1 апреля
Вчера в вечернем заседании думы Ляхович сделал разоблачения об истязаниях, произведенных над совершенно невинными и непричастными даже к большевизму жителями. Тут были евреи и русские. Их арестовали, свели в Виленское училище35, положили на стол, били шомполами (в несколько приемов дали до 200--250 ударов), грозили расстрелять, для чего даже завязывали глаза, потом опять били и заставляли избитых проделывать "немецкую гимнастику" с приседаниями и кричать ура "вiльнiй Украинi и Козацьтву" и проклятия "жидам и кацапам". Потом -- всех отпустили. Во время этого доклада с "щирим украинцем" Товкачом36, хорошим малым, говорившим, впрочем, много ультранационалистических глупостей, -- сделалась истерика. Присутствовало и военное начальство. Когда Ляхович упомянул о тяжелых условиях "военной оккупации", офицеры сидели потупившись и опустив головы. После комендант, очевидно по обязанности, сказал, что это не военная оккупация неприятелем, а помощь "дружественной державы" свободной Украине.
Дума приняла резолюцию, предложенную гласным Товкачом: "Дума протестует против самосудов над свободными гражданами и требует, чтобы высшая военная власть приняла немедленно все меры и чтобы виновные понесли должное наказание". А в это самое время, когда Товкач, потрясенный почти до истерики докладом Ляховича, предлагал эту резолюцию, в центре города, против театра, расстреляли его брата...
Ляховичу украинцы говорят, что он напрасно раздражает гайдамаков, накликая новые беды и на город, и на себя, но завтра его доклад появится в "Своб[одной] мысли" вместе с написанной мною статьей: "Стыд и грех"37.
3 апреля
Отчет о заседании думы с докладом Ляховича и моя статья, а также заметка Ляховича по поводу убийства Товкача сегодня появились в "Своб[одной] мысли". Номер расходится нарасхват и производит впечатление. Какой-то офицер-украинец принес в редакцию "Ответ укр[аинского] офицера на письмо В. Г. Короленко", озаглавленный: "Стыдно и нам". Ответ написан очень страстно. Автор говорит о том, как "в наши квартиры врывались серошинельные банды Красной армии, как на наших глазах убивали и истязали наших младших братьев только за то, что были они украинцами, или за то, что трудом усидчивым и долгим, годами учения и мучения было достигнуто когда-то офиц[ерское] звание...". О слезах матери, о могилках дорогих и любимых, которые "выросли сотнями и тысячами в годину великой свободы...". "Не мы, -- говорит он далее, -- бросали в Севастополе в бурное море сотни трупов офицеров, не мы устраивали кронштадтские застенки, не мы поставили в Харькове на запасных путях "вагоны смерти", куда без счета и без приговора бросали темною ночью чьи-то тела... Не нами убиты Шингарев и Кокошкин..." Да, у них тоже есть свой ужасный счет. Автор пишет так, как будто и он участвовал в истязаниях и насилиях: "Не твои ли слезы, моя мать родная, такая добрая и человечная, такая безобидная и непогрешимая, не твои ли муки несказанные обратили сына твоего в зверя".
Но все-таки автор признает, что это грех и стыд... "И муки, и слезы твои, моя мама, забуду я, ибо стыдно и грешно, ибо увидел я, что зверем сделали меня, звери-убийцы на убийства толкнули..." "Верьте, Влад[имир] Гал[актионович], что мы понимаем всю тяжесть вашего справедливого обвинения", но автор верит также, что и я пойму "тот ужас безысходный, те муки безотчетные, которые свободолюбцев и идеалистов сделали убийцами и дикими мстителями".
Письмо производит впечатление искренности. Несомненно, большевистские подстрекательства первые породили зверства дикой толпы над "буржуазией". Но -- зверства, хотя бы ответные, -- все-таки зверства. Сегодня Ляхович печатает новые факты: на другой же день после заседания думы и после обещаний украинских начальников произвести расследование в том же Виленском училище произведены новые истязания над г. Б., страдающим (по медицинскому свидетельству) пороком сердца. Ляхович говорит "о какой-то тайной организации, которая совершает и направляет все эти самосуды и истязания".
4 апреля
"Своб[одная] мысль" закрыта. Официально -- за статью "Священный Остров", в действительности за разоблачения виленского застенка. Какой-то П. Макаренко, именующий себя академиком (без указания -- какой академии) и членом Центр[альной] рады, напечатал ответ мне, озаглавленный "Грех и стыд", -- произведение недостаточно грамотное, глупо составленное и переполненное инсинуациями. Он принес статью с требованием немедленно напечатать, иначе -- "вам же хуже: явится отряд богдановцев и разгромит редакцию". Статья напечатана. В ней между прочим приводится сказка -- будто я скрывался от большевиков в Ереськах и там меня спас полк[овник] Шаповал, атаман богдановского полка, часть которого расположена в Вил[енском] училище. "Академик" Макаренко делает отсюда вывод, что в своем письме я делаю намек на то, что это Шаповал производит зверства, так как он-то и есть тот "пирятинский житель", у которого большевики вырезали семью. Я совершенно не знал об этом совпадении и навел справки. Оказывается, что действительно полк[овник] Шаповал -- родом из Пирятина. Служил в 1914 году в Пирятинск[ом] уезде. С большой жестокостью семья его (кажется, отец и брат) вырезана большевиками. Жена и сын его в Кобеляках, и о них теперь он не имеет сведений. Состоит теперь атаманом (полковником) Сiчевого Богдана Хмельницкого полка. Часть этого полка стояла в Виленском училище. Лица, знающие Шаповала, отзываются о нем хорошо: на руководительство истязаниями не способен. Я пишу ответ "академику" Макаренко.
