Короленко Софья. Книга об отце
Приостановка журнала "Русское богатство"

ПРИОСТАНОВКА ЖУРНАЛА

Характеризуя политическую обстановку, сложив­шуюся в России к концу 1898 года, отец записал в дневнике:

"Самодержавие теперь на распутьи: с одной сторо­ны логика событий влечет его "к правовому порядку", к признанию существования в законах, накопленных самим же самодержавием всего прошлого,-- ограниче­ния деспотии, случайных настроений и личных неглас­ных приказов данного монарха [...] Но есть и другое те­чение--к патриархальности, к непосредственному воз­действию самодержца на все стороны жизни [...] Мини­стры стоят за настоящее, т. е. за положение между двух стульев... Протестуют против призыва к прошло­му, к "чистоте" самодержавного принципа, но отвора­чиваются и от неизбежного будущего... Нет в России настоящих государственных людей, нет и признаков на­стоящего политического смысла в правящих сферах..." (Короленко В. Г. Дневник. 1898-1903. Т.. IV. Госиздат Украины, 1928, стр. 70-72. Запись от 12 ноября 1898 г. В дальнейшем сокращенно: "Дневник".).

"... Кажется, кончился период русской истории, когда монархи стояли впереди прогресса страны. Те­перь всего нужно ждать от элементарного политическо­го развития самого общества. Процесс пока -- стихий­ный и тяжелый" (Там же, стр. 58. Запись от 26 октября 1898 г.).

С конца 1898 года в дневниках отец отмечает при­знаки усиления самодержавных тенденций во внутрен­ней политике Николая II. Манифест 3 февраля 1899 го­да ввел новые "основные положения о составлении, рассмотрении и обнародовании законов, издаваемых для империи со включением великою княжества Фин­ляндии". Законодательные функции сейма были огра­ничены, собственное финляндское войско распущено, местное знаки почтовой палаты отменены, русский язык признан общегосударственным в правительственных учреждениях, свобода слова, собраний ограничена. В дневнике отец заметил, что манифест по существу со­вершенно уничтожает финляндское политическое самоуправление: "Отныне во всех вопросах имеющих "общеимперский" характер, хотя бы и в пределах Финлян­дии, -- сейму предоставляется только совещательный голос. Решать же, какие именно вопросы должны счи­таться имеющими такое общее значение -- должны рус­ские министры. Иначе сказать -- привилегии княже­ства уничтожены" (Дневник, т IV. стр. 11; запись от 7 февраля 1899 г.).

"Русское богатство" на эти события в Финляндии отозвалось Статьей "Финляндские дела", помещенной в мартовской книжке журнала за 1899 год. Написанная сухо, она указывала, что манифестом 3 февраля 1899 года изменяется финляндский законодательный меха­низм, который до сих пор разнился oт общерусского в смысле гораздо большей силы и влияния. "Сеймовый устав", изданный в 1869 году и подтвержденный вер­ховной властью, обеспечивал некоторую независимость Финляндии, теперь манифест 3 февраля ее отменил

Финляндия была охвачена волной протестов. В Пе­тербург прибыли делегации от сената и сейма и много­людная депутация от общин Финляндии. Они не были приняты. "О настроении, господствующем среди фин­ляндцев после неудачного исхода всех ходатайств о приостановке новой правительственной меры, могут свидетельствовать отчасти факты, передаваемые гельсингфорским корреспондентом газеты "Разведчик". По его словам, в Гельсингфорсе "патриоты и патриотки об­лачились в траур", "магазины устроили в окнах траурные выставки", в книжных магазинах выставлены портреты императора Александра II, окруженные тома­ми "основных законов Финляндии" в черных перепле­тах..." ("Русское богатство", 1899, N 3. Хроника внутренней жизни. Стр. 162 второй пагинации.).

В дневнике отец пишет:

"Задавить привилегии маленькой страны, конечно, никакого труда не представит. А затем -- традиционная "лойяльность" финского общества и народа перейдет в скрытую ненависть, на которую и будут "до времени" накопляться проценты..." (Дневник, т. IV, стр. 112. Запись от 7 февраля 1899 г.).

"Русском богатстве" вызвала письмо финляндского генерал-губернатора Н. И. Бобрикова в Главное цензурное управление. На­значенный в 1898 году, он своей "объединительной" по­литикой вызвал всеобщую ненависть населения и был смертельно ранен в 1904 году Е. Шауманом, сыном се­натора, уволенного по настоянию Бобрикова.

К начальнику Главного управления по делам печати М. П. Соловьеву Бобриков обратился с такой просьбой:

"Финляндский ген. -губернатор

В гор. Гельсингфорсе

1 апреля N 504 В. секретно

Милостивый государь

Михаил Петрович!

