима (Александръ Северъ), съ одной стороны, и преследуемыми христiанами -- съ другой. Но его цели не совпадаютъ съ стремленiями союзниковъ, и потому онъ обманываетъ ихъ: въ мечтахъ фанатизированнаго наследственнаго мстителя виднеется Римъ, обращенный въ развалины, и борозды плуга на месте Капитолiя... Происходитъ возмущенiе варваровъ, гладiаторовъ и легiонеровъ. Гелiогабалъ свергнутъ, но и замыселъ Иридiона не удается: христiане, которыхъ онъ привлекъ было именемъ воинствующаго Христа, въ последнюю минуту оставляютъ его во имя Христа смиреннаго, легiоны Александра Севера, свергнувшiе Гелiогабала, справляются съ разнузданными ордами варваровъ, которыхъ Иридiонъ бросилъ на Римъ, -- и столица мiра остается неколебимой и прочной, какъ скала среди разбушевавшагося прибоя: еще надолго, на целые века, Риму суждено быть владыкой мiра, если не властью цезаря, то именемъ Христа и его "наместниковъ".

Такова основная канва, на которой Красинскiй, романтикъ, символистъ и сынъ своей родины, вышилъ поэтическiе узоры своей поэзiи. Эти образы, впрочемъ, онъ усложнилъ еще некоторыми сторонними мотивами, характерными дли настроенiя того перiода польской литературы. Въ поэме выступаетъ еще Массинисса, некiй отвечный старецъ, символизирующiй начало демонизма, возмущенiя и зла. Онъ покровительствуетъ и Амфилоху (отцу Иридiона), и самому Иридiону. Его цель -- борьба съ Христомъ, и по его совету Иридiонъ совращаетъ святую христiанскую деву Корнелiю для земной любви и мести. Въ конце концовъ, Массинисса после пораженiя возставшихъ усыпляетъ Иридiона сномъ вековъ, обещая дать ему некогда зрелище разрушеннаго Рима, но въ эпилоге мы узнаемъ все-таки, что Иридiонъ не станетъ жертвой духа зла и отрицанiя, потому что его ненависть истекала изъ любви къ порабощенной родине.

Образъ Массиниссы довольно туманенъ, но еще бледнее и анемичнее образы христiанъ (это, впрочемъ, кажется, общая участь большинства произведенiй, пытающихся изобразить "святость"). Въ мистическомъ сне Иридiона, обвеянномъ субъективными виденiями самого автора, чувствуется какое-то ощущенiе метампсихоза, характерное для польской поэзiи того перiода (известно, напр., что поэтъ Словацкiй серьезно воображалъ себя перевоплощеннымъ Казимiромъ Великимъ); Демонизмъ Красинскаго въ значительной мере пасуетъ передъ влiянiемъ католицизма, хотя для своего времени это было все-таки произведенiе почти революцiонное. Теперь въ этихъ символахъ уже многое выдохлось, а главное -- нацiонализмъ, которымъ проникнута вся поэма, теряетъ свою острую эмоцiональную силу... Темъ не менее, произведенiе польскаго поэта можетъ и теперь еще служить укоромъ бледному и худосочному современному символизму, съ его безформенными намеками "на то, чего не ведаетъ никто"..

"Иридiону" особенно широкiй кругъ читателей, но все же въ этомъ изданiи русская литература прiобретаетъ одно изъ характерныхъ и значительныхъ произведенiй родственнаго польскаго духа.