5 апреля
Моя статья помещена сегодня в No 3 "Нашей мысли" ("Два ответа"), и в то же время помещено и заявление "академика" Макаренка с свидетельством, выданным ему Шаповалом. Оба эти документа -- и письмо "академика", и удостоверение Шаповала -- имеют характер странный. Вот они:
I
В редакцию газеты "Свободная мысль"
На приметку редакции, будто бы г. Короленко не был в Ереськах, посылаю официальное донесение мне полковника Шаповалова и прошу поместить это донесение назавтра в газете.
Член Центральной рады и Академик П. Макаренко.
4 апреля 1918 г.
II
Члену Центрально§ ради П. Макаренку
межi иншим доложили менi, що коло м. Ересьок (на хуторах) деякiй час ховався вiд большевикiв вiдомий письменник
Володимир Галактiонович Короленко.
Полковник Шаповал.
28/III-18р. ст. Сагайдак.
Эти документы были редакцией "Св[ободной] мысли" посланы В. Г. Короленко, от которого получили следующий ответ:
"Удостоверение полковника Шаповалова меня в высшей степени удивило. Не могу понять, как могло произойти это недоразумение. Повторяю: я всю зиму довольно тяжело хворал и не оправился еще до сих пор. В случае надобности мог бы представить удостоверение лечащих меня докторов, что я не мог никуда отлучиться, а тем более скрываться по хуторам; свидетельство ереськовских хуторян могу объяснить разве тем, что кто-нибудь счел удобным для себя называться моим именем. Я не отлучался ни на один час из Полтавы. Единственная моя экскурсия за пределы города была поездка на южный вокзал лишь в последние дни по делу об арестованных большевиками мачехских жителях.
Вл. Короленко".
"Наша мысль" 28-III (5 апр.) 18.
Вчера, когда я наскоро просмотрел письмо и документ и составлял ответ от редакции, я не обратил внимание на следующую странность: свидетельство Шаповала помечено 28-III, ст. Сагайдак (это близ Ересек). Так как 28 марта старого стиля -- только сегодня, то, значит, Шаповал помечает документ новым стилем. Это выходит по старому стилю 15 марта -- как раз тот день, когда я ездил на вокзал по делу мачехцев. Тогда еще я против виленского застенка не выступал, и является очень странным, что "академик" уже тогда предвидел необходимость документального подтверждения с полемическими целями, и "донесение" Шаповала является так кстати. Донесение -- на отдельном клочке, с печатью, имеет вид подлинника. Значит, полк[овник] Шаповал послал отдельное донесение П. Макаренку о столь важной вещи, как слух о том, что я скрываюсь на хуторах от большевиков.
Тут уже и роль Шаповала становится сомнительной: похоже на услугу задним числом...
Я диктовал Праск[овье] Сем[еновне] свои воспоминания, когда мне сказали, что меня хочет видеть какая-то женщина. На замечание, что я занят, сказала, что дело касается меня и не терпит отлагательства. Я вышел. Женщина молодая, взволнована, на глазах слезы.
-- Я пришла сказать вам, что вам нужно поскорее скрыться. Приговорены к смерти 12 человек, в том числе вы. Только ради Бога, не говорите никому... Меня убьют...
-- То есть не говорить, от кого я узнал?.. Не могу же я скрыть от своих семейных.
-- Да, не говорите, как узнали... Это очень серьезно... Мне сказал человек верный... Мы вас любим, хорошие люди нужны... Уезжайте куда-нибудь поскорее...
Я попросил ее достать список остальных обреченных и принести мне... Она обещала постараться...
Я вернулся и продолжал работать, хотя не скажу, чтобы сообщение не произвело на меня никакого впечатления... Начинается старая история: такие предостережения и угрозы мне приносили в 1905--06 годах со стороны "погромщиков" черной сотни... Теперь те же погромщики действуют среди вооруженных украинцев.
А виленский застенок действует по-прежнему: людей хватают, приводят в училище, страшно истязают и отпускают. Людей этих отвозят в больницу, там составляют протоколы, сообщают военному начальству. Те "обещают", и все продолжается по-старому...
6 апреля
Сегодня молодой человек в форме принес мне для напечатания письмо в редакцию: это бывший письмоводитель епарх[иального] женского училища -- И. Б. Забавский. Его подвергли жестоким истязаниям: "обе седалищные представляют огромные кровоподтеки и ссадины почти до коленьевых изгибов. Домой (в здание епарх[иального] училища -- рядом с Виленским училищем) -- доставлен без сознания".
По его словам, сделано это по доносу начальницы епарх[иального] училища: Забавский подал заявление низших служащих о необходимости прибавки жалованья. Богдановцев (в том числе Шаповала) начальница радушно угощала и, среди приятных разговоров, сообщила, что Забавский -- большевик... Конечно, это показание только одной стороны... Может, и был грех...
"меру" истязаний и вообще -- распоряжается. И опять из нового источника мне сообщают разговоры богдановцев-истязателей: вот когда б удалось захватить Короленко -- мы бы натешились. По-видимому, значит, захватить меня прямо на квартире не решаются... И то хорошо... Скрываться я не хочу...
Да, времена! Если верно, что Шаповал принимает во всем этом участие, то это цель зверства: злодейство большевистской банды делает зверем Шаповалов. А злодейства Шаповалов вызывают ответные зверства прежде всего, быть может, тоже "мягких" людей из другого лагеря...
7 апреля
Зверства в виленском застенке продолжаются. Взяты были какими-то негодяями отец и сын по фамилии Заиц, отведены в Вил[енское] училище и подвергнуты истязаниям. Почему-то -- отец больше. Доставлены в больницу, составлены протоколы. Говорят, старик впал в тихое помешательство.
