Поэзiя и правда мiровой любви.
(В. Г. Короленко).
Глава I.
Исторiя русской литературы искони изобиловала въ высшей степени своеобразными происшествiями, ей одной только свойственными. Ими она обязана преимущественно литературной критике. Какихъ только подвиговъ не совершала эта отрасль нашей словесности! Она можетъ гордиться несколькими блестящими именами, но, сравнительно съ богатствомъ и силой русской художественной литературы, наша критика бедна и немощна. Но ни бедность, ни безсилiе не помешали ей неукоснительно совершать самые воинственные набеги на величайшихъ художниковъ. Редкiй изъ нихъ успелъ спастись отъ безпощадныхъ униженiй своего таланта и часто даже своей личности.
Оригинальный порядокъ установился очень рано, лишь только явился действительно великiй художественный талантъ.
Пушкина приветствовали и сопровождали до самой смерти залпы самой откровенной брани, безпрестанно переходившей въ личныя поношенiя, въ клевету и даже въ доносъ. По поводу него впервые было пущено въ ходъ столь страшное впоследствiи слово нигилистъ. Оно долженствовало означать писателя, лишеннаго всякихъ нравственныхъ задачъ и вообще серьезныхъ интересовъ.
Не более благосклонно былъ встреченъ и Гоголь. Праздное балагурство, неприличное паясничество и удручающая безграмотность -- первыя и самыя яркiя черты генiальнаго художника, подмеченныя современной критикой. Менее тяжкiя, но все-таки преступныя качества -- отрицательное, непатрiотическое отношенiе къ людямъ и фактамъ своего отечества, безсердечное издевательство, не позволяющее самому автору и его читателямъ видеть добродетели и умъ русскаго человека... На этомъ основанiи целыя десятилетiя созидалась гоголевская критика, и весьма яркiе отголоски ея сохранились даже до нашихъ дней.
Наконецъ, еще одинъ примеръ.
Пушкина и Гоголя еще, пожалуй, трудно было сразу уразуметь. Какъ художники, они не принадлежали ни къ какому публицистическому направленiю и безпрестанно заявляли о своей творческой свободе, даже весьма нелестно выражались насчетъ толпы и журнальной литературы, питающей эту толпу. Эти отзывы часто звучали чрезвычайно аристократично и подчасъ могли оскорблять "литературныхъ насекомыхъ" очень чувствительно. Пушкинъ именно такъ и обзывалъ своихъ перiодическихъ судей, внушалъ то же отношенiе къ нимъ и Гоголю. Естественно, насекомыя не оставались въ долгу и изъ силъ выбивались -- отравить жизнь и творческiй трудъ царя-художнжа.
Но за ними следовалъ писатель также генiальный, но безъ всякихъ аристократическихъ притязанiй, терпимый и снисходительный до последней степени, лично готовый быть скромнымъ работникомъ печати, совершенно чуждый светскихъ и сановныхъ связей, весь сосредоточенный на интересахъ демократическаго литературнаго слова.
При такихъ условiяхъ и направленiе писателя не могло подлежать ни малейшему сомненiю, и оно вполне определенно сказалось въ первыхъ же его произведенiяхъ. Кажется,-- все данныя для того, чтобы талантъ былъ доброжелательно оцененъ, по крайней мере, принятъ вдумчиво и осмотрительно.
Но русской критике даже и эти скромныя добродетели оказались не по силамъ. Именно Тургеневу суждено было испытать самый свирепый натискъ журнальной критики и при томъ, съ разныхъ сторонъ, другу другу противоположныхъ.
Для обыкновеннаго читателя, повидимому, безусловно немыслимо открыть въ романахъ Тургенева пороки, подлежащiе одинаково законному уничтоженiю со стороны консерваторовъ и либераловъ. Публика такъ и решила съ самаго начала и безповоротно причислила Тургенева къ одному лагерю. Но критика очень долго и съ большимъ безпокойствомъ искала истину, при чемъ недосягаемость истины, созданная самой же критикой, всей тяжестью злобы и недоразуменiй падала на художника.
