Короленко Софья. Книга об отце
Исторический роман. Поездка в Уральск

ИСТОРИЧЕСКИЙ РОМАН.

Среди работ, которые давно занимали отца, была мысль о большом историческом романе из времен пу­гачевского движения. Намеки на эту тему, еще совсем не оформленные, появляются в ранних записных книж­ках отца. К 1886 году относится набросок, в котором можно видеть зародыш будущей темы. В нижегородской архивной комиссии,-- членом ее Короленко состоял с 22 октября 1887 года до отъезда из Нижнего Новгоро­да,-- разбирая бумаги Балахнинского магистрата, он натолкнулся на дела, связанные с пугачевщиной, веро­ятно, и направившие его интерес по этому руслу. В исто­рическом очерке "Колечко" отец писал:

"Только десять лет прошло с того времени, как над Русью пронеслось ураганом пугачевское движение. Взметнувшись легким снежным облачком из-под копыт первого пугачевского отряда у Бударинского форпос­та,-- оно затем набралось в грозовую тучу, нависшую вплоть и над нижегородским краем, отделявшим ее от Москвы. До Балахны не доходил ни один пугачевский отряд и городовому магистрату не пришлось ведать ни одного дела, непосредственно касавшегося великого бун­та. Но зато, если бунт не бывал в Балахне, то Балахна в лице своих граждан весьма бывала в бунте. В тех же делах, откуда мы почерпнули эти строки о злоключении бедной вдовицы, есть, несколько рассказов нескольких балахонцев-судопромышленников о том, как с их судов с криками "ура" скопом бегали работные люди, уходя в сборище того государственного злодея и самозванца Емельки Пугачева" ( "Нижегородский листок", 1896, 5 марта.).

На страницах повести "Арзамасская муза" (Короленко В. Г. Полное собрание сочинений. Посмерт­ное издание. Т. XVI. Госиздат Украины, 1923, стр. 15 и сл.), напи­санной также по архивным материалам в начале 90-х годов, опять встречается упоминание о надвигающейся "пугачевской грозе", мелькает фигура молодого офицера, уезжающего "куда-то на Волгу", "на степь", навстре­чу неведомой судьбе. Возможно, что это уже намек на образ будущего героя романа "Набеглый царь".

В связи с возникшим в процессе архивной работы интересом ко времени Пугачева отец летом 1891 года съездил в Уфу -- для осмотра места расположения ла­геря сподвижника Пугачева, Чики. В записной книжке отца сохранился набросанный карандашом план этого лагеря. Дневник нижегородского периода хранит запи­си живых впечатлений от частых поездок по Волге и пеших путешествий отца, отголоски преданий разинского и пугачевского времени. Среди них встречаются на­броски размышлений о жизни и литературном способе ее передачи, прослеживая которые нельзя не думать, что у их автора назревает мысль об историческом ро­мане. К этому времени относится связанный с волжскими мотивами рассказ "Художник Алымов", где также выступают образы двух бунтарей, зарисованных впер­вые в отрывке дневника 1886 года.

­го романа из времен пугачевщины, проходя через 90-е и 900-е годы, расширяется и углубляется изучением эпо­хи, поездками и работой в архиве. Еще в Нижнем Нов­городе, занимаясь делами Балахнинского городового магистрата, отец наметил принципы исторической архив­ной работы, которые пытался формулировать в своем докладе: "Дело о описании прежних лет архивы". Здесь он говорит:

 "Массовая подкладка событий, незаметно склады­вающаяся из атомов жизнь народа, постепенно назре­вающие перемены в глубине этой жизни -- все широкие бытовые явления -- уже давно привлекают внимание историка, понимающего, что показная сторона истории очень часто, если не исключительно, составляет не при­чину, а только следствие этих мелких в отдельности, но огромных в своей совокупности явлений... Но массовые явления изучаются только широкими массовыми прие­мами, и только кропотливый труд, только черная работа собирания мелких фактов бытовой и общественной жизни прошлого может дать тот материал, из которого вытекают затем новые широкие выводы и обобщения..." (Короленко В. Г. Дело о описании прежних лет архивы сто лет назад и в наше время. Издание Нижегородской архивной комиссии, 1895.).