Был у меня молодой офицер, бывший сердюк, потом богдановец. Пришел сюда с Шаповалом. Молодой человек довольно интеллигентный и приятный. О Шаповале отзывается хорошо и считает совершенно невероятным его участие в зверствах. Здание, где помещалось виленское училище, -- большое, со всякими закоулками... Могут приводить без ведома Шаповала... Правда, он и сам живет в том же здании и, конечно, по-видимому, мог бы поставить караулы у входов и контролировать приводимых. Иван Трофимович (мой новый знакомый-офицер) сам считает это странным, но настаивает, что Шаповал в этом участия принимать не может.
8 апреля
Новая версия: письмо офицера, подписанное "Века" и доставленное от имени какого-то определенного лица (в ред[акции] фамилия известна), -- писано будто бы Шаповалом... Какая-то путаница.
Вчера напечатано о случае с Зайцами (отцом и сыном) в "Нашей мысли" и тут же резкий протест с требованием о прекращении истязаний, подписанный председ[ателем] губ[ернской) земской упр[авы] Токаревеским, уездной управы --...............38 и гор[одским] головой Косенко.
9 апреля
Сегодня в "Нашей мысли" сообщается, что в Киеве назначена следственная комиссия: в окрестностях Сорочинец отрядом Шаповала расстрелян член Центр[альной] рады Неронович. Назначение парлам[ентской] комиссии предупреждено приказом атамана Ковальского, который от себя назначает следств[енную] комиссию и обещает, что виновные будут немедленно преданы военно-рев[олюционному] суду. "Творить суд -- не дело военных. Военное министерство не может допустить, чтобы безнаказанно нарушались права парламента и иммунитет".
Опять богдановцы! Ив[ан] Троф[имович] говорил мне, что среднее настроение их хорошее. Моя статья читалась и слушалась большими группами, человек по 50-ти, с большим сочувствием, причем выходки "академика" Макаренка встречают общее порицание. Очевидно, есть какая-то кучка негодяев... Странно, что ее не могут усмирить.
Мне попалась старая газетная вырезка из "Р[усских] вед[омостей]" (24 сент[ября] 1917, No 218): "Полиция Полюстровского района в Москве арестовала И. Я. Рудзика, обличаемого как соучастника убийства члена I Госуд[арственной] думы М. Я. Герценштейна39. Задержанный изобличен по указанию одного из своих родственников К. А. Рудзика. Милицией приглашены жена и дочь арестованного для допроса... Об аресте сообщено прокурору окружного суда".
Что большевики сделают с этим Рудзиком? Если бы Герценштейн дожил до 1917 года, то, вероятно, был бы убит теми же большевиками вместе с Шингаревым и Кокошкиным. Гамзеи и Рудзики избавили нынешних убийц от лишней работы. Кронштадтские герои, произведшие эти подлые убийства, остались ненаказанными... Почему же большевикам наказывать Рудзиков?
10 апреля
Встретил А. И. Семикина (статистик). Он был учителем в Лохвицком у[чилище] в то время, когда Шаповал учительствовал, кажется, в Пирятинском или Кобелякском. Оба были удалены за то, что были близки к населению. Шаповал, кроме того, был ярый украинец. Семикин с ним был близок и дружен, но все-таки теперь уверен, что это именно он руководит истязаниями в Вил[енском] училище. Когда-то вместе читали мои сочинения, и Шаповал был очень горячим моим читателем. Семикин считает, что мое письмо должно было произвести на него сильное впечатление. В Полтаве они встретились. Когда Сем[икин] заговорил о моей статье, Шаповал изменился в лице. Подошел кто-то, и разговору помешали. По словам Семикина, большевики убили брата Шаповала с особенным зверством: сначала отрезали нос, изрезали лицо и уже после убили...
Семикин считает невероятным, чтобы "Ответ украинского офицера В. Г. Короленку"40
13 апреля
На днях немцы бомбардировали Решетиловку41. Вообще бесчинства немцы производят большие. В городе держатся прилично. Трое жили у Будаговских и вели себя очень деликатно. То же говорят Семенченки о своих постояльцах. Но уже на 3-й или 4-й день из деревень стали приходить плохие слухи. Я разговаривал с крестьянами, привезшими больного к доктору Будаговскому из Нижних Млинов под Полтавой. У них стоит немецкий отряд. Грабят бесцеремонно, угрожая револьверами. Хватают кур, гусей, забирают яйца и хлеб, режут свиней...
И это из многих мест. Озлобление в деревнях растет. Один знакомый земляк Н., недавно пришедший с фронта, рассказывал ей, что он никак не может примириться с тем, что немцы, с которыми он только что воевал, -- распоряжаются в деревне и у него в доме. Сердце не терпит. Ночью уже стоял над спящими немцами с топором... Да Бог миловал, удержался. Готов бы, говорит, бежать за большевиками и вернуть их... Глухое озлобление и против "панiв", которые отдали Украину под немцев. В одной подгородней деревне мужики в одном доме уже кинулись с топорами и зарубили одного или двух немцев, а сами убежали. Дом был снесен до основания.
объятиями, а Полтава, наоборот, встретила их холодно. Поэтому им дается банкет... Мне, м[ежду] прочим, тоже прислали приглашение!! Я не пошел. Банкет вообще вышел очень жалкий, -- на нем преобладали "бывшие", начиная с бывшего губернатора Молова и правителя его канцелярии. Некоторые шуты явились на банкет с обритыми головами и "оселедцами" (как на картине Репина). Когда-то так брили головы запорожцы, что и понятно: жили в куренях-землянках, заводились вши, а женщин не было: поискать в голове некому. Это понятно. Но теперешние тщедушные "пiдпанки", наряженные, как на маскарад, и с бритыми головами -- производят курьезное впечатление, а их "оселедцы" с хор казались какими-то летучими мышами, севшими на головы. Несколько земских служащих, особенно девиц, забравшихся на хоры, не могли удержать улыбку, и за это были удалены с хор. Газета напечатала, что банкет происходил при закрытых дверях, и это правдивое хроникальное сообщение страшно разъярило "комендатуру"...