В N 3 журн. "Русское бог." за март месяц на­стоящего года, в отделе "Хроника внутренней жизни", на стр. 152-й, помещена статья под заглавием: "Финляндские дела", из которой, между про­чим, видно, что "форма правления" 1772 г. подтверждена, будто бы, Сеймовым уставом 1869 г. и действует поныне. Так как указание это являет­ся извращением истины, ибо упомянутое шведское узаконение до сего времени никаким законода­тельным актом с высоты русского престола не при­знано имеющим силу закона, то не изволите ли, ваше превосходительство, признать возможным обратить внимание на несоответственность вышеуказанной статьи действительному положению края. Подобные авторы поощряют, только, сепаратизм финляндцев и тем затрудняют лишь скорейшее до­стижение той тесной связи между окраиной и цент­ром, на необходимость и важное значение которой его императорское величество неоднократно изво­лил обращать свое высочайшее внимание.

Прошу ваше превосходительство принять уве­рение в моем искреннем почтении и совершенной преданности.

Н. Бобриков" (Дневник, т. IV, стр. 140.).

Ответственный редактор "Русского богатства", кото­рым в это время официально состоял П. В. Быков, был вызван в Главное управление по делам печати. Вместо него пошел объясняться Короленко.

"... У нас произошел следующий разговор, -- пишет он в дневнике.

М. П. Соловьев. Так вот, Владимир Галактионович, вы видите, что дело очень серьезное. Нужно поправлять.

Вы должны в какой-нибудь форме напечатать от себя поправку, написать, что вы ошиблись.

Я. Но если мы не ошиблись?

Сол. Вы видите, что пишет ген[ерал]-губернатор. Я из доброжелательства говорю вам: поправьте! Иначе журналу грозит очень серьезная опасность. Не думайте, что если "Русское богатство" подцензурно, то...

Я. Я знаю статью, о которой идет речь, она чисто фактическая и вся состоит из цитат, взятых из офици­альных источников.

Сол. Все равно! Статья Мехелина в "Вестнике Евро­пы" тоже состояла из цитат и, однако, "Вестнику Евро­пы" объявлено предостережение. Вы, как журнал под­цензурный, предостережения получить не можете... Я го­ворю с вами потому, что хочу вам же добра.

Я. ­водим достоверные факты... То, что не понравилось ген. Бобрикову, -- есть цитата из закона. Неужели прес­са не вправе делать даже ссылок на законы?

Сол. (с некоторым раздражением). Пресса все может. Все! Но и правительство может принимать свои меры. Я лишь советую.

Я. Еще раз благодарю. Нам остается только навести справки. Если наш сотрудник (Автором статьи о Финляндии был Н. Ф. Анненский. Прим. ред. "Дневника") ошибся, мы, конечно, сделаем все возможное, чтобы поправить ошибку.

Сол. Вы должны сделать даже невозможное...

Я. Надеюсь, ваше превосходительство не рекомен­дуете нам сделать невозможное с нравственной точки зрения? А таково было бы опровержение того, что по-нашему есть истина. Вы позвольте мне еще раз прочесть письмо ген. Бобрикова?

Сол. Сделайте одолжение. Если хотите, возьмите его с собой, только завтра верните. Покажите вашим това­рищам. Они увидят, что дело крайне серьезно.

Он дал мне секретную бумагу и вежливо проводил до дверей. Вообще на этот раз он держал себя с серьез­ной благосклонностью врача, разговаривающего с труд­нобольным.

На следующий день, когда я ему принес бумагу,-- он спросил, принес ли я проект самоопровержения? Я от­ветил, что ген. Бобриков ошибается. "Форма правле­ния", несомненно, подтверждена императором Александ­ром II, и, значит, мы не имеем возможности отрицать факт, исторически несомненный. Соловьев совершенно изменил тон. Стал говорить резко. Я начал отвечать то­же горячась, но потом спохватился.

-- Я говорю спокойно. Садитесь, пожалуйста... Я вам говорю только, что требование ген. Бобрикова должно быть исполнено.

-- Ген. Бобриков ошибается, закон...

-- Что вы мне говорите о законе... Ген. Бобриков знает.

­го управления по делам печати.

-- "Русское богатство" издается не в Финляндии, а в России. Я не обязан считаться с мнением ген. Бобрико­ва. Я знаю Главное управление по делам печати, а Главное управление руководствуется русскими законами.

-- [...] Повторяю вам: такого закона нет.

-- Он есть, и я вам пришлю точную справку из пер­воисточников...

-- Мне некогда ждать ваших справок. Завтра я де­лаю доклад министру,-- и вы увидите последствия ва­шего упорства...

-- Я не принимаю мер. Я только докладываю ми­нистру.

