Короленко Софья. Книга об отце
Второе свидание с Л. Н. Толстым

ВТОРОЕ СВИДАНИЕ С Л. Н. ТОЛСТЫМ

Каждое свидание с Толстым стоит в воспоминаниях отца, как обособленное, ярко выделяясь среди других впечатлений. В разгар крестьянских волнений 1902 года Короленко побывал в Крыму у Чехова и посетил Толсто­го, который лежал тогда больной в Гаспре.

В очерках "Земли, земли!" отец пишет:

"Толстой в одной черте своего характера отразил с замечательной отчетливостью основную разницу в ду­шевном строе интеллигентных людей и народа, особен­но крестьянства. Сам -- великий художник, создавший гениальные произведения мирового значения, переве­денные на все языки,-- он лично, как человек, легко за­ражался чужими настроениями, которые могли овла­деть его воображением.

­двигавшие предчувствие непосредственных массовых настроений, -- мне было чрезвычайно интересно подме­тить и новые уклоны в этой великой душе, тоскующей о правде жизни. В нем, несомненно, зарождалось опять новое. Чехов и Елпатьевский рассказывали мне, между прочим, что Толстой проявляет огромный интерес к эпи­зодам террора. А тогда отчаянное сопротивление кучки интеллигенции, лишенной массовой поддержки, могу­щественному еще правительству принимало характер захватывающей и страстной борьбы. Недавно убили ми­нистра внутренних дел Сипягина. Произошло покушение на Лауница. Террористы с удивительным самоотверже­нием шли на убийство и на верную смерть. Русская интеллигенция, по большей части люди, которым уже самое образование давало привилегированное положе­ние, -- как ослепленный филистимлянами Самсон, -- со­трясали здание, которое должно было обрушиться и на их головы. В этой борьбе проявилось много настроения, и оно в свою очередь начинало заражать Толстого. Чехов и Елпатьевский рассказывали мне, что, когда ему передали о последнем покушении на Лауница, то он сде­лал нетерпеливое движение и сказал с досадой:

-- И, наверное, опять промахнулся?

Я привез много свежих известий. Я был в Петербур­ге во время убийства Сипягина и рассказал, между прочим, отзыв одного встреченного мною сектанта, про­стого человека;

-- Оно, конечно,--убивать грех... Но и осуждать этого человека мы не можем.

-- Да ты, верно, читал в газете, что он подал ми­нистру бумагу в запечатанном пакете?

-- Ну, так что же?

-- А мы не можем знать, что в ней написано... Ми­нистру, брат, легко так обидеть человека, что и не замо­лишь этой обиды. Нет уж, видно, не нам судить: бог их рассудит.

-- Да, это правда... Я вот тоже понимаю, что как будто и есть за что осудить террористов... Ну, вы мои взгляды знаете... И все-таки...

Он опять закрыл глаза и несколько времени лежал, задумавшись. Потом глаза опять раскрылись, взгляд сверкнул острым огоньком из-под нависших бровей, и он сказал:

-- И все-таки не могу не сказать: это целесообразно. [...] Когда же я перешел к рассказам о "грабижке", то Толстой сказал уже с видимым одобрением:

-- И молодцы!..

-- С какой же точки зрения вы считаете это пра­вильным, Лев Николаевич?

-- Мужик берется прямо за то, что для него всего важнее. А вы разве думаете иначе?

Я думал иначе и попытался изложить свою точку зрения. Я никогда не был ни террористом, ни непро­тивленцем. На все явления общественной жизни я при­вык смотреть не только с точки зрения целей, к которым стремятся те или другие общественные партии, но и с  точки зрения тех средств, которые они считают пригод­ными для их достижения. Очень часто самые благие ко­нечные намерения приводят общество к противополож­ным результатам, тогда как правильные средства дают порой больше, чем от них первоначально ожидалось. Это точка зрения прямо противоположная максимализ­му, который считается только с конечными целями. А Толстой рассуждал именно как максималист. Спра­ведливо и нравственно, чтобы земля принадлежала тру­дящимся. Народ выразил этот взгляд, а какими сред­ствами, для Толстого (непротивленца, отрицающего даже физическую защиту!) -- все равно. У него была вера старых народников: у народа готова идея нормаль­ного общественного уклада.

­дарственной возвышенной точки зрения, при напряже­нии всенародного ума и всенародной мысли, может ре­шить задачу широко и справедливо. Конечно, для этого нужно государство преобразованное. Из-за этого преобразования теперь идет борьба и льется кровь... Из-за ограничения самодержавного произвола мы все мятем­ся, страдаем и ищем выхода.

Все это я постарался по возможности кратко изложить перед больным великим писателем, в душе которо­го все злобы и противоречия нашей жизни сплелись в самый больной узел. Он слушал внимательно. Когда я кончил, он еще некоторое время лежал с закрытыми глазами. Потом глаза опять раскрылись, он вдумчиво посмотрел на меня и сказал:

-- Вы, пожалуй, правы.

На этом мы в тот раз и расстались..." (Короленко "Голос минувшего", 1922, N 2, стр. 10-12.).