16 апреля
Сегодня в "Нашей мысли" (No 19) напечатан приказ нем[ецкого] главнокомандующего на Укр[аине] Эйхгорна42, в котором он говорит о жалобах украинцев на то, что "отдельные солдаты и небольшие войсковые части забирают имущество местных поселян". Эйхгорн приказывает, чтобы эти "проступки, которые больше всего вредят чести немецкой армии, были приостановлены"...
26 апреля
и на мое заявление, что оружия у меня нет, решил уйти.
-- Раз вы даете честное слово...
-- Позвольте... я предлагаю вам произвести обыск...
-- Нет, нет...
И они пошли дальше, заходя в дома по какому-то списку. Очевидно, комендант Самойленко счел меня опасным... Третьего дня Прасковья Сем[еновна] ходила к нему по поручению партии с. -р. объясняться по поводу обыска и ареста у одного из членов партии. Он прежде всего отказался объясняться по-русски, заявив, что он русского языка не понимает...
"творчества" на местах: в "Киевской мысли" (от 3--16 апреля 1918 года за No 52) напечатано официальное сообщение фастовской продовольственной управы (от 12 апр[еля] 1918 года за No 192) губернской продов[ольственной] управе (в Киеве).
"5 апр. в мест[ечке] Фастове состоялось собрание представителей продовольственных управ, созванное особоуполномоченным Осиповским, где он развил такую мысль, что "крестьяне -- деревенские буржуи" -- должны кушать мало (!) и передавать хлеб ему, как власти, что он никого не боится, что за ним 580 пулеметов и 2 дивизии немцев, что никто не смеет пикнуть, а все должны только его слушать. Дать он ничего не может, а брать должен. Кто везет в город хлеб, тот мерзавец, подлец и предатель. Украина -- "молодой ребенок", и если "крестьяне-буржуи" не отдадут хлеба, то им не видеть этой Украины... Верным способом борьбы с дороговизной он считает завязывание бабам юбки чубом и мазание смолой неудобопроизносимых мест и т. д.43. Так как г. Осиповскому вверена самая серьезная и ответственная работа в уезде, то по долгу совести управа считает необходимым обратить на это внимание губернской управы".
Следуют подписи.
Кажется, за все время царской власти не было курьеза нелепее этого. Поневоле приходит на память вопрос пророка: "Кто есть отпустивый осла дивия свободна, кто узы его разреши?"
3 мая
"хлеборобов-собственников", т. е. мелких землевладельцев (в союзе, конечно, с помещиками), отслужили молебен и провозгласили "гетманом" генер[ала] Скоропадского44. Параллельно и, по-видимому, в связи с этим немецкий отряд явился в заседание Центральной рады и разогнал ее, арестовав некоторых членов и грубо произведя обыски у многих (в том числе и у предс[едателя] Грушевского). Провозглашено новое правительство. Скоропадский в "вiдозвах" объявляет, что взял на себя спасение "piднoО Укра§ни", и назначает министров. Многие отказываются, как некоторые из Полтавы: Ю. Ю. Соколовский45, которому предложен пост мин[истра] продовольствия, и, кажется, Лизогуб46 (земледелия). Видное участие в перевороте принимает, по-видимому, Гриневич -- крупный помещик и откровенный черносотенец. Неизвестно еще, вступит ли Ник[олай] Прок[офьевич] Василенко...47 "Законы", принятые Радой относительно земли, отменены -- сельские комитеты упразднены, земельная собственность объявлена неприкосновенной, хотя крупная якобы выкупается для наделения неимущих.
"сечевиками"48, которые стоят за Раду... Возможно, но мне все-таки чувствуется, что если это так, то это случайность. Дурацкая "социализация земли" должна привести к реакции. Вопрос лишь в том, где эта реакция остановится. Декоративная "гетманщина" может подкупить интеллигенцию, а хлеборобы-собственники -- в крестьянстве имеют значение: это казаки и зажиточные крестьяне, которых затеснили, собрания их разгоняли (как в Миргороде) и участников убивали (как председателя Коваленка в Константинограде). Теперь они внесут свою ненависть к "революции" и свои справедливые и несправедливые к ней претензии.
Соколовский, по-видимому, сначала согласился принять министерство продов[ольствия] и для этого отказался принять должность полтавского гор[одского] головы. Но потом отказался. Соколовский -- умный, очень деловитый и порядочный человек. Лизогуб -- октябрист, готовый на очень большие и лукавые компромиссы. Василенко -- безусловно дельный и порядочный, был министром просвещения. Ушел, не соглашаясь с украинским воинствующим национализмом и шовинизмом. Едва ли и теперь пойдет {Пошел. -- Примеч. В. Г. Короленко.}. Состав, вероятно, определится Гриневичем, т. е. -- слепая реакция!
болезнь -- большевизм всякого рода, в том числе и земельный,-- нам надо и пережить внутренне. Иначе -- он только будет вогнан внутрь плохими средствами.
Как обыкновенно во все тревожные периоды, губ[ернский] комиссар Левицкий из Полтавы "по неожиданной надобности" -- уехал.
Председателем Совета министров называют Устимовича, -- полтавец, кажется, Хорольского уезда, говорят, не умный человек, с запорожскими усами и "люлькой"; далее -- Капнист, человек будто бы неглупый, но приспособляющийся...