-- Это все равно. Ваш доклад будет односторонним, основываясь на явно ошибочном утверждении ген. Бобрикова. Нам ничего не стоит опровергнуть его, но если вы предпочитаете не выслушивать обвиняемую сторо­ну,-- мне больше говорить не о чем. Мы -- не литератур­ные торгаши, примем последствия, но неправды писать не станем.

По-видимому, последнее заявление произвело на Со­ловьева некоторое впечатление.

-- Пришлите ваше объяснение, только мне некогда ждать. Нужно сегодня. Завтра доклад. Я живу на Кара­ванной, N 9" ( т. IV, стр. 141-146. Запись от 9-12 апреля 1899 г.).

В тот же день отец с Н. Ф. Анненским составили письмо с точной ссылкой на закон, подтверждающий данные статьи, а через два дня, 9 апреля, отец отпра­вился к председателю Цензурного комитета кн. Шаховскому.

"Он был крайне поражен и рассержен:

­вится доклад министру, а у Цензурного комитета даже не спросили мнения... Что они там солят и варят, просто непостижимо. Я переговорю с М. П. Соловьевым.

10-го я получил очень вежливую бумагу, приглашаю­щую меня в Цензурный комитет к 4 часам. В 4 ч. 20 ми­нут князь Шаховской пришел прямо из Главного управления и, пригласив меня в свой кабинет, сообщил, что все миновало.

-- Вчера он долго настаивал, но, впрочем, сказал, что "Короленко хотел прислать справку и объясне­ние"... Я читал ваше письмо. Совершенно очевидно, что ген. Бобриков ошибается. Нельзя же заставлять людей от себя писать явную неправду...

Я поблагодарил кн. Шаховского и поехал сообщить встревоженным товарищам о том, что гроза миновала. Это, кажется, если не первый, то во всяком случае весь­ма редкий случай, когда редакция имела возможность представить объяснение прежде, чем ей назначена кара. И этого едва ли можно было добиться настойчивыми требованиями. Я уже отмечал много случаев, когда га­зеты приостанавливались и лишь после этого оказыва­лось, что причина суровой кары -- чистое недоразуме­ние или сознательная ложь доносивших..." ( 145-146. Запись от 9-12 апреля 1899 г. ).

­нерал-губернатору Бобрикову справку, представленную редактором "Русского богатства", признавшись, что до­воды редакции, "к сожалению, представляются законно обоснованными". В ответ Бобриков вновь потребовал суровых кар для "тех редакторов, которые осмеливают­ся безнаказанно произвольно навязывать финляндским сепаратистам несуществовавшие права и тем поощрять их преступные затеи..."

У редактора "Русского богатства" опять запросили объяснения.

"Бумага ген. Бобрикова, -- пишет отец, -- составлена сознательно и заведомо облыжно: не имея возможности поддерживать первое свое обвинение (даже Соловьев, "Однако, как Бобриков про­врался"),--теперь ставит просто небывалое обвинение.

-- [...] Ваша статья производит смуту в Финляндии,-- говорил мне Соловьев со слов ген. Бобрикова.

-- Позволю себе сомневаться в таком значении статьи,-- ответил я. -- А если финляндские газеты ука­зывают на эту статью как на доказательство, что не вся русская печать проникнута недоброжелательством и тенденциозностью по отношению к Финляндии,--то по­звольте мне лично считать это нимало не противным патриотизму. Да, не вся русская печать разделяет на­строение "Московских ведомостей" и "Света", и я счи­таю полезным, чтобы это знали и в Финляндии, -- полез­ным даже с патриотической точки зрения..." (Дневник, т. IV, стр. 163-164. Запись от 30 апреля 1899 г.).

Чтобы удовлетворить генерал-губернатора Бобрико­ва, Соловьев предложил напечатать в журнале те объяс­нения, которые были ему представлены в записке.

"Я не счел себя вправе решить судьбу журнала без товарищей, -- пишет отец в дневнике. -- Требование опро­вержения прямо невозможно, и все с этим были соглас­ны. Но оговорка, -- что мы говорили лишь о том-то (что и верно)... как ни хотелось мне решительно отказаться и от этого, -- я не знал, что скажут товарищи, и поло­жение было слишком серьезно. Я ушел отчасти недо­вольный (осадок на душе отвратительный), отчасти до­вольный -- мы могли выпустить еще одну книжку.

Два интересных эпизода. Когда вчера я явился к Со­ловьеву, он, поздоровавшись и указывая на стул, начал так:

-- Я очень рад видеть вас, Владимир Галактионович, но признаюсь, несколько удивлен, что вижу именно вас...

-- Почему это, ваше превосходительство?

-- Повестка послана вашему редактору.

-- У вас есть другой редактор (С. Попов. Прим. ред. "Дневника".).