Для насъ въ настоящее время все это -- исторiя, но она когда-то была драмой и чрезвычайно мучительной для невольныхъ жертвъ. Ничего подобнаго никогда не видела критика другихъ литературъ. Борьба, разумеется, велась повсюду, но она всегда носила характеръ правильной культурной войны. Каждый лагерь въ точности зналъ, за что и противъ чего онъ тратитъ силы, кто и почему является его врагомъ или другомъ. Сочувствовать пониматъ -- одинаково доступно обе. Сила малосознательной, почти стихiйной запальчивости, чисто художественное увлеченiе полемическимъ искусствомъ не имели и до сихъ поръ не имеютъ места въ литературныхъ междоусобицахъ западной печати.
Даже во времена самыхъ жестокихъ политическихъ распрей, напримеръ, въ наши дни, литературная критика сохраняетъ логику и тактъ чисто идейной борьбы. Джентльменство новейшихъ французскихъ критиковъ поразительно. Они безпрестанно говорятъ другъ о друге и можно подумать это одна патрiархальная семья. До такой степени бережно, предупредительно они разсуждаютъ о чужихъ взглядахъ, о размерахъ чужого таланта. Каждому новичку они любезно даютъ место въ своей среде и не проходитъ пяти, шести летъ -- о немъ уже пишутся благосклонные этюды и тщательно отмечается всякая более или менее положительная черта его деятельности.
Пусть дрейфусисты и антидрейфусисты дерутся въ печати и на улице: это вопросы полицiи и политики. Литература должна жить своей преемственно-идейной жизнью и заботливо, независимо отъ личныхъ чувствъ и вкусовъ, накоплять общiй нацiональный капиталъ ума и творчества. И Лемэтръ, способный въ толпе явиться крикуномъ и агитаторомъ ради политической страсти, въ критической статье остается спокойнымъ, невозмутимо-изящнымъ диспутантомъ, кто бы ни былъ его стороной, даже ненавистный Онэ и глубоко-антипатичный Гюго. Таковы плоды почвенной культурной зрелости, просвещенiя, воспринятаго органически, наследственно, а не усвоеннаго только въ форме заученныхъ фактовъ и заимствованныхъ мыслей.
до нашихъ дней не утратили своей свежести и остроты. Каждое поколенiе неукоснительно производитъ художниковъ журнальной брани, полемистовъ ради самой полемики, получающихъ громадное личное удовлетворенiе отъ собственныхъ звуковъ скверны и проклятiй. Этотъ жанръ литературной критики процветаетъ только у насъ, свидетельствуя, до кавой степени сама природа русскаго, даже просвещеннаго человека мало поддалась культурной переработке и просветительнымъ воздействiямъ. Существуетъ, конечно, и здесь, какъ почти и при всякой вине, некоторое смягчающее обстоятельство.
Журнальная литература -- для русскаго писателя единственное поприще проявить свой характеръ и темпераментъ. Онъ подходитъ къ своему письменному столу со всеми болями своихъ нервовъ, со всей полнотой накопившихся впечатленiй, и всему этому нетъ другого выхода, помимо листа белой бумаги. Естественно, сюда, рядомъ съ продуманными мыслями и благородными чувствами, ложатся накипь и чадъ сдавленнаго жара и чистый огонь нередко заволакивается дымомъ и копотью болезненнаго умственнаго процесса.
И онъ не перестаетъ отравлять глубокое и могучее теченiе русской литературы даже после поучительнейшихъ опытовъ съ Пушкинымъ, Гоголемъ и Тургеневымъ. Русская печать никакъ не можетъ дорости до самаго скромнаго уровня сознательности и отчетности въ своихъ действiяхъ. Она будто та знаменитая которая приводила въ отчаянiе французскихъ политиковъ сороковыхъ годовъ. Въ составъ ея входили все люди очень неважные по своимъ личнымъ дарованiямъ и очень неопределенные по своимъ политическимъ идеаламъ. Но ихъ, конечно, набиралось большое количество, и все вместе они представляли силу. Чего хотела эта сила, не могъ бы разгадать никакой Эдипъ. Либерализма? Можетъ быть,-- но тогда зачемъ же она при всякомъ случае пускала ехидныя шпильки по адресу либеральныхъ министровъ? Консерватизма? -- врядъ ли: каждый изъ членовъ партiи ретиво открещивался отъ преданiй и предразсудковъ. И такъ шло изъ года въ годъ. Практиковалась какая-то неуловимая, эгоистическая, мелкая политика лукаваго подсиживанiя, трепетной жажды популярности безъ всякаго риска, ученическая наивность и узость мысли и неукротимая зависть во всему независимому и яркому. Стоило какому-нибудь министру или депутату выйти изъ общей нудной стадной колеи, вся "третья партiя" мгновенно настараживалась, приходила сначала въ подспудное движенiе, сочиняла адресы-палимсесты, т. е. съ двусмысленными намеками и подмигиванiями, а потомъ становилась въ открытое воинственное положенiе, безъ всякой видимой принципiальной причины.