Только на днях в своей последней речи Ленин с грустью заметил:
-- Наша власть не железо. Наша власть кисель, а на киселе социализма не построишь {"Раннее утро", 15/28 апр. 1918 г., No 75. --
Имеется в виду следующая фраза из выступления Ленина в Московском Совете 23 апреля 1918 года: "Нет сомнения, что Советская власть во многих случаях не проявляла достаточной решимости в борьбе с контрреволюцией, и в таком виде она была не железо, а кисель, на котором социализма не построишь" (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 36, с. 236).}.
20 мая
Третьего дня я отдал в "Вольную мысль" статью "Что это?"49, в которой говорил о требовании местного начальства (Иваненко, "губерниальный староста" нового гетманского правительства и его помощника Ноги), чтобы газета представлялась им на предварительную цензуру в сверстанном виде к 8 час. вечера! Нога -- человек наглый и грубый, Иваненко (Сергей Сергеевич) бесхарактерный и слабый. В результате предварительная цензура превращается в карикатуру прежних порядков, и вдобавок Нога сначала "не принимает" для объяснений, потом кричит на представителей редакции: "Убирайтесь вон!" Я называю это реставрацией прежних губернаторских порядков... Статья, конечно, пошла на цензуру к тому же Иваненку, какому-то Козлову и Ноге. Произвела впечатление бомбы. В конце концов -- половину пропустили, половину выбросили... После пробела осталась фраза: "Этим сказано многое" -- т. е. ... именно цензурными пробелами?
у Кривошеина50) и поворачивают все по-своему... между прочим, -- против "Вольной мысли", как газеты социалистич[еского] направления, открыт форменный поход, и завтра моя Софья (ответственный редактор) приглашается к суд[ебному] следователю (обв[иняется] по 1034 ст.)51.
26 июня
Пропустил так много интересного, что не надеюсь восстановить хоть сколько-нибудь систематично. Принимаюсь продолжать с чего попало.
Террор опять носится в воздухе. Сегодня в газ[ете] "Наша жизнь" сообщают сразу о террористических актах на двух полюсах русской жизни.
"(От наш[его] кор[респондента])
ХАРЬКОВ, 25 июня. Из Москвы сообщают, что Николай II убит в поезде".
Эта мерзость есть вместе и огромная глупость: из слабого, безвольного, неумного человека, погубившего Романовых, делают трогательную фигуру мученика. Это очень на руку русской реставрации. Даже приверженцы монархии не стояли за Николая. Он, в сущности, был помехой для российского "роялизма". Его все-таки пришлось бы устранить. Это сделали какие-то глупые злодеи.
Второе известие:
"УБИЙСТВО ВОЛОДАРСКОГО".
ХАРЬКОВ, 25 июня. В Петрограде из-за угла убит председатель Совета Рабочих Депутатов Володарский".
О Володарском отзывы очень плохие: говорят -- демагог в худшем смысле, интриган и человек жестокий. Тем меньше оснований создавать в его лице жертву. Террор изжил сам себя давно, еще при прежнем строе. Если первое время можно было говорить о "деморализации", вносимой в ряды правительства отдельными террористич[ескими] актами, то и это уже давно прошло. Среди многих убийств, подлых и жестоких, явился еще один вид: "из-за угла". И только.
4 июля
Известие об уб[ийстве] царя опровергается. Известие о Володарском оказалось верно. Большевики считают, что это террористич[еский] заговор, причем... даже, оказывается (совсем по-старому), "англичанин гадит"... О Володарском говорят, что он был нехороший человек и демагог в худшем значении слова... Но если это действительно террор, то лекарства не лучше болезни...
"карательные экспедиции", а за ними обычные толки и предположения... Чего доброго, -- выскочит опять кто-нибудь, как в филоновском деле...53 Как и тогда -- это было бы нехорошо и глупо... Вместо разумного сопротивления и борьбы действительных сил -- пошли убийства из-за угла и дикие репрессии... Никого этим запугать нельзя, а для интеллигенции -- роль самая неподходящая: прислужничество перед массами, которые как раз не хотят признать лучшего, что может внести интеллигенция], -- так прислужничество худшим: убийствами из-за угла. И без того массы к этому склонны. Потакать этой склонности -- не значит достойно служить народу...
Пишут, будто Мих[аил] Алекс[андрович] скрылся. В газете глухо говорят и о местопребывании царя...
20 июля
События бегут. В Москве с 6 июля восстание, организованное против большевиков левыми с. -р. Началось оно с убийства Мирбаха54 других местах, но слабо для настоящего сопротивления немцам. А так как большевики теперь (по необходимости) пляшут под дудочку немцев, то умные левые с. -р. решили -- убить посла Мирбаха, что и выполнили как по писаному: явились двое "по делу", для чего воспользовались офиц[иальным] положением в "совете", частию подделав еще документы, и, убив Мирбаха выстрелом из револьвера, -- выскочили в окно, бросив бомбу. Центр[альный] комитет выпустил воззвание, в котором сообщает, что Мирбах убит по распоряжению комитета, и зовет к восстанию. Очевидно, комитет полагает, что если ко всему, что теперь совершается, прибавить еще два-три убийства "из-за угла", при помощи своего официального положения в большевистском правительстве, то это много поможет несчастной России.
Теперь восстание ликвидировано и началась, конечно, расправа. Александров, привезший известия с Украины, -- уже расстрелян, наверное -- и многие другие...
А моя Софья как раз к этому времени попала в Москву...
23 июля
Отмечаю интересную мелочь из недавних дней. 30 мая я получил анонимную ругательную открытку: "Ты либо большой плут, старина, либо неисправимый социальный дурак! {Третьего не дано (лат.).}. Было бы большой и несомненной пользой, если бы таких, как ты, одержимых, просто-напросто вешали, без утопических рассуждений".