Свое пребывание в Уральске, путешествия по ка­зачьим станицам, впечатления, легенды о Пугачеве отец описал в очерках "У казаков".

"Ранним июньским утром 1900 года, с билетом пря­мого сообщения Петербург -- Уральск я приехал в Са­ратов [...] Дует теплый ветер, плещется на отмели речная струя от проехавшего парохода [...] Наконец -- звонок, и наш поезд ползет по низкой насыпи с узкой колеёй, на этот раз с очевидным намерением пуститься в путь. Степь тихо развертывает перед нами свои дремотные красоты. Спокойная нега, тихое раздумье, лень... Чув­ствуется, что вы оставили на том берегу Волги и тороп­ливый бег поездов, и суету коротких остановок, и вооб­ще ускоренный темп жизни.

­ную ширь, стараясь уловить особенности "вольной сте­пи" [...] Нигде, быть может, проблема богатства и бед­ности не ставилась так резко и так остро, как в этих степях, где бедность и богатство не раз подымались друг на друга "вооруженной рукой". И нигде она не сохрани­лась в таких застывших, неизменных формах. Исстари в этой немежеванной степи лежат рядом "вольное" бо­гатство, почти без всяких обязанностей, и "вольная" бедность, несущая все тягости... А степь дремлет в своей неподвижности, отдаваясь с стихийной бессознатель­ностью и богатому, и бедному, не пытаясь разрешить, на­конец, вековые противоречия, то и дело подымавшиеся над ней внезапными бурными вспышками, как эти вих­ри, взметающие пыль над далеким простором...

Вихри и в эту минуту вставали кое-где над степной ширью и падали бесследно... А под ними все та же степь недвижимая, ленивая и дремотная...

Около двух часов дня вправо от железной дороги за­мелькали здания Уральска, и, проехав мимо казачьего лагеря, поезд тихо подполз к уральскому вокзалу, ко­нечному пункту этой степной дороги[...] Влево, за густой пылью, высились колокольни городских церквей и затей­ливая триумфальная арка в восточном стиле. Из города к садам по пыльной дороге ползли телеги с бородатыми казаками, ковыляли верблюды, мягко шлепая в пыль большими ступнями. На горбу одного из них сидел киргиз, в полосатом стеганом халате, под зонтиком, и с высоты с любопытством смотрел на велосипедиста в ки­теле, мчавшегося мимо. Верблюд тоже повернул за ним свою змеиную голову и сделал презрительную гримасу. Я невольно залюбовался этой маленькой сценой: медли­тельная, довольно грязная и оборванная, но величавая Азия смотрела на юркую и подвижную Европу..." (­ное издание. Т. XX. Очерки и рассказы. Госиздат Украины, 1923, стр. 39-43.).

Мы поселились близ Уральска на даче М. Ф. Каменского.

21 мая 1900 года отец писал Ф. Д. Батюшкову:

 "Здесь -- мы в садах. В трех саженях от балкона на­шей хибарки -- река Деркул, в которой я уже купался раза три. За речкой (чудесная речонка, в плоских зеле­ных берегах, с белесым ивняком, склоняющимся к во­де!) --тоже луга и сады, с колесами водокачек и жело­бами для орошения. Тепло, даже, вернее, жарко, тихо, уютно. На всех нас первый день нашего пребывания произвел отличное впечатление. А для меня вдобавок среди тишины этих садов и лугов бродит еще загадоч­ная тень, в которую хочется вглядеться. Удастся ли,-- не знаю..." ( Под ред. Б. Л. Модзалевского. Пб., "Время", 1922, стр. 145.).

­чил доступ, он уезжал с утра на велосипеде в Уральск, находившийся в семи верстах от нашего дома, и к обеду возвращался оттуда с четвертью кумыса за спиной. Эти поездки в сорокаградусную жару его не утомляли: он купался, обедал, а вечером с увлечением играл с нами, детьми, и молодежью в гандбол на площадке близ дома Каменских.