-- Тот совсем не живет в Петербурге. Вообще фак­тически журнал ведется нами, издателями.

Я увидел, что он начинает игру, в которой вся сила на его стороне, и потому решил идти напролом.

-- Вашему превосходительству известно, что мы 2 раза просили об утверждении редакторами нас, изда­телей.

-- И вам отказали.

-- Должен ли я понимать теперешний разговор,

-- Вы получите опять отказ.

-- В таком случае вашему превосходительству при­дется примириться с необходимостью и впредь вести все разговоры по редакции именно со мною. У меня нет охоты играть в прятки. Вам хорошо известно, что у нас, как у большинства органов печати, официальные редак­торы фикция. П. В. Быков просто-напросто не мог бы сказать вам ни слова по существу вопроса. Вы можете закрыть журнал по тому или по другому поводу, но по­вторяю,-- пока мы существуем, фактическая редакция в руках Н. К. Михайловского и моих.

Он проворчал что-то невнятное, и больше этот раз­говор уже не возобновлялся.

"раз­личии в мнениях".

-- Надеюсь, ваше пр[евосходительст]во не полагаете, что можно привести печать к единообразию мнений.

-- Напрасно вы так думаете! Именно в этом наша задача. Истина одна.

Я только пожал плечами.

-- Истина одна,-- но можно ли ее предписывать цир­кулярами!.." (

На имя Соловьева 4 мая был послан отказ подчи­ниться требованию Главного управления по делам печа­ти и опубликовать какие бы то ни было объяснения в журнале по поводу статьи "Финляндские дела". Письмо заканчивалось так:

"Вместе со всею русскою печатью мы подчинены цензурному уставу, который предписывает нам в тех или иных случаях, чего мы касаться не в праве. И мы нередко не говорим того, что в другое время признается совер­шенно дозволительным. Но несомненное право всякого писателя самому выбирать предметы, о которых он на­мерен говорить в этих дозволенных пределах. Наша статья не только формально, но и по существу ничего противуцензурного не представляет. Я с удовольствием услышал вчера от вашего превосходительства, что и вы лично не видите в ней ничего, обращающего внимание с общецензурной точки зрения, и мы не видим, в какой форме мы могли бы сделать заявление, требуемое ­шим превосходительством. В рамках себе поставленных нам сказать более нечего, так же как нечего и опроверг­нуть. Прошу принять... и прочее" (Там же, стр. 168.).

В дневнике 5 мая 1899 года записано, что в этот день "Правительственный вестник" объявил о приостановке "Русского богатства" на три месяца и что такая мера "хотя и доставляет нам не мало хлопот, но все же устранила более серьезные опасения 8 месяцев, не говоря ужа о полном запрещении,-- это было бы крушение не толь­ко для журнала, но и для нас лично, так как до сих пор на журнале очень много долгов.

Я пережил очень тревожное время, и пришлось креп­ко подумать о "способах удовлетворения" подписчиков и кредиторов. "Положение русского издания", зависи­мое, необеспеченное, подверженное случайностям полно­го произвола, коснулось меня лично очень осязательно и реально. В пределах обычных вероятностей -- журнал стоит изрядно: последний год он уже окупает расходы; следующие годы должны давать избыток на уплату дол­гов за предыдущие годы. Тревожное время самой труд­ной борьбы -- назади. Но... нужно еще лет 5-10, чтобы совсем покончить с наследием прошлого. А до тех пор -- один почерк пера может уничтожить результат всей на­шей работы и каждый из нас рискует очутиться с долга­ми уничтоженного журнала, которые тогда станут на­шими личными долгами. По условиям экономической стороны ведения дела -- такими ответственными лицами в данное время явились бы я и Михайловский" (.

Этот эпизод с журналом и в личной жизни отца оста­вил глубокий след. Тяжелобольной, он выбивался порой из сил в заботах не только о своей семье, но и о семье разбитого параличом старшего брата Юлиана -Галактионовича. С закрытием журнала отец должен был бы взять на себя выплату больших долгов по журналу, от­дав для этого все свои беллетристические издания. Он всегда с благодарностью вспоминал дружескую под­держку жены,-- она успокоила его, убедив, что готова на самую большую нужду, лишь бы он поступил прин­ципиально правильно.

М. Горький писал моей матери в октябре 1925 года:

"... Мне хотелось бы и Вам, Евдокия Семеновна, ска­зать какие-то, очень сильные слова любви и уважения. Но я не умею сделать этого. Однако поверьте, я знаю, что значит быть женою русского писателя и верным другом на всем пути его..." ( Гоpький А. М. Собрание сочинений. В 30 т. Т. 29. M., Гос­литиздат, 1955, стр. 444-445.).