Киевский штемпель 21 мая, полтавский 30 мая. Этот аноним наводит на след[ующие] любопытные соображения. 19 мая в газету "Вольная мысль" (социалистического направления) я отдал статью "Что это?", направленную против преследования этой газеты со стороны местной администрации. У К. И. Ляховича было столкновение по этому поводу с "пом[ощником] старосты" Ногой, который предъявил ни с чем не сообразные цензурные требования. Костя вел себя с деж[урным] чиновником довольно несдержанно в приемной, когда Нога в один день совсем не принял членов редакции для объяснений, а другой день заставил очень долго дожидаться в приемной. Стрелка подходила к 1 ч., когда прием кончается, а чиновник на вопрос, когда же их примут, ответил: "когда позовут". Ляхович, к сожалению, вспылил и стукнул кулаком по столу. С Ногой он уже держал себя корректно, а тот, наоборот, очень грубо: несмотря на присутствие дамы (моей Софьи, в качестве ответ[ственного] редактора) -- кричал: убирайтесь вон и т. д. Все это я описал в статье "Что это?" и отдал в "Вольную жизнь". Произошел некоторый цензурный переполох. Понесли к Иваненку, и тот вторую половину зачеркнул, где говорилось о действиях местной власти; по цензурному недосмотру осталась, однако, после большого пробела последняя фраза: "Этим сказано многое".
"Киевской мысли" уже позже, но в ней приводится фраза из этой статьи, которая в полтавской газете была исключена и попала только в "Киевскую мысль": "Tertium non datur". Таким образом, по-видимому, ругат[ельная] открытка происхождения полтавского и только послана из Киева, причем автор ее был со статьей знаком еще по цензурному оттиску (в "Киевской мысли" еще не появилось, в полтавской не было напечатано вовсе). Отсюда любопытная черта: чиновники изливают свои чувства ругательными анонимами! Это показывает, какие чувства они питают к независимой и особенно социалистической печати и как они готовы свести свои счеты, раз у них будет власть.
24 июля
Перед вечером (часов около 7-ми) явились полицейские: начальник варты нашего участка Мишин, прежний (старого режима) околот[очный] и несколько полицейских, и арестовали Костю. Ордера не предъявили. На категорическое требование Кости, повторенное мною, Мишин показал бумажку по-немецки, но прочитать ее не дал. Костю увели сначала в участок, где составили какой-то протокол. При этом Мишин убеждал его выдать членов "редакц[ионной] коллегии" газеты и автора заметки (воззвание центр[ального] забастов[очного] комитета железнодорожников, перепечатанное, как оказалось, из "Голоса Юга" от 20-го). Это черта новая: к таким "мерам убеждения" прежняя полиция не прибегала. Потом Костю водили в головную варту (прежнее полиц[ейское] управление), а затем -- в тюрьму.
При этом маленькая Соня обнаружила неуважение к власти. Я сидел в кабинете Кости с Мишиным, а Костя был в другой комнате. Вдруг дверь отворяется и Сонька является на пороге в воинств[енной] позе с каким-то свертком в руках и, насупив брови, начинает размахивать свертком, прицеливаясь в полицейского. Оказывается, услыхала, что пришли нехорошие дяди и хотят взять папу...
25 июля
55 к немецкому коменданту. Фон Гёрц сменен. Вместо него теперь принял другой. Сначала сказал, что это к нему не относится, что Ляховича они не знают и арест произведен гражд[анской] властью. Спросите у Herr Noha. Когда я сказал, что видел немецкую бумажку и что заметка имеет информац[ионный] характер и является перепечаткой, он утвердился на той позиции, что и перепечатки наказуемы. Для меня очевидно, однако, что тут действительно в игре Herr Noha... В Харькове никто к сообщению не придрался. Да и в самом деле -- неужто местный стачечный комитет только из газетной перепечатки узнает о распоряжении центр[ального] комитета. Костя был против забастовки, как член партии, и не скрывал своего мнения от рабочих. Но считал, что газета должна информировать читателей. Свидание нам немец разрешил, и Наташа пошла в тюрьму, а я прошел еще к Иваненку. На дороге встретил Семенченка, гор[одского] голову, который шел объясниться тоже по пов[оду] ареста гласных.
С Иваненком я имел долгий разговор. Он начал (как когда-то в 1905 г. Урусов56) с выражения претензии: я написал неверно, что условия цензуры невозможные. Он со своей стороны их смягчил и часть материала разрешил печатать без цензуры. Он болезнен и меланхоличен. По секрету сообщил мне, что ему была прислана для подписи бумага, в которой говорилось, что Ляхович арестуется по соглашению укр[аинских] и германских властей. Он не подписал и сказал, что он согласия не давал.
Я ответил, что мне жаль, если в мою статью вкралась неточность, но в ней сделано примечание, что условия несколько смягчены. Но я писал о требованиях Ноги, которые были явно невыполнимы. Иваненко говорил, что собирается уходить. Да, по-видимому, бедняга и без того все равно как бы отсутствует... С ним сговориться было бы возможно, но он, по-видимому, бесхарактерен и болезнен. Недавно я обращался к нему по делу некоего Когана, с. -р., которого арестовали в уезде с единств[енным] экземпляром прокламации, призывающей к восстанию, и которому грозили чуть не расстрелом, как якобы большевику. Я и Сияльский57
30 июля
В ночь грабители убили нашего соседа Семко-Савойского, который вышел около 4 ч. утра на лай собак. И в ту же ночь на дороге с южного вокзала убили б[ывшего] министра просвещения Стешенко, шедшего пешком с сыном. По-видимому, тоже грабили, но ограбить не успели, так как сын поднял тревогу...