Русская публицистика неуклонно повторяетъ эту тактику по поводу чуть ли не всякаго новаго таланта. Какъ настоящая нравственная плебейка, она обнаруживаетъ прирожденный скептицизмъ предъ всякимъ свободнымъ явленiемъ умственной жизни, въ растерянномъ состоянiи забываетъ даже о либерализме, принимается защищать авторитеты простымъ выкрикиванiемъ именъ, впопыхахъ и въ полномъ забвенiи чувствъ и разсудка попадаетъ даже въ самое подозрительное сообщество, лишь бы только не уронить своего плебейскаго достоинства. Могла же, напримеръ, русская несомненно свободомыслящая печать оказаться въ одномъ строю съ Русскимъ Вестникомъ и Московскими Ведомостями, русскiе люди едятъ другъ друта и этимъ сыты бываютъ. Московское царство превратилось во Всероссiйскую имперiю, но вкусъ и аппетитъ обитателей не изменились.
До сихъ поръ у насъ явленiе -- почти противоестественное признанiе писателя талантливымъ и значительнымъ только на основанiи его таланта и действительнаго общественнаго значенiя. Это было бы нечеловеческимъ самоотверженiемъ для русскаго критика съ "соображенiями". Онъ предпочитаетъ простодушно и усердно собирать по иностраннымъ газетамъ сведенiя о заграничныхъ знаменитостяхъ, часто знаменитыхъ именно только благодаря особымъ свойствамъ заграничной печати въ вопросахъ литературы. Какъ послушный школьникъ, онъ переписываетъ отзывы о Сарсэ, Нордау, Лемэтре, Тэне, воображая себя въ самомъ центре общечеловеческой культуры и не внося ни единой прочной искры ея въ свою отечественную.
Въ результате русская критика поразительно мелка и идейно-тщедушна сравнительно съ русскимъ художественнымъ творчествомъ. Даже и идеями она въ большинстве случаевъ обязана не критикамъ, а художникамъ. Белинскiй былъ и остается единственнымъ исключенiемъ. Только ему оказалось подъ силу стать въ уровень съ современнымъ искусствомъ и создать въ этомъ направленiи не более двухъ учениковъ -- Чернышевскаго и Добролюбова. Большинство почтенныхъ старыхъ ученыхъ и бойкихъ рецензентовъ, со всеми ихъ трактатами и обозренiями, не стоятъ несколькихъ стиховъ Пушкина въ Евгенiи Онегине -- о реализме и народничестве, несколькихъ статей Гоголя о поэзiи и журналистике и несколькихъ замечанiй Грибоедова о писательскомъ творчестве. Наши величайшiе поэты -- въ то же время и первостепенные критики и имъ на каждомъ шагу приходилось отвоевывать права своихъ талантовъ предъ покушенiями теоретическихъ деспотовъ или практическихъ невеждъ.
имени объединить все направленiя, вызвавшiй благосклонные и почтительные отзывы даже тамъ, где до сихъ поръ критика продолжаетъ жить собственными знаменитостями, такъ сказать, домашними великими людьми. И фактъ темъ любопытней, что писатель, совершившiй такое чудо, самъ лично принадлежитъ къ совершенно определенному направленiю, художественный талантъ соединяетъ съ деятельностью публициста въ высшей степени искренняго и благороднаго. И его приветствуютъ тамъ, где ни искренность, ни благородство никогда не считались заслугами и отнюдь не принадлежали къ добродетелямъ публицистики.
Такой фактъ следуетъ считать самымъ яркимъ въ литературной характеристике нашего писателя; онъ долженъ иметь свои основанiя, очевидно отсутствовавшiя даже въ талантахъ первостепенныхъ русскихъ художниковъ.