"Прочитал и сделал выписки из 8 огромных архив­ных дел (по 500-600 страниц) и побывал в нескольких "пугачевских местах", в том числе совершил одну по­ездку по верхней линии до Илека, шатался по хуторам, был в киргизской степи; недавно еще, не без некоторо­го, признаться, волнения, стоял на той самой пяди зем­ли, где был знаменитый "умет" (на Таловой). Как вся русская история, -- умет был сделан из весьма непрочных материалов. Впрочем, в начале еще этого столетия его развалины одиноко стояли, размываемые дождями, на самом берегу речки. Теперь там -- целый поселок, и я снял его строения (не то что пугачевского, а прямо скифского стиля), снял умет в степи, снял внутренность потеряно; узнал казаков (порой тоже скифского периода!) и, главное, все мелочи, все сколько-ниб[удь] выдающиеся "происшествия" за неск[олько] лет до Пугачева, во вре­мя и после -- теперь у меня как на ладонке. Очень инте­ресны данные об участии в этой борьбе киргиз, до сих пор, кажется, почти нетронутые. Интересно: прежде всего оказывается, что гуманное российское начальство вызвало их само и посоветовало кинуться на улусы кал­мыков, приставших к Пугачеву,-- "дочерей взять в на­ложницы, а жен в есыри" (Пленные холопы ) (буквально!). Киргизы хлынули на зов и буквально затопили Уральскую линию и места между низовьями Волги и Урала. На желтых листах арх[ивных] дел читается целая трагедия: сначала частые тревожные рапорты с форпостов, потом просьбы о помощи, потом молчание... И уже в это время вмеши­ваются пугачевцы. Потом лет 5-6 еще начальство не могло рассчитаться с последствиями своего политиче­ского шага: на требование выдачи обратно "русских есырей" хан и султаны отвечали, что они действовали по приказу, из усердия к ее величеству, и разбирать их было трудно. Сколько мне кажется, эта страничка исто­рии пока еще не была разработана. Когда-нибудь я на­печатаю этот материал, а пока берегу его для своей ра­боты" (Письмо Ф. Д. Батюшкову от 7 сентября 1900 г. -- B кн.:Короленко В. Г. Письма. 1888-1921. Пб.. 1922. стр. 152-163).).

­зачьим станицам отец предпринял осенью, после нашего отъезда в Полтаву. К этому времени в его воображении  ­на. Побывав на речке Таловой, над которой стоял когда-то умет Оболяева, где жил Пугачев, отец в письме к матери в Полтаву набросал обширный конспект гла­вы романа.

В этом наброске вырисовываются образы исторических лиц, в том числе и Пугачева, еще не "объявившегося" и выдающего себя за купца. К это­му времени Короленко так формулирует тему романа:

"Картина человеческой неправды и подлости, с одной стороны, неясные инстинкты дикой воли, картины раз­гула и разнузданности этой дикой воли, с другой сторо­ны, и среди этих темных, разбушевавшихся сил--меч­та о какой-то будущей правде, как звезда среди туч,-- вот как мне рисуется основная нота моей повести..." (Письмо Е. С. Короленко от 21 августа 1900 г. -- В кн.:Короленко В. Г. Избранные письма. В 3 т. Т. 1. М., 1932, стр. 177.).

­ненные выписками из исторических сочинений, относя­щихся к эпохе Пугачева, библиографические справки и указания на темы, которые он хотел развить в своем произведении. На полях прочитанных исторических сочинений есть его характеристики и размышления.

Замысел романа занимал Короленко в течение ряда лет, -- по крайней мере, до 1904 года он продолжал со­бирание материалов и возвращался к работе над ними. Собранный архивный материал был сложен отцом в "исторический" сундучок, и замысел романа существо­вал только в набросках трех глав и беглых заметках записных книжек. Этому было много причин, так части уводивших отца от художественной работы к публицис­тике и газетным статьям. Работа над романом была отодвинута собственной ролью отца, как участника исторических событий 1905 и последующих годов.

 ­чувственным интересом на судьбе и роли Короленко в нашу историческую эпоху, среди двух лагерей, в борьбе за то, что он считал своей правдой. Борясь с реакцией и отвергая многое, привнесенное массовым стихийным движением, он до конца жизни мужественно оставался в том одиночестве, которое вызывало его горячий интерес к далеким фигурам нашей истории.

Эти мысли возникают при взгляде, на жизнь отца. Недели же летнего пребывания в Уральске были отды­хом после долгих лет усталости, полны надежд на работу и общение с новой жизнью, с новыми людьми.