2 августа
Пришли вчера залежи петерб[ургской] и моск[овской] почты от декабря прошлого и января нынешнего года, а сегодня уже и письмо от Сони из Москвы от 23 июля... Почтовые сношения между Российской и Украинской державой восстановлены. Только нельзя пересылать печатных произведений в бандеролях и газет... Укр[аинская] держава ограждается от "русской культуры"...
Я был с Нат[ашей] и с Анной Леоп[ольдовной], в качестве переводчицы, в 33 ландверной бригаде для разрешения свидания с Костей. Его уже допрашивал нем[ецкий] следователь, и в нем[ецко]-в[оенном] суде сказали, что теперь его дело передано в бригаду. Оказывается, следователь предъявил ему обвинение... в участии в стачечном комитете! Это совершенная ложь. Было еще обвинение в напечатании письма русского военнопленного в Австрии об ужасном положении наших пленных. Украина и Россия уже отпустили всех пленных. Австрийцы удержали наших, как рабочий скот, который загоняют до смерти без соответствующего кормления.
Костя ответил на это просто, что он тогда газету не редактировал. Очевидно, Нога подыскивает всевозможные предлоги. Следователь выходил очень возбужденный в другую комнату и что-то горячо говорил там... Потом остановился только на стачечном комитете... У нас, дескать, есть несомненные доказательства. Таковыми могут быть только ложные доносы услужливых агентов Ноги.
Косте предложили подписать протокол допроса, но он без перевода подписать его отказался.
На меня этот следователь произвел очень хорошее впечатление. По-видимому, немецкие судьи остаются судьями при всяких обстоятельствах и с ними фальсификации трудны. Зато в "бригаде" (33 Landwehr-Brigade) я наткнулся на необыкновенно типичный образец немецкого "юнкера", в чине лейтенанта, грубого, нахально-самоуверенного, решительного. Он, по-видимому, отражает настроение нем[ецкой] военной массы. Говорил об убийстве Мирбаха и Эйхгорна так, как будто перед ним участники этих убийств, не пригласил сесть, а когда Наташа сама села, он повернулся к ней и сказал, что у него нет времени... Я с трудом сдерживался, а Анна Леопольдовна, когда он повысил голос, сказала:
Нахал ничего не ответил даже на вопросы и на требование свидания...58
В тот же день -- странное посещение: пришел молодой человек в форме укр[аинского] офицера. Говорит на галиц[ийском] жаргоне, производит впечатление полуинтеллигента, заявляет, что он был членом Центральной рады.
-- Вы были членом Центральной рады? -- переспрашиваю с некоторым удивлением. Отвечает утвердительно, но мне это кажется совершенно невероятным.
-- Что же вам нужно?
"родыне" Швиденка. Швиденко -- странная, несколько загадочная личность, всплывшая во время смутного времени. Появился в Полтаве еще при Раде, производил аресты и вымогательства, был уличен, пойман с поличным (меченые деньги) и арестован комендантом Самойленко, но затем почему-то отпущен и опять принялся за то же. Продолжал и после свержения Рады, называя себя "уполномоченным секретаря гетмана". Тут же орудовал некто Собоцкий (или Сопоцкий), называвший себя начальником контрразведки и почему-то скрывавший свою фамилию. Ляхович заговорил с ним о деятельности Швиденка (разговор происходил в здании губ[ернской] з[емской] управы). Собоцкий прикинулся удивленным, тут же объявил Швиденку, что он арестован и будет отправлен в Киев, а затем Швиденко опять появился. Я написал заметку, но мы решили с Костей собрать еще сведения, а пока сообщили о странной компании кое-кому в Киеве, в том числе Василенку. Старицкий говорил о том же Иваненку. В то же время говорили о появлении в Полтаве борца и атлета Дунайского (убившего несчастного Ластовченко), который ютится тут же, с Швиденком и Собоцким, около "особого отдела при гетмане". Иваненко (кажется) распорядился арестовать Швиденка. Он был задержан, но от стражи при довольно подозрительных обстоятельствах убежал и скрылся. Говорили, что впоследствии все-таки где-то был задержан с поддельными бланками и полномочиями и уже будто бы расстрелян.
Слух сомнительный. О таких расстрелах что-то пока вообще не слышно...
И вот теперь является сомнительный "бывший член Центральной рады", фигура вульгарная, с галицийским жаргоном, и пытается что-то разузнавать у Ляховича и у меня о Швиденке.
-- Зачем вам?
-- Бачте... Той Швиденко менi таке зробыв, таке зробыв, що як бы менi его знайти, то або вiн, або я живiй не заостався б...
впечатление. Мне приходит даже в голову, что он может быть разведчиком совсем другой стороны: хочет узнать, что нам известно о Швиденке, который, возможно, подвизается еще где-нибудь.
Интересно, однако, что сей юноша причисляет к той же швиденковской компании также и... Ногу! Как будто невероятно. А впрочем... чего не бывает. Все вместе говорит о просторе в наше время для темных подпольных махинаций уже далеко не политического характера. Какая-то шайка истязает в Виленском училище и убивает на улицах. Швиденка арестуют и отпускают разные правительства, и, несмотря на поличное, несмотря на поддельные бланки гетмана, он все-таки выныривает опять и опять... Около "особого отдела" ютятся не только Собоцкие (говорят, фигура совершенно уголовная, из польских беженцев), но и мелькает в мрачной полутени Дунайский, рабочий-атлет, бретер и полусумасшедший убийца... Теперь эта пошловатая фигура самозваного "члена Центр[альной] рады", что-то старающаяся разведать и вынюхать в связи с Швиденком. Вспоминается мне еще тоже, по-видимому, самозваный "член академии" Макаренко, которому Шаповал делал "донесения" (задним числом) обо мне и который выступал в защиту махинаций Виленского училища...
1 июля59
Нужно что-ниб[удь] предпринимать против гнусных махинаций. Я решил написать "Письмо из Полтавы" в "К[иевскую] мысль"60, в котором изложить всю эту историю в связи с общим положением: около немцев хлопочут местные "администраторы", выдвигая их, как ловкий режиссер статую командора в "Дон Жуане". Делаю таким образом попытку сказать, что думаю о действиях Ноги -- открыто и гласно. Но так как цензура может и не пропустить (почти наверное), то я посылаю копию этой статьи Ник. Прокоф. Василенку, моему доброму знакомому, прекрасному человеку, а ныне (вероятно, ненадолго) министру нар[одного] просвещения Украинской державы. "То, что я Вам пишу, -- пытаюсь сказать открыто и гласно... Перед такой ситуацией исчезают различия политических взглядов. Для согласия по таким предметам достаточно элементарнейших общих правовых представлений"... "Когда заметного обществ[енного] деятеля, пользующегося признанием всех представителей самоуправления, гонят по городу меж двух солдат и держат в тюрьме, то, думаю, уже и это может служить предметом интереса для члена данного правительства, хотя бы и не по ведомству"...
Получилась телеграмма: "Сегодня сделал распоряжение освобождении Ляховича ввиду вашего ходатайства перед министром народного просвещения No 206. МВС Кистяковский"61.
МВС -- значит "министр внутренних справ".
11 августа
Несмотря на телеграмму Кистяковского, Ляховича не освобождают. Выясняется, что, по-видимому, Нога даже не сообщил ничего немцам, но отписывается, что немцы противятся освобождению. Между тем Наташа была у Гессельбергера, прося свидания, и он сказал, что они ничего не знают о распоряжении министра. Опять те же махинации. Я отправил Кистяковскому следующую срочную телеграмму:
"Игорю Александровичу Кистяковскому министру вн. дел. Кузнечная, 14, Киев. Глубоко признателен за ответ, но распоряжение Ваше не исполнено. Ляхович в тюрьме. Короленко".
Сияльской ходил к Ноге, с которым знаком, но переговорить с ним не удалось. У него в это время, как сказала жена, был Кистяковский... Какой именно -- неизвестно.
26 ноября
Вечером в сумерки Костя Ляхович вернулся из немецкого плена. Его освободила только германская революция. Ни очень определенные и самоуверенные заявления Иг. Ал. Кистяковского, ни еще более определенные обещания германских офицеров (из осведомительного бюро и даже из немецкого суда в Полтаве, говоривших прямо: послано распоряжение об освобождении Ляховича) ни на волос не изменили его положения в брестских казематах. Лживые обещания и уверения -- это, очевидно, система немецкого управления. Костя говорит, что для самих пленных это стало совершенно ясно: были случаи, что мать или жену уверяли в близком освобождении арестованного и отказывались на этом основании принять деньги и вещи на дорогу и в ту же самую минуту человека увозили без теплого платья, без вещей и денег!..
27 и 28 ноября
от штаба, что наступление петлюровцев отбито, что они отодвинуты и т. д. И вдруг к вечеру 26-й артиллерийский отряд оказался обойденным и, отступив, оставил в руках петлюровцев 2 пушки, а офицеры были собраны по приказу Слюсаренко в некоторых пунктах города и все чего-то ждали. Приходили известия, что от Киевского вокзала двигаются повстанцы. Говорили об этом по телефону, но получался ответ, что все это пустяки, пока наконец их не накрыли, как в ловушке. После короткой перестрелки они сдались при посредничестве немцев и их отпустили. Это просто что-то непонятное и удивительное: люди оказались точно в нарочито устроенной ловушке. Их отпустили "на подписку". Были убитые и раненые, но особенных эксцессов мести не было. Вообще все произошло как-то неожиданно и как будто вяло. Полтава занята повстанческими бандами, партизанами, которых тотчас же выпустили; объявления об организации новой революц[инной] власти чисто большевистского типа с указанием на то, что она будет применять и большевистские формы борьбы. Но уже сегодня к вечеру обнаружилось двоевластие. Отряд регулярного войска полк[овника] Балбачана (под командой Маресевича) разоружил повстанцев и объявил новое "революц[ионное] правительство" самочинным. Восстановляется гор[одская] дума, и завтра назначается заседание. Демократическое земство тоже восстановлено, а большевики, по-видимому, остались ни при чем.
Ночью (на 28-е) раздался вдруг поблизости громкий выстрел, слышный в нашей квартире. Наутро мы узнали, что это на соседней улице повстанцы явились в квартиру богатого козака Пятака, имеющего землю невдалеке от Полтавы. Кажется, там происходила какая-то карат[ельная] экспедиция, т. е. полное безобразие со стороны "хлеборобов-собственников". Теперь -- такое же безобразное возмездие: наутро на Каменной нашли труп старика Пятака. По-видимому, это попытка "большевистских методов борьбы", а может, и просто месть ожесточенного населения.
В общем -- эксцессов немного. Газеты вышли. На улицах третьего дня и вчера было движение любопытных. Паники нет. Есть скорее вялое, усталое любопытство.
"Полтавский день" 17-XII-1918
{Газетная вырезка, вклеенная между страницами дневника. Помета "Полтавский день" 17-XII-1918" сделана рукой В. Г. Короленко.}
Всем, всем учреждениям Украины, всем войсковым частям и учреждениям.
Я, гетман всея Украины, в течение семи с половиной месяцев все силы свои клал на то, чтобы вывести страну из того тяжелого положения, в котором она находится. Бог не дал мне сил справиться с этой задачей. Ныне, ввиду сложившихся условий, руководствуясь исключительно благом Украины, я от власти отказываюсь.
Павло Скоропадский. 1918 г. 14 декабря